Тайна вещества

Рисунок Дениса Бурусова из книги Г. Остера "Физика"

   Смотрели с Игоряном научно-популярный фильм "Тайна вещества" - половину за один раз и половину за второй. Очень цветной был показан там мир 1956 года: камни, море, цветочный луг с мохнатым шмелем, кучевые облака... Так было в те времена, когда мраморный бюст древнегреческого философа и учёного был человеком, так есть, и так будет. И неторопливый голос ведущего, размеренно выговаривающий на старомосковский лад все слова, не устанет популярно и научно объяснять: возьмём жёлтую серу, смешаем её с небольшой серебристой лепёшкой живой ртути, и получим нечто новое - красную киноварь. И действительно, в результате получилось красное.
   А уж до чего хороша запаянная реторта в учёных руках Михайлы Васильевича Ломоносова, который раньше всех всё открыл. Как раскладывает, курит и снова раскладывает пасьянс из химических элементов Дмитрий Иванович Менделеев. И окончательная таблица в его великой и бородатой голове ещё не сложилась, но путь ясен, предопределён, и победа близка.
   Менделеев состоит в бумажной переписке со всеми главными учёными Европы, и медленная скорость почты обратно пропорциональна головокружительному развитию науки.
   Так не спали они ночей - умные, бородатые, в париках и чулках. Думали про чёрное и прозрачное, которые в сумме должны дать белое. На этот раз точно должны дать. И в том был смысл их жизни. И внятный голос за кадром как будто намекал: а ты? у тебя смысл жизни какой? в твоей-то запаянной реторте происходит хоть какая-нибудь реакция?

Невзрачные, солёные и вечные

   Издалека трёхлитровые банки светились, как яблочный компот. Невзрачный такой, немаркетинговый компот, который ставят в магазине на самую неприметную нижнюю полку - чтобы дотянуться до него можно было не только руками, но и всем сердцем. Это для тех, кто испытывал. Самый лучший в мире, вечный компот, особенно если подцеплять его прямо столовой ложкой, и никто больше не претендует, и на календаре суббота после обеда, и годы моей жизни стабильно входят в первую десятку.
   Бледно-зелёный был такой компот. Вкус неяркий, тонкий, наполовину мочёный, как любил Пушкин; наполовину прокипячённый. Не знаю, как лучше сказать, но любители и ценители нижних немаркетинговых полок и так поймут.
   Тяжёлые, неморщинистые, поблёкшие яблоки. Я любила их без воды. Я так любила, что даже подошла убедиться: компот? Просто убедиться. Я не собиралась покупать трёхлитровую банку в большом, светлом и грустном утреннем магазине, в котором ещё молоко не расставили как следует, и начинает гнить исподтишка гора не раскупленных вовремя мандаринов, и её не успели ещё оживить, поправить, показать более выгодным лицом. И не до конца ещё вымыла пол тихая широкая машина под управлением человека.
   Трёхлитровые банки на нижней полке светили зелёным и говорили "иди". И я пошла - просто рассмотреть поближе: ужель тот самый компот?
   В нижних банках нежно светились алтайские томаты маринованные. Первая мысль была у меня: надо же, их до сих пор производят; вторая мысль была о том, что слово "томат" ассоциируется у меня не с зелёным цветом, а с красным; третья мысль напомнила, что я всегда считала их солёными, а не маринованными. В детстве я не понимала этой тонкой разницы.
Но чувство было такое же сильное, как если бы я встретила компот.

Звёздная усталость

   Все каникулы читали мы с Игоряном книгу про звёзды - в день по созвездию. Наше городское небо не очень щедро дарит звёзды и нежность, только месяц - толстый или тонкий, да и тот, как ни старайся, не удаётся сфотографировать убедительно в молочной и загадочной синеве. И лезет настойчиво в кадр то дорожный знак, то троллейбусные рога, то нехорошее соцреалистическое здание серого цвета. Сколько таких месяцев, молодых и старых, сколько невнятных лун удалила я навсегда.
   Так, за неимением, подлинного неба, воображали его. Так читали мы по созвездию перед сном все каникулы, и были каникулы те длинны, как возраст Вселенной. Последние дни второй четверти выдались морозные, с учёбой несовместимые; потом они плавно перетекли в законный праздничный отдых; потом весь школьный город уже вовсю ходил с рюкзаками, а первоклассникам всё ещё было не пора... В сумме получился почти месяц, парсеков сто.
   Столкнувшись в шкафу со школьной формой, я не сразу её узнала; не поняла, зачем в природе существуют физкультурные шорты. А Игорян и подавно забыл.
   Всё длилось и длилось звёздное наше время, перетекало в звёздную усталость. Читали по созвездию, и сразу находили его на карте в моем старом школьном, самом лучшем атласе.

"Серебряные коньки"

   Впервые это название мелькнуло в списке внеклассного чтения для средней школы: Мери Мейп Додж "Серебряные коньки". В то время коньки играли в моей жизни важную роль, и хотелось узнать подробнее про серебряные; но встреча с книгой так и не состоялась. Наверное, единственный библиотечный экземпляр вечно был на руках - тогда и на литературном катке, и на дворовом было не протолкнуться.
   А много лет спустя в маленьком букинисте я купила совершенно свободно, купила по цене одного проезда в метро тёмную книгу, страницы которой говорили о том, что во время еды её уж точно никто не читал. Или ел что-то очень культурное.
   Я купила тёмную книгу, не имея понятия, о чём это? где это? когда это? Купила потому, что коньки звенели во мне ещё довольно ощутимо, и резали звучно лёд.
   Я пробежала её на одном дыхании, пролетела в одно мгновение - от первой главы "Ханс и Гретель" и до самого заключения. Я ведь до той поры ничего и не знала про Голландию: только сыр да тюльпаны, да Пётр Первый, берущий мастер-класс по кораблестроению, да ветряные мельницы без счёта, да Питер Брейгель Старший - много-много человечков и маленьких заснеженных домиков...

Девичьи гадания

   В один из святочных дней мы с подругами непременно встречаемся для того, чтобы поговорить и погадать. Если собираемся дома, то льём обязательно воск, а потом с пристрастием разглядываем фигуру. Верим, что свечи к нам добры и напророчить могут только счастливое. Поджигаем смятую бумагу, а после исследуем тень пепла на стене - к добру или к худу? Когда-то давно, в студенческие времена, мы знали наизусть подблюдные песни и сдавали их на экзамене по фольклору. А теперь всё забыли.
   Но даже в лучшие свои годы не бросались мы обувью, не ходили на улицу спрашивать имена первых встречных мужчин. Не то чтобы стеснялись, а так... Что в имени нам их? Имена, как известно, не совпадают, имена выпадают случайным образом.
   А самое наше любимое, самое древнее гадание - на Пушкине. Оно скромное и универсальное, оно не привлекает к себе внимание даже в общественном месте. Поэтому, собираясь на святочную нашу встречу в кафе, я хотела взять с собой "Евгения Онегина", и забыла. Спохватилась на полпути: а как же Пушкин? Но возвращаться не стала. Пусть как будет, так и будет.
   Дело в том, что в самые первые дни наступившего года я уже пыталась вызвать Пушкина на откровенный разговор, никогда ещё не было у меня к нему такого важного и такого чётко сформулированного вопроса. Но Пушкин на контакт не пошёл, отшутился: "Мне должно после долгой речи и погулять и отдохнуть. Докончу после как-нибудь". В том смысле, что надоели вы мне, сударыня, до чёртиков, мочи нет. Не знаю я, кто виноват, и что делать, не знаю, и куда ж нам плыть, не ведаю. Устал я работать, как негр, один за всех, даёте мне покой и волю, наконец!
   Так Пушкин мой остался дома. Но святочное время не зря считается волшебным.

Старые и новые луны

   Это были таинственные предметы моего детства, и водились они в карманах у мальчиков. Будто возникали сами собой из хаоса и космической пыли, как планеты, и сверкали прекрасным, льдистым, лунным светом; глухо перекатывались и позвякивали - как будто перекликались на своём круглом языке. Показывались на краткий миг и снова уходили в чёрную дыру кармана.
   В карманах у мальчиков моего детства штучно и заповедно водились стеклянные шарики. Вот где они их брали? В своих героических походах по стройкам и пустырям, в лужах по колено и футбольным полям? Или мальчики знали недоступное нам, девочкам, слово, похожее на имя змеи, подчиняющее себе явления природы и вещи?
   Не скажу, что моя жизнь была полностью лишена шаров. Чего-чего, а шаров в моей жизни хватало, но все они были доступные, объяснимые с научной точки зрения: воздушные, пинг-понговые, несущие в себе смерть тяжёлые баскетбольные мячи на уроке физкультуры, хрупкие ёлочные, конфеты "драже", крошечные шарики в стержне авторучки, и пронумерованные шары в передаче "Спортлото" по воскресеньям. Все они были зачем-то и почему-то, все верно служили человечеству. И только стеклянные шарики были исключением - низачем и нипочему, а сами по себе. И только в карманах у мальчиков.
   Ходили прозаические, даже стыдные какие-то слухи, что такие шарики добывают из пробок водочных бутылок. Но ведь и прекрасное растёт порой из такого сора...

О том, как ничего не было

   В новом году у меня ничего ещё не было. Кроме странного сна про то, что нужно испечь булочки. Сон давил мозг, как сдобный ком давит желудок: встань и меси. Скажите, какие могут быть булки третьего числа января?
   Но все новогодние сны на что-то намекают, поэтому должны быть исполнены. Может быть, в этом году мой колобок поумнеет, не станет слушать Лису и покатится дальше с песней? Замесить - дело нехитрое, были бы сусеки.
   Так я свой сон в точности исполнила. А больше в новом году ничего не было. Даже любимые запланированные фильмы не смотрятся. Пока перепрыгиваешь с одного на другое, с пятого на десятое, с Паганеля на Шурика, уже и стемнеет, и день потерян. Как там дальше? Поскорей бы, что ли, пришла зима, и замела всё это... Так она давно уже пришла, и всё это надёжно заметено семью снегами, зачёркнуто звоном курантов и бокалов, заедено проверенными из поколения в поколение салатами.
   А меня как будто подменили тролли. Три дня назад я была другая. В телефонном разговоре с подругой я горячо делала упор на каток: давай больше не будем собираться, а встанем и пойдём. Решительно! Я знаю свою подругу всю жизнь, а её детей - всю их жизнь, а её кота - всю его жизнь. Как после всего этого не сходить на каток?
   Последний вечер года - отличное время для того, чтобы обрести уверенность в ногах и всём оставшемся теле, и скользить, набирая скорость, и разворачиваться на полном ходу, гордясь собой.