Иллюзия природы

    - Пёсокафе! - прочитал Игорян. - Наверное, в этом кафе обедают псы. Псы и собаки. Вот какие иллюзии делает природа!
   Природа делает ещё и не такие иллюзии. Мы прошли мимо и не успели посмотреть, есть ли на дверях Пёсокафе специальный знак: вход с хозяевами строго запрещён.
 - Сидеть! - властно говорит своей хозяйке шпиц, оставляет её по ту сторону заведения, уверенно проходит в уютный светлый вестибюль, вытирает о специальный коврик свои модные ботинки, приглаживает перед зеркалом густую и ухоженную рыжую шевелюру. Красивый, умный, в меру упитанный шпиц в самом расцвете лет.
 - Здравствуйте! - с улыбкой приветствует посетителя сотрудница Пёсокафе. - Вас ожидают?
 - Да! - с достоинством отвечает шпиц и устремляется в зал, прямиком к столику на двоих, за которым изящно и лениво ковыряется в элитном фитнесс-корме миниатюрная моська с тонкими кривыми ножками, красивая и злая.
   Шпиц садится напротив, ослабляет тугой ошейник, небрежно лает свой заказ: двойной бульон с косточкой. Моська не понимает, сильна она сегодня или не сильна, и от этого ещё больше злится, но вида не подаёт. Ковыряет изящной лапкой нежирный корм, обогащённый пёсоминералами и пёсовитаминами. Волнуется и злится: почему он не лает о самом главном? Почему он сегодня настолько другой породы?

Наклеить от души

   В стоматологическом кабинете Игоряну подарили два набора наклеек - за то, что все зубы у него здоровые и он так хорошо их чистит.
   А маленькая тайна состояла в том, что непосредственно перед визитом в стоматологический кабинет я минут пять или десять, с помощью одной пасты и двух разнокалиберных щёток доводила эти зубы до неслыханной, почти мультипликационной белизны. Чистила молочные вдоль, чистила коренные поперёк, и в обратном порядке, и со всех сторон; и даже пустые пространства на месте выпавших зубов мысленно охватила.
"Молодец, Игорёша!" - единогласно сказали доктор с медсестрой.
   Игорян сдержанно просиял, но тайну не выдал. Вся слава и наклейки достались ему. Первый набор был машины, неинтересно. Зато второй набор был животные семейства кошачьих. Про маленького голубоглазого гепарда Игорян сказал:
 - Посмотри на его лицо: такое усталое и недоумевающее одновременно.
   В тот же вечер оба набора были небрежно и хаотично расклеены на всех доступных поверхностях: на дверях, на стульях, на моём письменном столе... Усталое и недоумевающее одновременно лицо смотрело прямо в душу с книжных стеллажей. Получилось ярко, аляповато и блескуче. Не могу сказать, что интерьер от этого улучшился. Захотелось потихоньку отклеить - хотя бы льва со спинки стула. Но лев держался крепко, всеми когтями.
   И тут я остановила руку. Я вспомнила, что сама была такой же в те далёкие времена, когда мои зубы были наполовину молочными.
   Наклеек, правда, у нас в ту пору не существовало. Не могу объяснить, почему в нашей стране не производили эти милые детскому сердцу безделицы. Видимо, маленькие яркие картинки для развития мелкой моторики и украшения детского мира считались ненужным и бессмысленным излишеством, и первая в жизни наклейка попала ко мне из письма Катрин - моей гэдээровской подруги по переписке.

В чём сила дырявого валенка?

   Большинство современных бестселлеров о том, как лучше всего и успешнее всего писать собственные книги, содержат один и тот же дельный совет: избавьтесь от своего внутреннего цензора, гоните прочь перфекционизм, пишите искренне и не думайте о том, что непременно должен получиться шедевр.
   Совет неплох и очень вдохновляет на создание нешедевров. Может быть, поэтому произведения современной литературы (а среди них есть много действительно интересных и талантливых), никогда не станут классикой. Их смоет волна более новых талантливых современных, потом придёт следующая волна, потом другая...
   Может, это и правильно? Ведь классика у человечества уже есть. И какая классика! Перечитываешь и диву даёшься: как же здесь всё просто и ясно; и неужели в наши дни не найдётся писателя, который сумеет придумать рифму "Цокотуха-позолоченное брюхо"?
   И найдётся такой писатель, и придумает. Но всё равно это будет серебро и медь, и другие ценные металлы, а всё золото уже отчеканили. Лунный свет отразился в бутылочном горлышке, да так навсегда и остался отражением. Пресловутая художественность, которая даёт понять, почувствовать что-то такое, словами не объяснимое, но чрезвычайно важное - и для всего человечества, и для меня конкретно. Для конкретной части человечества - меня.
   В нас что-то перестало отражаться. Поэтому новая классика человечеству и не грозит. Время, которое можно было бы потратить на уничтожение внутреннего цензора, я трачу на немой восторг перед шедеврами: ну как же они так сделаны? Почему я знаю точно, что современные детские рассказы - остроумные, динамичные, затрагивающие важные социальные проблемы - не шедевры; а Драгунский, в сюжетах которого ничего особенного не происходит - шедевр навсегда?
   Когда Игорян достиг возраста, воспринимающего что-то посложнее "хыхек-фыфок" и выплеснутой из окна манной каши, я прочитала ему свой любимый рассказ из Денискиного цикла - "Белые амадины". Это один из самых бесподобных рассказов Драгунского, но понятен он не сразу, особенно детям, как любое произведение, основные события которого происходят не снаружи, а внутри главного героя. Но кто же мешает перечитать потом - столько раз, сколько требуется? Вся классика на том и стоит, так же прочно, как на полках всех домашних библиотек.

Настенное кино

   Во время очередного переезда руки так и чешутся избавиться от максимального количества вещей - от всего этого старья, барахла, от всех этих пережитков Плюшкина. Чтобы на новую территорию взойти свежо, легко и современно. Чтобы больше никаких ностальгических кофточек, мода на которые уходила и возвращалась уже два раза; никаких копилок, подаренных от всей души в день, который и праздновать больше не хочу.
   Книг это, конечно, никогда не касалось. Книги я таскала за собой из переезда в переезд (а их в моей сознательной жизни было пять). А люди, наоборот, в это время избавлялись от всех потенциальных источников пыли, не вписывающихся в свежий ремонт; вам не надо? Ну, разве кое-что, выборочно. Когда таскаешь за собой из переезда в переезд, лишняя сотня книг погоды не сделает.
   Книги я таскала за собой упорно. А также всевозможные дневники-черновики, альбом с марками, гербарий и подшивку журналов "Пионер". Но и сгинуло на моей долгой дороге немало - сгинули куклы и мягкие игрушки, "Мурзилки" и "Весёлые картинки", и все мои детские рисунки, и прочее раннее творчество; так решили родители во время самого первого переезда.
   Я травмирована этим фактом настолько, что теперь маниакально храню всё детское моих детей - начиная от первой распашонки и заканчивая любым рисунком и забавным словечком. И очень жалею, что от той меня совсем ничего не осталось, от той очень серьёзной меня, от дошкольной меня не осталось никаких материальных свидетельств и подтверждений. Не надо выбрасывать детское подчистую, это не барахло.

Работа на весну

   Когда окончательно растаяли и тротуары, на сухом солнечном асфальте проступила по-прошлогоднему бледная, но всё ещё хорошо различимая надпись: "Работа на лето". Пока ждали зелёного светофора, Игорян прочитал не только все буквы, но и цифры, а также солнышко сбоку.
 - На какое ещё лето? - спросил Игорян. - Надо было писать: "Работа на весну"!
 - Не успеют заработать, - сказала я. - Весна скоро кончится.
   Собственно говоря, весна ещё толком и не начиналась; без шапки ходить холодно, ветрено, и без перчаток холодно. Но всё равно - скоро кончится. И огромная лужа почти ушла в землю, и на газонах местами ожидается новая трава. И с фонтана в нашем парке совсем скоро снимут деревянный зимний саркофаг. И чего только не накопилось мелом и красками на том саркофаге за долгие холодные месяцы! Искусная большеглазая белая птица,

Новосибирское время

   В один из весенних дней диктор в телевизоре напоминал и предупреждал: не забудьте, товарищи, осуществить переход с зимнего времени на летнее, перевести стрелки на один час... Только я не могла никак запомнить, куда именно - вперёд или назад. И до сих пор не помню.

   И начиналась суета: часы настенные, часы наручные, будильник... Ничего не забыли, не оставили навеки в зиме? Хорошо, что тогда не было микроволновок, духовок с таймерами, компьютеров и мобильных телефонов; перевод осуществлялся довольно быстро. Но были и невнимательные, были забывчивые, были рассеянные двоечники и прогульщики, которые не слышали диктора и хоть кол им на голове теши, и всё им как об стенку горох. Поэтому предусмотрительное государство велело перемещать стрелки в ночь с субботы на воскресенье: проспит "Утреннюю почту", и поделом ему, зато в понедельник на работу не опоздает.

   Перевод стрелок взад-вперёд имел научное обоснование: экономия электричества, человеческие биоритмы... Но, по моим ощущениям, стресса от него было гораздо больше, чем пользы: тело, привычное вставать в школу в темноте, начинало пугаться и метаться спросонок, увидев за окном белый свет. Как? Что? Проспала? Опаздываю? (А это и есть натуральное приглашение на казнь - идти пустыми гулкими коридорами, стучаться в класс, где уже все давно сидят: "Извините за опоздание, можно войти?" И учительница так тебя извинит, что на всю жизнь запомнишь.) Но потом с облегчением вспоминаешь о переводе стрелок; на сегодня казнь отменяется.

   Какие там биоритмы? Кто засиживался до поздней ночи, тот продолжал засиживаться. Кто рано встаёт, тот должен быть бодр и здоров, но не у всех получалось, как в народной мудрости.

   Люди, отдающие приказ о переводе стрелок, хотели таким образом показать, что от них что-то зависит в миропорядке, что они способны влиять и управлять. На самом деле от них не зависит ничего, а экономить электричество никто и не собирался.

   Не мы управляем временем, а время управляет нами.

Моя ослиная тропа

   Подруга сказала, что моя улица похожа на ослиную тропу. Или козлиную... На звериную какую-то тропу. Это очень меткое образное выражение, потому что улица моя невнятна и прерывиста: тротуаров для прогулок на ней нет, проезжей части тоже как бы нет - редкие машины сворачивают и крадутся, но там неудобно, через сто метров есть хороший, цивилизованный поворот, и перекрёсток, и чётко обозначенные полосатые пешеходные переходы.
   Моя улица брошена на карту города кусками, разрезана перпендикулярно другой улицей, самой главной, а дальше, где-то там, продолжение следует, если, конечно, хорошенько поискать (но лучше всего взять проводника из местных), куда-то идёт сама по себе и заканчивается, если верить Википедии, в смежном квартале. Растворяется в пространстве, уходит в никуда. Ослиная тропа и есть. Или козлиная...
   Называется улица Ермака. В детстве у меня была нарисованная на дереве картинка: большой, богатырский Ермак замахивается светлым разящим мечом, а ему на поклон смиренно идут три маленьких сибирских хана; росточком они Ермаку приблизительно по колено. Я гордилась, что Ермак Тимофеевич такой огромный - как Сибирь, и все три хана ему подвластны. Сейчас я не уверена, что нога атамана-завоевателя ступала по территории, на которой расположен современный Новосибирск. Но улица пусть будет. Улица имеет значение.
   Очень мало кто из людей живёт на Невском проспекте, или на Мойке, на Арбате или на Пречистенке. Чаще всего люди живут на улицах никуда не выдающихся, ничем не примечательных и никем не воспетых. И хорошо, если у той улицы есть хотя бы не оскорбительное для слуха название.
   О чём думал человек, утверждающий своей высочайшей подписью название 1-ая Механическая, Гидромонтажная или Туннельный спуск? Явно не о том, что что на этих улицах будут стоять дома, а в домах будут жить люди, которые имеют право на свой маленький индивидуальный уют, на свой маленький пейзаж за окном, на свой маленький жилой человеческий адрес. Адрес человека - это почти судьба. Куда приведёт?

Азы и буки

   Первый русский букварь был составлен в семнадцатом веке иеромонахом московского Чудова монастыря Карионом Истоминым, поэтом и переводчиком, высокообразованным человеком своего времени.
   Рядом с каждой буквой в первом букваре были нарисованы предметы, названия которых начинаются с этой буквы; для закрепления пройденного материала предлагался короткий нравоучительный текст. Всего сорок три буквы с картинками и поучениями.
   Этот простой принцип лёг в основу раз и навсегда, все последующие буквари составлялись только так:  если М, то значит, МАМА, значит, МЫЛА. И непременно рассказец слова на три - о чрезвычайном мамином трудолюбии, которое достойно не только созерцания, но и уважения, и, разумеется, подражания. Мама мыла раму. Или Лушу, в зависимости от года издания.    Букварь не только учил, но и воспитывал, формулировал коротко и ясно основные житейские мудрости: не садись близко, птичка, кошки хитры. Как бы ни менялась жизнь вокруг, какой бы государственный строй ни господствовал, как бы ни упрощалась, ни уменьшалась в объёме кириллица, Б - это всегда БОТЫ, а боты у Бори хороши.
   Медленно, шаг за шагом, как завещал Карион Истомин. Нитки тонки, а канат? Ната стоит у калитки. А Нина? Кто не помнит свой букварь? Все помнят. У меня был такой. А у вас?

Будьте как космос

   Прошла девушка в длинном светлом пальто, прямо на ходу поедая из круглой пластиковой упаковки белокремовое пирожное. Не утерпелось до дома, не смоглось. Может быть, её дом за тысячу парсеков отсюда, а девушка та - инопланетянка. Явилась наладить контакт, но вдруг увидела пирожное в кондитерском кафе "Скоморохи" - и пропала, мочи нет. Забыла и миссию свою, и родную Альфа-Центавру, и семейство славных гуманоидов. У них там, за тысячу парсеков, уже давно сплошная химия в таблетках, а здесь ещё не сплошная, с просветами; здесь ещё горькое отличимо от сладкого. А значит, есть и надежда. Потому и не утерпела, и ест прямо на ходу белки с углеводами из пластиковой упаковки.
   Огненно-рыжий молодой человек с хвостом на затылке смотрит в парк сквозь решётку и задумчиво пьёт энергетический напиток из чёрной банки с пламенем на боку. Посетившее Землю Солнце, замаскированное под местного жителя; оттого сегодня в городе так тепло. Солнцу нужны силы, много сил. И на наш век солнца хватит.
   А может быть, он не Солнце? Он Лис, и он ждёт своего Маленького Принца, задумчиво глядя сквозь решётку. Но, как известно, самого главного глазами не разглядишь. А сердцу нужны силы, много сил. И на наш век сердца может не хватить.
   В парке отражается небо со всеми своими астероидами. Кругами расходится по воде Сатурн, от одного-единственного брошенного камня рождается сразу планета. В тайно закрытой двойной коляске неторопливо проезжает созвездие Близнецов.

Нормальная доза времени

   Перечитывали мы "Нюрку" из "Чистого Дора". Юрия Коваля перечитывали.
"Нюрке дяди-Зуевой было шесть лет. Долго ей было шесть лет. Целый год. А как раз в августе стало Нюрке семь лет."
 - Как мне! - сказал Игорян. - Было шесть, а стало семь!
И дальше слушал с большим вниманием. Мы всегда внимательны к тому, что касается нас лично.
"Дядя Зуй, Пантелевна, тётка Ксеня, Мирониха и ещё много народу стояли у школы и глядели, как идёт Нюрка по ступеням крыльца. Потом дверь за ней закрылась.
Так и стала Нюрка первоклассницей. Ещё бы, ведь ей семь лет. И долго ещё будет. Целый год."
 - Год - нормальная доза времени для того, чтобы ощутить свой возраст, - сказал внимательный Игорян.
   Вот и ещё одна доза времени позади... Когда я только начинала записи в блоге, Игоряну было три. Членораздельного он говорил совсем мало, главным его словом был какой-то загадочный "анк". На все случаи жизни был "анк", и я понимала тысячи его оттенков. Но прошла необходимая доза времени, и теперь Игорян говорит лучше меня. Интереснее уж точно. Говорит обо всём на свете - и про философию нашего мира, и про то, что не хочет есть вчерашние булочки.
 - В них мягкость понизилась, - говорит Игорян. И просит бутерброд с сыром. Что-то новое. Всегда он ел сыр отдельно, поэтому так и даю - как привычно и незыблемо. Но то, что было вчера - это не сегодня. Очередная доза времени принята, и теперь она управляет организмом.
 - Что это за халтура такая? - говорит Игорян. - Где хлеб?
А хлеб у нас был сегодняшний, с повышенной мягкостью.
   Я смотрю на случайную фотографию, мимоходом сделанную на улице, и вдруг с удивлением замечаю, как вырос: какие длинные ноги в джинсах, какие ботинки тридцать третьего размера. Когда успел он стать мне по грудь? Стать личностью с планеты мальчиков.

Сморчковое время

   Если разговаривать с людьми по телефону, то кажется, что весь город простужен. Кто-то за месяц простужен второй раз, с улучшением и понижением: тогда была температура сорок, а теперь всего лишь тридцать восемь. Задорные стихи Бориса Заходера в это время года приобретают дополнительный - комичный и спасительно жаропонижающий - смысл.
                                   Дед сказал:
                                   - У нас примета,
                                   Говорили старики:
                                   "Где сошлись зима и лето -
                                   Там и водятся сморчки."
   Именно там, где сошлись зима и лето, сморчки водятся в изобилии - целыми семьями, улицами и городами. Дважды и трижды простуженные сморчки.
   Но стоит выйти из дома, и становится ясно: не все простужены, кое-кто чудом уцелел в это сморчковое время, когда
                                   На полянке у тропинки
                                   Пробиваются травинки,
                                   С бугорка ручей бежит,
                                   А под ёлкой снег лежит.
   Знаю я этот снег. В нём когда-то намертво застревали мои дошкольные сапожки на молнии сбоку. Острое и тревожное было в том удовольствие - незаметно отделиться во время прогулки от основной группы с компанией самых верных и дерзких товарищей и ходить осторожно в тени, вдоль зелёного детсадовского забора, по зыбкому снежному насту, рассматривая сквозь заборные планки недоступную свободу. Мечтать, тосковать. Забываться и проваливаться одной ногой в рыхлый и коварный снежный капкан.
   Судорожно, испуганно дёргать ногой, но капкан крепко держит свою добычу. Поставила его здесь профессиональная и равнодушная природа - зоркий глаз, острый нюх на разинь и беглецов.

Бегите, голуби!

   Голуби в парке снимаются с места всей стаей так активно, пролетают так низко и бурно, что я побаиваюсь, как бы они между делом не снесли мне голову. Тучные и неуклюжие голубиные тела носятся в воздухе как угорелые Карлсоны. Птичья кровь бурлит и не даёт покоя птичьей душе.
   Зимой не так. Зимой голуби - ленивая и серая часть городского пейзажа; всегда накормлена, к ступающим человечьим ногам равнодушна. Сизая масса с редкими нестандартными вкраплениями. Однажды встретилась пара: один серый, другой белый, как бабусины гуси. Белого Игорян приметил сразу.
 - Это девочка! - уверенно сказал он. - А серый - мальчик.
Это, конечно, стереотип и шаблон. Но мне тоже кажется, что белый голубь - это девочка, а серый - мальчик. Он и потолще как-то, и погрубее... Хотя это тоже стереотип. Трудно отличить зимой птицу-мальчика от птицы-девочки.
   А весной носятся так, что не разберёшь, кто из них серый, кто белый. В меру упитанная стая снимается с места так дружно и активно, что я невольно втягиваю голову в плечи: вдруг и правда снесут?
Игорян наблюдает в парке за окружающей природой.
 - Что-то голуби стали слишком много бегать друг за другом, - сообщает он.
   Побегаешь тут... Весна дошла почти до середины, а плюсовые дни что-то не торопятся и не задерживаются. А столько нужно всего успеть!
   Сизый голубь, который потолще и покрупнее, торопливо семенил за изящным сизым голубем. Изящный сизый голубь так же торопливо семенил прочь от крупного.
И везде так. Что-то слишком много стали бегать.

Первая книга

   Была тонкая серия, под названием "Мои первые книжки", но мне она казалась несерьёзной. Что там читать? Через десять минут заканчивались стихи про дядю Стёпу и про неверующего Фому ("Трусы и рубашка лежат на песке, никто не плывёт по опасной реке"), и таинственная история крупным шрифтом, неведомо какого народа сказка "Булка-гора". Меня пугала немного эта булка на обложке своей открытой поджаристой пастью, но ничего. Булку я преодолела; я прочитала все сказки про Шиша, и короткие рассказы Льва Николаевича Толстого: "Сиди, Саша, в шкапу за то, что ты трус". (В слове "шкап" хотелось исправить опечатку, хотелось говорить и читать "шкаф".) Прочитала я историю про Тёму и Жучку, с чудными иллюстрациями... Много и быстро всего прочитала.
   Но своей настоящей первой книгой считаю вот эту - "Приключения Тома Сойера", именно под такой серо-коричневой тканевой обложкой. Подлинником из детства я не владею, но нашла и купила точно такую в букинистическом разделе; только в нашей страницы были белые, а тут жёлтые. Зато всё остальное совпадает: и год издания - 1974, и цена - 1 рубль 07 копеек (для детской книги не так уж и дёшево), и призыв на последней странице:" Дорогие ребята! Напишите нам, какие черты главных героев этой, одной из самых любимых книг юных читателей всего мира нравятся вам и почему. Свои отзывы о книге присылайте по адресу: Москва, А-47, ул. Горького, 43. Дом детской книги."
   Неужели кто-то в самом деле писал по адресу: Москва, ул. Горького, 43 про черты героев? Мало им было школьных сочинений?
   Впрочем, в 1974 году, может, и писал. Те времена, которые были до меня, полны таинств.
Мою первую книгу мама читала вслух. Я помню, как лежал большой солнечный квадрат на крашеном полу. Возможно, это была весна. Помню стенку шкафа, который я исписала мелом во время игры в ещё не известную мне школу. Помню запах новых цветных карандашей, которыми я рисовала медведей и салюты. Помню тишину квартиры, в которой я один раз оставалась одна и отчаянно боялась бабы Яги.

Дойти до зелёной ручки

   Шариковые ручки мне нужны всегда. Потому что я до сих пор пишу на бумаге, потому что нравится. Нравится процесс, нравится мысль, что в том случае, если вдруг исчезнет весь интернет, я буду неуязвима и психически устойчива. Я буду защищена внушительной стопкой своей собственной макулатуры; в ней и останусь. Конечно, всё это параноидальные глупости; куда может исчезнуть интернет?
   Туда же, куда и всё исчезает - пишу я на бумаге. А стержень моей шариковой ручки исписан ровно на половину. В школьные годы, и даже в студенческие, ручки почему-то не так быстро заканчивались; они шли гораздо медленнее, как время.
   Быстро стали исписываться ручки, а сменная не всегда находится под рукой. И тогда я распечатываю набор, подаренный Игоряну для школы (я ему потом другой куплю), я достаю синюю ручку, потом чёрную ручку... Наконец, я дошла до зелёной ручки. А красной я ничего сочинять не могу, красной ручки я боюсь, когда-то она ставила мне сразу две оценки через косую черту - за грамотность и за содержание. И я не понимала, почему за содержание опять "четыре", и никого об этом не спрашивала.
Я дошла до зелёной ручки. А красной я ничего сочинять не могу, боюсь.
 - И не проси, - сказала мне моя дочь. - Я сама уже зелёной ручкой пишу.
На следующий день мы срочно пошли в канцелярский отдел и взяли себе большие шариковые наборы. Я сразу два надёжных набора себе взяла, по восемь штук в каждом.
   Но в канцелярский отдел нельзя прийти просто так и купить необходимое. Нужно заворожённо замереть возле каждой полки по очереди - медленно и вдумчиво перебирать тетради, которых много не бывает; листать записные книжки, которые вообще не нужны; какие-то ежедневники, которыми я не пользовалась никогда в жизни, цветные липучие закладки, стирательные резинки, белоснежные корректоры для неправильных слов...
   Руки сами собой потянулись к большому нежному блокноту, который сразу открылся мне на цитате исторической личности (какой же может быть в наши дни блокнот без цитаты? такие блокноты нужно выбрасывать на помойку).