Так вы не из Новосибирска?

   У поэта Роберта Рождественского есть стихотворение, которое называется "Марк Шагал"...
Полагаю, что этой фразы вполне достаточно, чтобы отпугнуть от дальнейшего повествования всех случайных прохожих. И теперь можно писать совершенно свободно.
   Итак, у поэта Роберта Рождественского есть стихотворение "Марк Шагал":
                          Он стар, он похож на своё одиночество.
                          Ему рассуждать о погоде не хочется.
                          Он сразу с вопроса:
                          " - А Вы не из Витебска?.." -
                          Пиджак старомодный на лацканах вытерся... 
   Роберт Рождественский уже много лет был в числе моих любимых поэтов, когда я случайно узнала, что родился он в Сибири, причём не в простой, а в глухой; село Косиха - кто знает, где это? И это так странно - родиться поэту в Сибири. Все самые главные поэты должны непременно рождаться в Москве или Петербурге-Ленинграде. Во всяком случае по ту сторону Урала. А по эту сторону какие могут быть поэты? Здесь для поэтов очень низкая плотность населения и, следовательно, очень мало надрыва.
   Но вот в Рождественском плотность очень большая, и надрыв соответствующий. И так он умеет подставить слова, которые в реальной жизни даже не рифмуются, а у него выходит единственно возможное сочетание:
                         "Нет, я не из Витебска..." -
                          Долгая пауза.
                          А после - слова
                          монотонно и пасмурно:
                          " - Тружусь и хвораю...
                          В Венеции выставка...
                          Так Вы не из Витебска?.."
                          " - Нет, я не из Витебска..."
   Он соединяет несоединимое прямо во мне. Помогает поверить и в своё одиночество, и в лацканы вытертые. И совсем не хочется рассуждать о погоде. Хочется начать прямо с вопроса: "А вы не из Новосибирска?" Поговорить бы...

Ты помнишь Власа?

- А помнишь Власа? - спросила я у своей дочери ближе к ночи. - Помнишь, как ты его любила?
   Да что там ты! Я сама пылко любила Власа. Я и теперь его люблю всякий раз, когда вспоминаю. Настолько, что однажды купила Игоряну шорты с коллегой Власа Элмо (скажите, а точно таких, но с Власом у вас нет? и не бывает? очень жаль, давайте уж Элмо на худой конец).

Я купила шорты с Элмо, когда Игоряну было два; если прицепить подтяжки - получится невиданная городская красота, casual длиной почти до щиколоток. Потом чуть выше, потом до колена, потом подтяжки стали малы, можно и без них. Сейчас шорты как шорты, отличного качества. Оказывается, все эти годы Игорян рос только вверх, а объём талии у него почти не изменился.

 - Так ты помнишь Власа?

 - Конечно, я помню Власа! - ностальгически ответила Эвелина.

   Я нашла среди многих толстых папок давний рисунок, сделанный не то в четыре года, не то в пять - желтоголовый неулыбчивый Влас и его лучший друг Еник в неизменном полосатом свитере. А ещё Эвелина любила тогда фиолетового носатого вампира Знака. И все вместе они - Влас и Еник, Знак и Зелибоба, Элмо и Большая Птица, Кубик и Бусинка, Коржик и лягушонок Кермит - персонажи детской передачи "Улица Сезам". Ты помнишь?

На сладкое - камушки

   И вдруг случайно в магазине остановился мой взгляд на пакете с весёлыми круглыми шоколадками M&M's. Когда-то я их любила, потом забыла, а сейчас мне жаль платить такие большие деньги за такой малый пакет. По-человечески жаль. И он того не стоит, правда. 
   Но всё-таки я не удержалась и пакет взяла - не самый весомый, но и не самый скромный; достаточный, чтобы освежить былые чувства.
   Оказалось, что за прошедшие годы M&M's изменился мало: всё тот же арахис внутри, всё тот же молочный шоколад, та же аккуратная фирменная печать на боку каждого драже. Всё так же тает он не только во рту, но и в руках, как бы не утверждал обратное рекламный слоган.   Совершенно прежний M&M's. Разве что появился в круглой разноцветной толпе новый цвет - небесный, сразу наталкивающий на химические мысли. Потому что любой другой пищевой краситель можно мысленно соотнести с чем-то естественным, природным (красный - клубника; жёлтый - лимон; зелёный - яблоко; коричневый - какао), а голубой -  изначально какой-то фантастический и подозрительный.
   Так мы обсуждали когда-то с подругами, из чего может быть сделан польский ликёр ослепительного школьно-рубашечного цвета, выставленный в витрине всех встречных киосков, наравне с жвачками, кексами вечного хранения и растворимым грушевым напитком "Zuko". Медный купорос - решили мы единогласно. Это был возраст жестоких экспериментов над собой; мы растворяли "Zuko" и не только его, и ели те кексы, и все шоколадные батончики вместе взятые. Но попробовать купоросный ликёр не решались даже самые смелые и отчаянные мальчики.
   С M&M'sом я вспоминаю то, что было глубже, значительнее - маленькие круглые конфеты моего детства, которые назывались "морские камушки".

Злая матрёшка, спящая кошка...

   Гулять совсем не хочется, но надо. Дышать свежим воздухом. Заходить в первые попавшиеся пустые дворы, находить никому не нужные тренажёры для гимнастики. Один спортивный снаряд такой: держаться с двух сторон и шагать лицом к лицу на месте, навстречу друг другу. Игорян надевает перчатки (видишь, какой я предусмотрительный?), чтобы ледяное железо не жгло руки, и мы долго и размеренно шагаем с ним куда-то лицом к лицу. А когда, наконец, спрыгиваем, земля под ногами кажется чужой.
И всё-таки это наша земля.
   Хочется запомнить этот миг, этот фантасмагорический пустой мир. Когда ещё увижу такое? Может быть, никогда в жизни. Непрерывный серый день длиной в месяц, у которого всегда наготове то дождь, то снег; бесконечная ходьба на месте; деревья, которые никак не могут зазеленеть в полную силу, напрягаются до боли всеми корнями и древесными соками. Нет, терпите. Так почему-то надо.
   Пойдём мимо стен, на которых нарисованы персонажи нашего города. Раньше я их не замечала, а теперь они рифмуются сами собой.
                                   Выйдешь из стен, чтоб пройти мимо стен -
                                   Там, где на стенах города Н
                                   Злая матрёшка,

                                 Спящая кошка,

Маэстро Джанни Родари

   Когда Джанни Родари был ещё не писателем, а семнадцатилетним, он работал учителем начальных классов в сельской школе. Наверное, это были самые счастливые начальные классы в истории человечества. Ничего не было в их бедной школе, кроме парт, доски и мела; и воздуха с примесью двух морей и апельсинов. И синьор учитель казался таким взрослым, а на самом деле он мальчик, просто большой. И не было у него в запасе ни методичек, ни учебников, утверждённых министерством образования, ни самой лучшей современной программы. Чему такой может научить?
   Интересно, кем они стали потом, те счастливые начальные классы, которых учил без методичек семнадцатилетний маэстро?
   Учителя начальных классов я видела за всю жизнь только один раз - в юмористическом журнале "Ералаш", и звали его Геннадий Хазанов. Он яростно жевал газету, он мастерски убил муху, он заставил красивого белокурого хулигана Гверески спрягать у доски глагол "стрелять".
   Но в реальности я никогда не слышала об учителях начальной школы - даже краем уха, даже за краем. Жаль, что они не существуют в нашей русской природе. Я уверена, что к учителям начальной школы очередь была бы огромной, а конкурс таким, что ответственные родители начинали бы готовиться к нему за семь лет до зачатия. Но учитель начальных классов ничего не спросил бы даже о количестве прочитанных в минуту слов.
   И чему он после этого может научить? Может быть, тому, что умеет сам?
Вот уже три недели подряд мы читаем вслух одного только синьора Джанни Родари. Из двух томов его сочинений у нас есть лишь первый, и выглядит он не очень, как все книги, изданные в начале девяностых. Но это неважно. В первом томе 654 страницы, и пока не будут прочитаны все, Игорян не отступит.
   Шрифт в нашей книге мелкий и убористый, сказка про Джельсомино в Стране Лгунов кажется бесконечной, но Игорян просит читать всё подряд; всё, что есть в первом томе. Ему нравится этот мир - иногда тревожный, иногда печальный. И всегда мудрый, как учитель, которому стукнуло целых семнадцать лет.

Как цветок в горле

   Моё лето перед школой почти целиком прошло в деревне. И вот однажды мы в деревне поехали в луга. Луга лежали за жёлтым пшеничным полем, в котором, как поговаривали взрослые, живёт Саранча. Кто-то из взрослых даже ловил Саранчу и показывал её нам близко: большой такой зелёный кузнечик с круглыми глазами - зеркалом простой насекомой души, с хорошо развитой нижней челюстью.
   Я Саранчу как-то инстинктивно опасалась. И потом узнала, что не зря. Потому что она - бедствие, налетает всем скопом, тучей, ордой и съедает своими челюстями поле дотла. И в круглых глазах её ни стыда, ни совести.
   В нашем поле Саранча была какая-то не стихийная, не массовая. Может быть, даже одинокая. В огромном-огромном поле, в тяжёлых колосьях ростом с меня, полных отборного гладкого зерна, которое, как поговаривали взрослые, если тщательно жевать, то получится настоящая долгая жвачка. Но жвачка никогда не получалась, как ни развивали мы свои нижние челюсти. Я боялась заблудиться в тех колосьях и встретится лицом к лицу с одинокой Саранчой. Я никогда не ходила далеко в поле - как в море. Может быть, даже зря.
   А за полем тем лежали луга. Мы поехали туда в знойный день - я думаю, что за клубникой. Маленькой, круглой и душистой, с одним боком белым, а другим красным. За горячей и спелой клубникой поехали мы. А вокруг стояла сложно-ароматная тишина, бесконечная, как упавший с неба кусок неба; струились сотни трав, в которых тихо и нежно стрекотали мелкие и невидимые родственники нашей одинокой Саранчи. И каждое сказанное слово было крупнее себя самого в несколько раз. Вторым по величине после планеты Земля был белый бидончик, который нужно медленно и верно наполнить ягодами. Как-то не думалось: хочу я их собирать или нет, тогда мир был гораздо проще. И третьей по величине в нём была я сама.

Мой внутренний кактус

   Самый большой цветок в горшке стоит у меня на полу, а трое других, поменьше - на подоконнике. И один из тех троих кактус, ему не так много требуется воды, как остальным, у него своя, очень медленная и таинственная жизнь. И всякий раз, когда я подхожу к своим растениям с лейкой и поливаю троих, а четвёртого пропускаю, у меня возникает какое-то чувство вины перед кактусом - как будто ко мне пришли гости и я всех напоила чаем, кроме одного. Не забыла, а специально не напоила. И никто на его глазах пирогом от стыда не подавился. Пойми, кактус. Прости, кактус.
   А где у кактуса глаза? Как он узнает, что я этому воды дала, этому дала, а этому не дала?
В тесте на склонность к шизофрении есть вопрос: когда у вас не получается воспользоваться инструментом, не ругаете ли вы его как одушевлённый предмет, не разговариваете ли с ним?
Нет, перегоревший утюг я не ругаю даже изредка, и разбитую чашку ни в чём не виню. А про неловкость перед кактусом в том тесте вопросов не было. Раз в несколько лет он украшает мой быт цветком - значит, не обижается. Значит, он взрослый, зрелый кактус, ответственный и самодостаточный.
   Однажды моя школьная подруга увлеклась в старших классах разведением кактусов. На окне у неё висели лёгкие полки, заставленные маленькими упаковками из-под всего. И в тех упаковках рядами стояли мелкие, с виду пушистые, а по правде колючие кактусы всех пород и конфигураций, с названиями на этикетках. Маммиллярия там точно была, я помню.
   А про самый большой кактус моя подруга сказала, что он болен. Что она так чувствует. Я потрогала большой кактус в том месте, где он казался не очень колюч: зелёное тело было вялое и как будто температурное. Наверное, воспаление кактусных лёгких. Или кактусный вирус. Показана забота, солнце и не очень обильное питье.
   Через какое-то время больной кактус выздоровел, стал прохладный и упругий. Может быть, моя  подруга вела с ним долгие задушевные беседы?

Выйти из Лабиринта

   Как вы интернет-магазин назовёте, так он и поплывёт. Непотопляемый по-настоящему, а не "Титаник". Великолепный и коварный, как произведение мастера Дедала на острове Крит.
   Стоит только один раз войти - и всё, ты жертва. Одна из семи или семидесяти семи миллионов прекрасных и читающих юношей и девушек. То есть очень нескоро ты оттуда выйдешь, вполне здоровым и живым человеком, и даже более живым, чем прежде: ты будешь волочить, оттягивая руки до самой матери сырой земли, очередную корзину с духовной пищей от издательства "Речь"; от "Детгиза"; от ностальгической серии "Ребята с нашего двора", в таких родных и близких, с глубокого библиотечного детства знакомых обложках, теперь новых и полностью, бессрочно твоих...
   И никто тебя не заставлял метать без счёта в корзину известные и малоизвестные тома. Это твой внутренний Минотавр, моментально почуяв жертву, очнулся где-то в самом центре Лабиринта, встрепенулся всем своим тренированным телом, подкрался, набросился. Обещал душить, если не возьму из рекомендованного списка ещё минимум два наименования, если не воспользуюсь скидкой в тридцать восемь процентов только сегодня.
   Ладно, только сегодня. И всё, бычья голова, больше не приду. "Придёшь, никуда не денешься", - ухмыляется Минотавр. И никакой Тесей ему не страшен. Потому что у Тесея руки заняты, Тесей сам волочит корзину с новейшим переизданием греческих мифов, с теми самыми иллюстрациями, которые с детства искал и наконец дождался. И Ариадна бросила путеводную нить, и тоже волочит корзину с развивающим материалом для своих детей, которые родятся через двести лет. Но после двухсот уже поздно, успей прямо сейчас. Успела!
   Минотавр успокоился на какое-то время. И Лабиринт его несокрушим.

Спасение города

                                 В небе - борьба и единство,

                                 В городе - неуют.

                                 Надо бы торопиться,

                                 Надо с трамваем слиться,

                                 Надо успеть, ухватиться!

                                 В Оперном что-то дают,

                                 В Оперном так поют,

                                 Так просветляют лица...

                                 Впрочем, всё это снится; 

                                 В городе - неуют.

                                Там, за углом, за стеклом

                                Коротают вечер вдвоём.

                                Чашка кофе там горяча

                                Греет пальцы - гибкие, словно у скрипача,

                                Но присмотришься - а внутри

                                Едоки картофеля фри.

                                И на каждый выдох приходится пара вдохов.

                                Воет сирена о том, как кому-то плохо,

                                Но линия крыш непрерывна и неровна.

                                Всё возможное сделано. Это весна.

                                Весна.

Я фотограф какой?

   Моей дочери не положено спать в час ночи по социальному статусу. А не слышать утром будильник, наоборот, рекомендуется. И потом, когда бодрая и настойчивая телефонная мелодия всё-таки вытянет сопротивляющееся изо всех сил сознание на берег нового дня, вспомнить с облегчением, что первой парой сегодня физ-ра, какое счастье. И спать ещё как минимум час. Моей дочери по социальному статусу положено вести себя неспортивно.
   Мне, по моему социальному статусу, настоятельно рекомендуется ложиться до полуночи, просыпаться легко и радостно, с головой позитивной и деятельной. А пить на ночь кофе крайне не приветствуется. И я не пила, я не любила его никогда. Но сейчас почему-то ужасно хочется - не того благородного и чёрного, из отборных обжаренных зёрен, трижды взошедшего пеной в блестящей турке, лезущего под соседскую дверь всем своим чарующим ароматом.
    Нет, такого я не хочу. Мне надо плебейского и презренного "три в одном"; мне надо тех пакетиков, которые лежат россыпью возле кассы в любом захудалом супермаркете. Вот такого надо мне немедленно, кофейного, если можно так выразиться, напитка. Высыпать в не очень горячий, комфортно разбавленный кипяток, разболтать ложкой. И пусть весь мир подождёт.
 - Ты длинный состав этого продукта читала на упаковке? - спросила моя дочь.
 Не читала и читать не хочу эти малые буквы. Хочу пить три в одном два раза в день.
   Неудивительно, что в час ночи мы сидели ни в одном глазу в комнате Эвелины - она в соответствии со своим социальным статусом, я - напившись дрянного и желанного три в одном. В час ночи нам было весело, мы разбирали коробку с детским литературным творчеством.
   Когда-то прямиком из этой комнаты моя дочь ушла в первый класс. Кажется, что это было вчера, но, кроме цветных витражей на дверном стекле, здесь многое изменилось с тех пор: на полу теперь лежат, просыхая, натянутые на подрамники большие холсты; на кровати - гитара, которую Игоряну строжайше запрещено дёргать за струны, но он всё равно дёргает при всяком удобном случае. На столе - богемная и хаотичная куча всего, английский язык, книга по искусству Древней Руси и перевёрнутое обложкой вверх начатое "Превращение" Франца Кафки. Да, многое с тех пор изменилось и превратилось...

Совершенно белый антистресс

   Каждый вечер перед сном Игорян заклинает меня не наступить в темноте на его самодельный лего-город. Очень мудрёная конструкция: какие-то антенны отовсюду, грибы, агрегаты по производству мороженого со специальным колёсиком сбоку, флаги, велосипед, акула, строения в неясном архитектурном стиле, человечки со съёмными головами и причёсками... Невооружённым глазом видно, что труда сюда вложено изрядно. Поэтому Игорян одним глазом уже спит, а вторым бдит.
 - Не наступи! - шепчет он в темноте каждый вечер без исключения.
 - Да не наступлю я!
Это продолжается сто раз и больше.
   Если бы он ещё своим городом играл. Однажды я там пылесосила ковёр, и, пока Игорян не видит, сдвинула священный город в сторону, и там сбоку от него что-то отвалилось. Я не знала, куда приставить это отвалившееся, я преступно бросила его в контейнер с другой порцией бесконечного лего и захлопнула крышкой: авось не заметит, там ещё много всего осталось. Тем более всё равно ведь не играет.
  Я осторожно вернула город на прежнее место и сделала простое лицо. Такое лицо как ни в чём не бывало - как у сказочной Лисы, съевшей за три ночи весь мёд из медвежьего бочонка.
Вскоре Игорян проходил мимо.
 - Тут дерево росло! - строго сказал он, бросив на город беглый взгляд. - И тут была ещё композиция: банка в мусорном баке. Где они?
   Пришлось чистосердечно признаться и показать на один из десяти контейнеров с лего: где-то там, а большего от меня не требуй.
   Хорошо, что Игорян не нытик и не скандалист, из мухи слона не делает. Уверенной рукой он отбросил крышку и в груде всякой мелочи - лодка с вёслами, рюкзак, пицца, велосипедный шлем, космический скафандр, совершенно реалистичный, ну просто живой унитаз с рулоном туалетной бумаги сбоку - моментально отыскал и дерево и композицию. И тут же ловко водворил их на прежнее место.

"Я иду искать"

   Мы никогда не спрашивали друг друга: "А твой дед был на войне?" Конечно, был. Все были. Это так же очевидно, как правило: не бросать хлеб. И мы не бросали. И до сих пор так: те, чьи деды воевали, не могут бросать хлеб.
   И дед, который воевал, ничуть не изменился с тех военных времён. И ты помнишь его живым - крепким, загорелым и вовсе не старым ещё человеком, который ездит в лес за земляникой на велосипеде, а утром собирается на работу. Обувает на горячем от раннего июльского солнца крыльце кирзовые сапоги (никакой другой обуви он не признаёт), туго и ловко обтягивает ногу крепкой и чистой тряпкой, и нога идеально входит в сапог. Зачем это, дед? Ведь есть такие удобные, такие тягучие носки. А летом можно и вовсе без носков, просто в сандалиях и без сандалий - по сухой земле, по мирной траве. Но дед каждое утро укутывает ноги портянками, надевает блестящие чёрные сапоги. Так он и дошёл однажды до Берлина. Но рассказывать об этом не любит.
И другие деды тоже не любят. Но мы точно знали главное: они воевали все.
   Самым сильным ощущением Дня Победы была минута молчания по телевизору. И все миллионы живых молчали, глядя на языки Вечного огня, на простую серую каску и плащ-палатку Неизвестного солдата, у которых летом я своими глазами видела чёткую и строгую смену почётного караула. Немыслимо было не молчать. В этот день вообще много молчали.
   Смотрели военные фильмы, с трудом переводя дыхание; смотрели кадры документальной хроники, страшнее которой ничего не может быть на свете... Мы читали много книг о войне. Перечитывали, пропуская самые невыносимые страницы. Всем сердцем хотели счастливого финала и не надеялись на него. Счастье в этих книгах неминуемо было пропущено через боль, через врождённую нашу боль, добиралось до самых глубин. Так росли, и не было нам спокойствия.
   Книгу Бориса Алмазова " Я иду искать" я перечитываю с неизменным чувством: всё будет хорошо. Но до слёз. Хорошо до слёз.

Остров Сибирь

   В детстве мне очень нравилась баллада о Робин Гуде, в которой были такие запоминающиеся слова:
                                     Двенадцать месяцев в году,
                                     Двенадцать, так и знай.
                                     Но веселее всех в году
                                     Весенний месяц май.
   Так легко и точно отзывались во мне эти простые строчки: весёлый месяц, лёгкий, свободный. Хоть сию минуту отправляйся в лес плясать возле костра, плести венки из первых трав и вторых цветов, из вечных и бесконечных одуванчиков. И тело твоё ровным счётом ничего не весит, и вьёт себе гнездо среди уютных пушистых веток беззаботная твоя душа...
Весело, ещё веселее! В двенадцать раз веселее прежнего!
 - Я, пожалуй, не буду пока убирать пуховик, - сказала Эвелина. - Может быть, ещё пригодится в июне - на пленэр ходить.
  Правильно мыслишь, стратегически. Время, проведённое за игрой в четвёртых "Героев", не пропало даром. Может, и в июле ещё пригодиться - не для пленэра, а так...
   Окно в доме напротив светится в ночи красивым, меланхолично-поэтическим, марганцовочно сиреневым цветом. Там не спит, томится дачник над своей рассадой. Календарь огородника давно показал уже капустный день, и редисочный, и морковный, и все сроки уже прошли и вышли.
   Земельной жаждою томим влачится за мрачным субботним и воскресном городом дачник. И всякий раз, поминая погоду самого весёлого весеннего месяца, хочет вырвать грешный свой язык, и празднословный и лукавый. Но из песни слова не выкинешь, и прогноз на ближайшие дни пророчествует ночные минусы. Хороший хозяин в такую ночь не выпустит из дома ни капусту, ни редиску. И запасное верблюжье одеяло держит на запасном пути.

В защиту гения

   Прочитала заметку в блоге известного человека - из тех, кого называют "творческой интеллигенцией". Или ещё их называют "творческой элитой" - за то, что самые талантливые, самые просвещённые, самые образованные.
   Творческая интеллигенция, как известно, довольно часто не может молчать. Полюбуйтесь, говорит она, что предлагают нынче первоклассникам в книге для внеклассного чтения. Это же срамота какая! Это не начало любовного романа сельской писательницы, не зачин эротического анекдота, как вы могли подумать, это... Что это, в самом деле?
   "Приехала к нам в деревню новая учительница. Марья Семёновна.
А у нас и старый учитель был - Алексей Степанович.
Вот новая учительница стала со старым дружить. Ходят вместе по деревне, со всеми здороваются.
Дружили так с неделю, а потом рассорились. Все ученики к Алексей Степанычу бегут, а Марья Семёновна стоит в сторонке.
К ней никто и не бежит - обидно.
Алексей Степанович говорит:
- Бегите-ко до Марьи Семёновны.
А ученики не бегут, жмутся к старому учителю. И, действительно, серьёзно так жмутся, прямо к бокам его прижимаются.
- Мы её пугаемся, - братья Моховы говорят. - Она бруснику моет."
   Это что же, букварь теперь такой, недоумевает известная личность. А где же мама мыла раму и Маша ела кашу? Если уж интеллигенция не смогла молчать, остановиться ей бывает непросто.
   И так почему-то всегда неловко, когда приходится думать про неглупого человека: лучше бы он промолчал.
   Комментарии в популярных блогах я не читаю никогда, нечего там читать. Но в этот раз стало интересно: неужели вообще никто не скажет? Насчёт эротического анекдота, сельской писательницы и того, что всё плохо. Но плохо не у первоклассников.

Своё имя

   Я помню, как в детстве хотелось, чтобы кого-то из книжных героев звали так же, как меня. Открываешь новую книгу - а там почти что я. Это было бы очень приятно. Как будто человек-писатель в своих фантазиях и мирах незаметно знаком со мной, и захотел меня отразить. А я читаю и узнаю. Или не узнаю, но всё равно хорошо, потому что имя осталось моим, и оно особенное. Оно напечатано в настоящей книге.
   И персонаж с моим именем пусть будет не обязательно всемирно великим, не таким, как Алиса в Стране чудес или Алиса Селезнёва, но чтобы вызывал гордость, чтобы сердце реагировало на него положительно - как на зеркальное отражение в счастливый день.
   Но как-то не везло мне на литературных тёзок. Главным образом потому, что все самые лучшие, яркие, известные герои были мальчиками. Про себя я находила изредка упоминания вскользь, через запятую; где-нибудь на окраине томика стихов Бориса Заходера:
                               Смотрят Майка, Славка, Ирка -
                               Вместо банта стала дырка.
   Конечно, с чем же ещё рифмовать меня? Только с примитивной и предсказуемой дыркой. Человек-писатель в своих фантазиях и мирах явно предпочитал водить знакомство с другими именами.
   Поэтому я порадовалась за своего сына, когда выяснилось, что почтальона Печкина из деревни Простоквашино зовут Игорь Иванович. Из книги это было непонятно: Печкин да Печкин. А потом главный почтальон нашей детской литературы обнаружился в любимой "АБВГДейке" под своим полным именем, и был он куда обаятельнее своего книжного коллеги, которому для полного счастья не хватало лишь велосипеда.
 - Мама! - сказал потрясённый Игорян. - Оказывается, почтальон Печкин тоже Игорь!
   Так стало известно, что Игорей в мире много, Игори бывают не только мальчики, но и взрослые мужчины, и даже бывают в мире Игори-дедушки!

Слыш-мыш

  

   Четыре ошибки в предложении из двух слов. Никакой ЕГЭ и мечтать не мог о таком результате. Захотелось взять первое красное, что подвернётся под руку - хоть помидор с открытого по-летнему лотка "Фрукты-овощи" - и закидать. А потом, выразив самую первую, непосредственную эмоцию, исправить: в глаголах второго лица единственного числа настоящего и будущего времени после Ш пишется мягкий знак; на конце существительных третьего склонения - тоже; обращение всегда выделяется на письме запятой (или запятыми); в конце экспрессивно окрашенного предложения ставится восклицательный знак.
   Слышь, мышь! Кол тебе по русскому языку, неизвестный автор. А также по биологии и рисованию. Впрочем, последние две оценки можно оспорить - сейчас в моде своё видение, свободное выражение авторской индивидуальности. Слыш-мыш такой конфигурации вполне мог встретиться и в учебнике. Но насчёт правописания пусть не ходит и не плачет, и не клянчит. Приговор обжалованию не подлежит - на кол! Посадить на вечный кол!
   Через дорогу от слыш-мыша расположена булочная "Дело в хлебе", в которую я захожу время от времени. Всю зиму рядом с булочной красовался большой, броский рекламный плакат: младший школьник с лицом, искажённым неестественной мимикой, призывал широко открытым ртом: получи "пятёрку", покажи дневник, купи любую выпечку со скидкой (скидка большая, чуть ли не в полцены, но всё равно для растущего организма получается дорого). Даже половинные такие цены на выпечку - это покушение на школьное святое. Оно должно быть, всегда свежее, независимо ни от каких дневников с "пятёрками".

Купить бы Гугуцэ...

  

   Логика книжных издательств далеко не всегда бывает мне понятна. Например, Чубо хоть сейчас можно положить в корзину, а Гугуцэ нет нигде, товар закончился, сообщим о поступлении. Это значит, не будет, и не надейтесь.
   Купить бы Гугуцэ... Чубо я давно уже положила в корзину, достала из корзины, прочитала многократно. Очень хотелось, чтобы Чубо понравился Игоряну, как мне когда-то  - в журнале "Мурзилка" за тысяча девятьсот мой дошкольный год. Очень запомнился коварный односельчанин Кэрэбуля, который украл звезду Лио, прикрыв своё жадное, нечестное лицо маской из теста. Просто ужас какое произвела впечатление эта картинка. Запомнились снежные мальчуганы, запомнилась башня до самого неба. Как хорошо, что Игоряну тоже понравился Чубо!
   Но так хотелось ещё и Гугуцэ... Почему книжные издательства не хотят пополнить закончившийся товар? Гугуцэ покупали бы, ещё как! Я первая купила бы Гугуцэ к себе домой.
   Книги про Чубо и Гугуцэ написал молдавский писатель Спиридон Вангели. Такое имя можно издавать отдельным тиражом. Так и напрашивается быть с таким именем ни на кого не похожим детским писателем, которого переведут на русский язык другие ни на кого не похожие мастера своего дела: Чубо переведёт Юрий Коваль, а Гугуцэ - Валентин Берестов.
   С самого раннего детства я помню висящий на стене термометр, на котором раз и навсегда застыла комнатная температура. Деревянный, в виде домика. А рядом со стеклянным столбиком градусника - мальчик в высокой курчавой шапке и национальном костюме. Я всегда знала, что это Гугуцэ. Но книги такой у меня никогда не было. И нет. И товар везде закончился, и нечего положить в корзину.
   Поэтому я сделала так, как никогда не делаю: я нашла Гугуцэ в интернете и прямо с экрана, и без картинок, стала Игоряну его читать. Ужасно неудобно, и на спинке компьютерного кресла толком не примостишься, а нужно ведь сидеть сбоку и прижиматься, в этом весь смысл. Но что же делать, если о поступлении всё не сообщают и не сообщают, а читать очень хочется? Очень.