Глядя в огонь

   Не только оздоровиться летом, загореть, отдохнуть и вырастить ноги, но и обязательно научиться новому, полезному - плавать там, ориентироваться на местности; вырвать из земли худосочную раннюю морковь и тут же съесть, наспех сполоснув в бочке... Повзрослеть.
   Это настолько прочно засело в голове, что стало пунктиком - лето проходит, нужно прямо с утра овладеть навыком. Иначе день потерян. А он ведь уже заметно пошёл на убыль, день-то.
   "Вот уже две недели живу я в деревне и не вижу как время летит"... И мы с Пушкиным заодно, и мы не видим, и у нас деревня кабинет. Для Игоряна сплошные умения и навыки. Купаться в любую погоду; ходить босиком, и желательно в рубище - в самых убогих и удобных штанах на свете; бежать в полях с собакой на поводке;сделать копьё с каменным наконечником; резать серпом траву (оказывается, он бывает не только в книжках про древнюю жизнь, но и в руке), зацепить ногу, приложить подорожник и забыть.
   Но самое главное умение - разжигать огонь. Не тот, который получается из покупного угля в аккуратном пакете, политого специальной горючей смесью - пых, и готово. Нет, настоящий, живой огонь. Тот самый, на который можно смотреть вечно - как на течение воды и работу мастера.
   Подойдёт первый попавшийся прохладный, несмотря на июль, вечер. С белёсым, но уже сумрачным небом, в котором проявляется постепенно аппетитный, толщиной ровно в пол-луны, месяц. Точно над соседской трубой, как будто сам Гоголь нарисовал. Вот тут и пора приниматься за работу.
   В бывалую железную печку с трубой положить щепок, сломанных о колено ненужных реек, малых берёзовых полешек. Положить вольно, не битком. Торжественно, с одной спички, поджечь сбоку специально припасённый кусок берёсты. Такой скрученный, что хочется сначала развернуть, убедиться, не грамота ли это мальчика Онфима 13 века. Точно такого же мальчика.

Однажды в семь

   Каждое утро Игорян мечтает проснуться в семь и увидеть, как уходит по нашей улице прямиком в душистые поля коровье стадко. Обрывочное воспоминание о былом стаде, которое можно было смотреть как серию фильма из деревенской жизни. Стоять и смотреть, как идут, идут, не кончаются никогда. Идут вдумчиво и вольготно, и каждая в своём дворе - в главной роли. А в стаде у себя - крупная рогатая голова.
   Теперь вот осталось от былой тучности стадко. Только услышишь сквозь сон протяжный рёв, который люди перевели на свой язык приблизительно как "му", только добежишь до окна, а там уже мелькнул самый последний хвост не то Зорьки, не то Марты - не разберёшь. И нет никакого смысла будить Игоряна.
   Сплочённой парнокопытной группой ушли они в поля - есть клевер, живописно лежать на том берегу пруда, таинственно преображать зелёную траву в белое молоко, в ценнейшие гладкие сливки. Вздрагивать время от времени кожей, хлестать хвостом назойливых слепней, терпеливо и бесстрастно пережёвывать и пережёвывать этот ещё один день, этот мир, полный солнца и молока. Мир в котором ещё пылят дороги, цветут ромашки и длятся от рассвета до заката медовые будни пчёл.
Так было, и так будет.
   И однажды Игорян вдруг проснётся в семь утра, несмотря на самые каникулы. И непонятно, почему так не заведено. Ведь летом как раз лучше бы в семь, и даже раньше. Ведь это и есть настоящая свобода - летом в семь и раньше. Как будто в бок толкнёт, и послышится сквозь сон древний протяжный рёв, который мы принимаем за "му". И не только с десяток голов, но с десяток крупных рогатых душ степенно прошествуют мимо нашего окна. Маленький, короткометражный, но всё-таки фильм с Бурёнкой в роли Бурёнки.
 - Человек на лошади! - потрясённо говорит Игорян.
И маленький тонконогий жеребёнок по пятам.
 - Пастух! - произношу я древнее, почти незнакомое, непривычное на языке слово.
И сама смотрю заворожённо, как будто никогда не видела, каким бывает мир в семь часов утра.

Неминуемая археология

   В доме, где есть подпол и есть чердак, всегда что-нибудь да отыщется историческое, ископаемое. Дом на земле по типу Земли и задуман - здесь каждый культурный слой залёг и ждёт своего археолога, который по внешнему виду позвонка восстановит целый скелет, а то и живого мамонта, со всеми его достоинствами и слабостями, взлётами и падениями. С очень богатым его внутренним миром.
   И ты не выбираешь здесь судьбу, ты становишься археологом неминуемо - в самый простой и бытовой момент своей жизни.
   Если мыть, например, пол. Не городскую въедливую протирать пыль, а лёгкую и природную деревенскую - ту, которая не часть цивилизации, а часть жизни. Выкручивать над ведром крепкую, славно впитывающую тряпку,и сноса той тряпке нет. Расправить, встряхнуть. Узнать в неубиваемой тряпке полотенце с олимпийской символикой-80.
   Пять колец и мишка когда-то прижимались к лицу, как к сердцу: сегодня лучше и добрей, и добрей станет всё человечество...
А получилась тряпка без сноса. Но зато теперь у меня очень чистый пол!
   В доме, где есть подпол и есть чердак, в любой момент можно зачитаться пожелтевшими, но вовсе не жёлтыми страницами. Это всё было, это не слухи и не сплетни. "Красота и здоровье" Сандры Розенцвейг из тех же времён, что и олимпийское полотенце: сегодня никуда от спорта не уйдёшь, от спорта нет спасения. Программа круговой тренировки и растягивания, тропы здоровья, все на велосипед...
   А если копнуть культурный слой ещё поглубже, наткнёшься на "100 минут для красоты и здоровья" С. Вендровской: беседуют неухоженная Ирена старше своих лет и прекрасная Анна.
   "На отдыхе не всегда есть возможность пользоваться ванной, но и тут я не отступаю от своих привычек. В тазике тоже можно хорошо вымыться, попутно выполняя гимнастические трюки".
   "Но оставим ноги в покое и вернёмся к лицу. Если летом ты неумеренно пользовалась солнечными лучами, твоя кожа пересушена".
   "С балкона или окна набери полную пригоршню чистого снега, высыпи его в салфетку, концы которой закрути. Среднюю часть салфетки со снегом довольно плотно прикладывай к лицу и шее. Прикладывай до тех пор, пока лицо не замёрзнет.
Такие компрессы очень полезны. Даже если у меня кончается снег на балконе, я с вечерней прогулки в полиэтиленовом мешочке приношу домой чистый снег".
   "Мыть голову надо один раз в 8-10 дней яйцом"...
Упоительные, доисторические времена.

Пусть идёт ёжик

   В моём доме никогда не было ёжика. Зачем ёжику в чей-то дом? Он будет в доме ходить ночами слышно, а то и вовсе пыхтеть. Думать. Голова колючая, а мысли в ней дружелюбные, трепетные. Про то, как там Лошадь одна в тумане?
   Потом ёжик завяжет в узелок ваше трудовое малиновое варенье и уйдёт, как покатится. Скроется в траве. Пусть идёт ёжик.
   Однажды летним вечером мы выйдем, сядем на крыльцо, ещё непривычные к здешней тишине, но уже смирные и несуетливые. Выйдем проводить день, который, как всегда, трудился на славу: зрел огурцы и ягоды, благоухал цветы, вёл куда-то целеустремлённо большого рогатого жука. Стоял над головой знойным небом с фантастическими облаками, одно из которых было похоже совсем уж на старинный предмет - стиральную доску. Но если хорошенько поискать, здесь можно и на земле найти такое. И не такое ещё. Но только завтра. Такое - завтра.
   На светлое окно веранды будут бросаться мотыльки, и будут стрекотать в траве невидимые, очень приятные музыкальные инструменты. Там, за высоким забором, начинается совсем другой мир, не наш. Там леший бродит, там кто угодно может сидеть на ветвях в этот час, вплоть до русалки. А здесь три ступеньки крыльца, такие надёжные; и дом стоит за спиной, как люди придумали его и поставили много тысяч лет тому назад.
   Так же тянет дымами, так же холодеют и сильно пахнут травы. И не сразу-то понятно в темноте, что там такое белеется на заборе, как маленькое привидение.
   А белеется там соседский очень мордатый кот, который твёрдо помнит про кошку в нашем дворе. Но ты иди пока, кот, иди. Видишь - у нас вечер.
   И вот так однажды в сумерках - чу! Так писали классики в своих нудных и бессмертных рассказах о природе - чу! - выйдет прямо на дорожку из лесного, травяного, туманного и задумчивого угла... Смотрите, ёжик! Ой, ёжик! Настоящий! И тут же побегут давать молока.

Прямо чёрная

   Хоть и к середине лета, но из города мы выбрались. Всего лишь в соседнюю Кемеровскую область, а как будто на другую планету. Она и есть другая: горы... Когда-то здесь плескались мелкие тропические моря и вовсю жили динозавры.
   Проезжали станции: Юрга, Тайга... А где-то там, куда ушёл до самого Владивостока наш поезд, есть станция Ерофей Павлович, в честь первопроходца Хабарова. И там живут люди - все до единого ерофейпавловчане. Или ерофейпавловцы. Большая страна, много на ней разных планет.
   Есть и такие, что размером с дом, и сад. За озёрами и лесами, за рапсовыми полями. За аккуратно и плотно скатанными колобашками свежего сена. Наконец-то воздух!
А там уже поспела чёрная смородина. Прямо чёрная.
 - А она вкусная? - спрашивает Игорян. Похоже, это я вырвалась из города, а Игорян не очень, и вряд ли вырвется. Вот это вопрос в девять лет!
   Смородина, понимаешь? Мы и за ягоду её не очень-то считали. Так, на крайний, безрыбный случай, если нет под рукой клубники и малины. Надо ведь что-то жевать ягодное. Клубника и малина заканчивались довольно быстро, но чёрная смородина, однажды поспев, уже не заканчивалась никогда.
   Ешь, ешь возле куста, а она только прибывает. Но тут и возможности наши были ограничены. Слово "смородина" очень отражает этот вкус - яркий, звонкий, действительно очень полезный для здоровья, и пронзительный до оскомины. Нет, она сладкая, смородина. Если наскочить на куст впервые в сезоне. А если собираешь, скажем, в ведро, то после плотно скрытого дна пробовать уже и не хочется - всё туда, в грядущие пироги и варенье, в морсы и желе. А ещё листьев немного отщипнуть, и вечером в кипяток их - с ромашкой и мятой. Может, и зверобоя кто-то принесёт из полей, душицы захватит. Я много лет в своей жизни только такой чай и пила.
 - Нет, - говорит Игорян, проглотив одну очень крупную ягоду, - что-то мне не нравится. Я лучше пойду малины поем.
   А я-то задержалась ещё возле солнечного усыпанного куста. Я люблю эти бесконечные, в середине лета прямо чёрные ягоды, которые мы и за ягоды не очень-то считали. Потому что много, сколько хочешь. Что ни куст - ведро, а то и полтора. В самом центре лета и своей земли. В какую сторону ни пойди, хоть до станции Ерофей Павлович и дальше, так и будет, и не кончится никогда - прямо с куста, прямо вёдрами. Прямо бери и ешь горстями.

У самой воды

   Есть на набережной одно место, где можно спуститься прямо к реке, на маленький как будто такой пляжик. Вот мы и у самой воды. В жаркий день то, что надо. Сразу тут и освежает, и умиротворение от плеска волн, в которых толкутся неизвестные нам крошечные рыбки.
   В стороне, где осока, поставил сразу две удочки очень опытный, судя по загару, рыбак. Поставил и сидит. Много дней может так просидеть, и ему не скучно. У реки никогда не бывает скучно, это правда.
   Никакой суеты нет в движениях рыбака. Вот он встал и крутит на одной из удочек сбоку: тр-тр-тр.  И вода забурлила, и на высокой скорости показался из воды зверь сантиметров тридцать в длину. Ничего себе! Я знала, что в Оби водится рыба, но где-нибудь в низовьях, в безлюдных северных местах, а не в пятнадцати минутах от метро. Не на виду у железнодорожного моста, по которому то юркнет электричка, то пробежит пассажирский, то протащится товарный состав, в котором насчитал Игорян однажды целых сто три вагона.
 - Язь! - спокойно говорит рыбак.
   И снова садится. Ждать или жить - не разберёшь. Рыбак - одна из самых древних фигур в истории человечества. Древнее него только рыба, только большая вода. А что там было раньше, можно уже и не знать.
   Значит, язь. Его не распугали даже дети, которые бродят здесь - все до единого по колено в воде. Не только язя можно здесь поймать, но и красивые гладкие камни. И долго-долго строить на берегу сложное сооружение из трёх волшебных палочек.

Поздравляю с малиной!

   Промелькнул перед глазами заголовок статьи: "Что происходит с организмом, когда мы едим малину?"
   А мне и безо всякого чтения понятно, что происходит с организмом. Всё самое замечательное и прекрасное. Особенно если малины в руках уже готовое, собранное небольшое пластмассовое ведро. Ягода в нём лежит к ягоде - нежная, свежайшая. Даже не верится, что наше простое сибирское солнце могло сотворить такое.
   Ягоды лежат все как на подбор малинового цвета, и в тёплой их глубине обязательно путешествует микроскопический нестрашный насекомыш. Какая-то малиновая сикарашка, что ли. Без неё не обходится никогда. И губа у сикарашки точно такая же не дура, как и у нас, июльских любителей. У нас, июльских неутомимых собирателей, сахаром посыпателей,сливками поливателей. А то и просто поедателей, без претензий.
Всех причастных - поздравляю с малиной!
   Приходит малина, как и положено всякой порядочной ягоде, не толпой, не скопом, а тихо и чинно - по одной. Чтобы мы немного потомились, чтобы смотрели с нетерпением: ну, когда же? Мы и тазы уж приготовили, и намыли банки, в основном пол-литровые, и достали большую верную ложку - снимать пену, за которую ещё предстоят бои...
   Подождите пока с банками и тазами. Посмотрите, как в глубине гибких веток сначала медленно разгорится одна. И тянемся к ней всем телом и всей душой. И мчится с другой стороны, задыхаясь от волнения, маленький малиновый насекомыш. Но мы в этот раз оказались проворнее.
   Целая ягода! Ну, теперь всё. Теперь и первая горсть не за горами. Первая чашка, первая кружка, первая глубокая миска. Чай, пирог, вареники... Всё это будет царить какое-то не слишком долгое, но очень щедрое время.
   И только потом, наконец, дойдёт очередь до банок. Никаких наклеек с пометкой "урожай  такого-то года" не требуется. Это черносмородиновое может стоять веками в углу холодильника или погребе, как памятник давно прошедшему лету. Пока не уйдёт в морсы, а при наличии особо умелых рук - в бесподобное домашнее вино.
   Но малиновое стоять никогда не будет. Нет, не будет. Даже если люди окончательно перестанут есть варенье.

Начинается на У

   Читаем книгу про чудесное путешествие Нильса Хольгерссона.
"Дикие гуси, находившиеся позади, заметили, что домашний гусь не поспевает за ними, и стали окликать гусыню, летевшую во главе клина:
 - Акка из Кебнекайсе! Акка из Кебнекайсе!
 - В чём дело? - спросила гусыня-вожак.
 - Белый гусь отстаёт! Белый гусь отстаёт!
 - Скажите ему, что легче лететь тому, кто летит быстро, - отозвалась гусыня, как ни в чём не бывало продолжая путь."
   Вожаку-гусыне сто лет, она знает, о чём говорит. И так хочется тоже в путешествие, пусть не в чудесное, в обыкновенное. Смотреть с голубой высоты на леса, горы и реки. И чтобы лето не кончалось...
Но пока пусть хотя бы гуси летят.
" - Акка! Акка! Акка из Кебнекайсе! - закричали те, кто летел позади и видел, как ему трудно.
 - Ну, что там ещё? - недовольно спросила гусыня-вожак.
 - Белый гусь падает на землю! Белый гусь падает на землю!
 - Скажите ему, что легче лететь тому, кто летит высоко, - отозвалась гусыня и даже не подумала сбавить темп."
   И домашний Мортен поспевает как может за опытными и перелётными, бывалыми и мускулистыми, с большими стёртыми ступнями.
 - Угадай, про что я сейчас вспомнил? - спрашивает Игорян.
Про бабу Ягу? Похищенного Иванушку? Находчивого Ивашку из дворца пионеров?
 - Начинается на У, - подсказывает Игорян.
   И тогда я догадалась. Улица Горького! По ней мы каждый день ходили прошлым летом на пруд, когда жили в деревне. Пруд со стрекозами и придонными очень студёными и очень чистыми ключами, с одинокой лодкой рыбака, застывшей ровно на середине. А вокруг лес с ручьём, через который переброшена доска. И если встретятся на той тропинке незнакомые деревенские дети любого возраста, они обязательно говорят "Здравствуйте!"
   Я думала, что теперь так только в книжках осталось.