В Новосибирске так обычно: сначала кажется, что снег не растает никогда. И зима тоже не закончится никогда. И вообще ничего не будет никогда. А потом вдруг раз - и плюс двадцать четыре, на фоне полностью голых веток. Стаи школьников в одной только форме (о, я помню это чувство, эту неправдоподобную свободу и лёгкость). Младшие сразу сошли с ума, а средние несут свои рубашки со сдержанным восторгом. Только огромный галстук сбился на сторону и узел ослаб. Да, узел определённо ослаб. Вот и девушка на самокате промчалась мимо какая-то совсем уж разноцветная - бирюзовая, сиреневая, нежно-зелёная. И молодой человек прошёл, подбрасывая в руке мяч от большого тенниса.
В нашем-то дворе, понятное дело, до последнего будет лежать гора почерневшего, но крепкого, как леденец чупа-чупс, снега. И таять она будет так же медленно, и ручей через подворотню будет утекать прямо на улицу. И будут стоять по колено в ручье, лихо пить талую воду голуби - местная шпана, которая ранним утром завывает дурными голосами на моём карнизе дворовые песни про любовь.
А сугроб всё утекает и утекает на улицу. Там, на солнечной стороне, первая в этом сезоне старушка копает своими вечными руками лунки, сажает тонкие деревца. Они приживутся и когда-нибудь обязательно вырастут.
И каким-то ветром надуло опять крапиву в мой цветочный горшок с драценой. Каждый год врывается крапива в открытое окно, охотно приживается, обосновывается. Когда я протираю с подоконника злостную, неистребимую нашу пыль, крапива обязательно цапнет за руку с огоньком и задором. И вот уже там образовался приличный куст, как в огороде под забором. Можно было бы крапиву выкорчевать, обдать кипятком, порубить и бросить в зелёный весенний суп. Раз уж надуло, почему бы не извлечь из ситуации максимальный витамин?
Но я почему-то не выкорчёвываю крапиву, я жгу зачем-то руки. Каким-то ветром надуло рядом со словом "жалить" слово "жалко". Вот они теперь и прижились вместе.