Искать своих

   Любимый Тынянов. В детстве "Кюхля", в отрочестве и юности, разумеется, "Пушкин".

"Дядя огорчился.

 - В свете, друг мой, походка значит многое, если не всё. На тебя смотрят тысячи глаз, твой карьер может открыться или не открыться, а ты проходишь легко и свободно. В противном случае ты пропал.

И кособрюхий Василий Львович легко и свободно прошёл к двери."

   Сейчас уже не имеет значения, Тынянова возьму не глядя. А глядя - тем более возьму. Так я была очарована этой книгой, что захотелось немедленно увидеть её вживую и сначала просто полистать - настолько совпал художник Николай Васильевич Кузьмин с писателем Юрием Николаевичем Тыняновым. Срифмовались они накрепко. Нечасто доставляет книга настолько ясное и полное эстетическое наслаждение.

  "Как человек, император был приятно удивлён. Днём он особенно милостиво шутил, легко подписал государственный баланс, внезапно наградил орденом св. Екатерины кавалерственную даму Клейнмихель (родственница), и всё ему удавалось. Затем одумал будущий герб и некоторые мероприятия." 

 Как будто кофей со свежайшими сливками кушаешь. Привычно удивляясь тем временам, когда император лично обдумывал не только будущий герб и некоторые мероприятия, но решал проблемы и понасущнее.

   "Тут же он вдруг подумал о форме для кормилиц. И сам удивился: у кормилиц самых высших должностей не было никакой формы. Полный разброд, включая невозможные кофты-растопырки и косынки. Назавтра он сказал об том Клейнмихелю: пригласить художников, а те набросают проект. Клейнмихель распорядился быстро. Через два дня художники представили свои соображения.

   Головной прибор: кокошник, окаймляющий гладко причёсанные волосы и сзади стянутый бантом широкой ленты, висящей двумя концами как угодно низко. Сарафан с галунами. Рукава прошивные.

   Художники ручались, что дородная кормилица в этой форме широкими и вместе стройными массами корпуса поставит в тень кого угодно".

Дружба вкусов

   Если в доме случайно остался какой-нибудь недоеденный рис, его можно оживить. Старое, доброе, забытое блюдо, которое неожиданно приходит на ум, а вместе с ним - и приятные воспоминания о тех временах, когда кухня пять квадратных метров была вполне себе помещением, и даже участвовала в прятках, а моё в ней место возле батареи казалось вечным. И никто его никогда не займёт, и в мире ничто не изменится. Никогда не закончится вечер пятницы-завтра субботы, и рис мой с яблоками на этот ужин. Удачное соединение двух неярко выраженных, нежных вкусов.

   Так и тянет написать, что рис был в ту пятницу до нашей эры куда более рисовым, а яблоки несравненно более яблочными. Да и пятница, если уж на то пошло, в сто раз пятничней нынешних. Но нет, всё было в точности, или очень близко к точности. Просто теперь моё место возле батареи кем-то очень занято.

   Не знаю, откуда взялся этот простой рецепт. Наверное, из "Книги о вкусной и здоровой пище". Иногда там встречались блюда, для которых не были нужны почти никакие продукты. Почему-то запомнился именно рис с яблоками - что мне его дают, и так будет всегда.

   Потом всё как-то закрутилось, замелькало, сорвалось с низкого старта и понеслось вдаль неуловимыми пятницами, стремительно переходящими во времена года. Я забросила  на много лет вспоминать и готовить рис с яблоками. Да и кто сейчас такое будет есть? Мои дети точно не будут.

   Ну, и что - дети? Не хотят, как хотят, мне больше достанется. Моей индивидуальной, многогранной, сложной, самостоятельной личности. А правда, почему я никогда не готовлю этот рис? Особенно если под рукой есть какой-нибудь недоеденный.

   Сейчас мне уже не у кого спросить тот самый рецепт. Но интуитивно я догадываюсь, что рис должен быть самый простой, круглый, а яблоки любыми. Их нужно мелко порезать, посыпать сахаром и поджарить на небольшом количестве сливочного масла (сковорода, догадываюсь, чугунная; у меня есть). Сверху выложить отваренный рис, перемешать. Накрыть крышкой и подождать несколько минут, чтобы вкусы компонентов подружились. Да, так говорят: чтобы подружились.

   Теперь осталось положить себе большую порцию и съесть. Подумать и ещё раз съесть. Да то самое получилось, то. Даже сомневаться не хочу. А стол у меня теперь круглый, с моим всегда определённым местом - в самом начале этого круга.

Белёвская пастила

   Белёвскую пастилу придумал в 1888 году русский купец Амвросий Павлович Прохоров. Наверное, тогда случился неслыханный урожай антоновки. Работящие русские женщины в ту осень не остановили на скаку ни одного коня, не шли в горящие избы. Дни и ночи напролёт тёрли они сквозь сито горы идеального яблочного пюре, взбивали и снова взбивали. А почётный гражданин города Белёва Тульской области Амвросий Павлович Прохоров сам не спал ночами - думал, прикидывал, взвешивал. У него и сушильня уже была.

   На старой фотографии - умное спокойное лицо человека, знающего цену не только товару, но и себе. И людям. Я просто уверена, что дома у него была хоть небольшая, но весомая картинная галерея; и фортепиано для девочек; и напевал Амвросий Павлович из "Аиды" не так уж редко.

   А белёвскую пастилу уже через год знали по всей Европе, ели с похвалами и: во Франции - с белым вином; в Англии - с кофе и взбитыми сливками; в Голландии - с сыром; в Испании - с мандариновым желе. Магазины в Москве, Петербурге, Риге...

   Антоновка всё рождалась и рождалась, крепкие работящие женщины тёрли сквозь сито и взбивали, взбивали, совсем забросив коней и горящие избы. И вот знаменитая уже, а не просто так белёвская пастила отправилась на пароходе в Америку, и также имела успех. Вот только с чем же её там ели тогда?

   С чем, с чем... С удовольствием!

   И сейчас, 132 года спустя, я верю Амвросию Павловичу Прохорову на слово купеческое и при всяком удобном случае покупаю белёвскую пастилу, надолго забытую, как многие прекрасные вещи, и снова возрождённую. Ни на что не похожую и ту самую. Ни с вином её, ни с сыром, и уж тем более не с мандариновым желе. Зачем? Разве золото нуждается в позолоте? Просто так. Наиболее вкусно даже не резать красиво ножом, а ломать по вкусу. Может быть, сам Амвросий Петрович Прохоров делал так, снимая пробу с очередной партии? Кивал одобрительно: на века вкус.

   Ведь не могут у нас перевестись никогда антоновские яблоки, а уж о работящих женщинах и говорить нечего.

Тонкое моё тело

   Этой осенью мне понравилось жечь ароматические палочки. Чем глубже в осень, тем больше палочек. Сегодня можжевельник, а завтра сандал. А послезавтра можно и чампу возжечь. "Растительный аромат, - было сказано на упаковке, - поступает в лёгкие и распространяется по лимфатической и кровеносной системам. Ароматы помогают восстановить гармонию физического и тонкого тела человека."

   Я не знаю, в каких отношениях находятся мои физическое и тонкое тела, но аромат поступает и распространяется. И палочка стоит наклонно в специальной подставке с желобком для пепла. 

   Каких только вещей ни придумало человечество за всю свою длинную историю! На подставке написано, что сделана она в Индии. И кажется, что да, именно там и сделана. Должно ведь хоть что-то быть сделано не там, где всё. И палочки тоже, и они распространяют. И можно смотреть бесконечно на лёгкий дымок: как добирается до самого тонкого тела, причудливо скручиваясь то спиралями, то колечками, то фантастическими каракулями, похожими на рисунок снов.

   Было время, когда мне совсем не нравился дым. Хорошо сидеть у костра, но это ведь потом вся одежда будет пропахшая, и волосы. Иногда дым вдруг ни с того, ни с сего начинал валить прямо в лицо, ел глаза. И тут нужно было применить заклинание - сложить фигу направить на костёр и приказать: "Куда фига, туда дым!" 

   Странное дело, но дым, которому только ветер указ, слушался какой-то неизвестной, первой попавшейся фиги и начинал валить в противоположную сторону. Может быть, здесь не обошлось без тонкого тела? Но одежда всё равно была уже безнадёжно пропахшая.

   Теперь я люблю дым. И маленький, изящный сандаловый, сделанный в Индии. И большой берёзовый, сделанный в России. В тёмной и холодной ещё бане, в широком луче вечернего солнца, падающем из маленького окна, он будет лежать пеленой, как завеса, между тем и этим временем.

   И где-то в дальнем углу, за деревянным ковшом, притаилась и смотрит вместе со мной нестрашная национальная нечисть. Вроде как банник, род домового. И нужно найти в себе силы вовремя уйти, чтобы не нарушить таинство, не узнать, как холодное становится горячим. Только обернуться во дворе ещё раз: как там из трубы? Всё там в порядке из трубы. Топится.

   Пепел упал с палочки два раза, пока я так думала. Лёгкие вдыхали, приходило в гармонию тонкое тело. А чампа - это такой цветок, который, говорят, имеет больше трёхсот имён...

Вечное удивление

   Вот уж чем нельзя нас удивить, так это снегом. А всё равно удивляемся. Несколько раз он падал и таял, падал и таял, и вот однажды утром какое-то глубокое, природное чувство, связанное с древним населением этих мест, безошибочно подсказало, что этот снег пришёл навсегда.

   Наступило другое время, сплошное и равномерное. Дни теперь будем отмечать не рассветами и закатами, а зарубками, узлами на верёвке, обгоревшими спичками да выловленными из скрипучей банки солёными огурцами. А если чьи-то добрые, заботливые руки принесут вам в подарок ведёрко, плотно набитое домашней квашеной капусткой, то и клюквенными ягодами.

   Мы тысячу лет так живём, а всё равно удивляемся. В сентябре вот только убедились, что зимняя куртка ещё ничего, не мала; вздохнули облегчённо. И вдруг выясняется, что опрометчивы были те вздохи, и ничего не зачтено, и опять всё только начинается. И нельзя никак отложить, отвесить, задвинуть поглубже. Потому что этот снег уже навсегда.

Подарочный день

   Так, чтобы у нас в ноябре на завтра обещали, и потом выполняли десять градусов тепла, почти никогда не бывает. В крайнем случае, на один день. И если вдруг он выпадает на воскресенье, хочется просто принять этот подарок. А не ехать в магазин за новыми лампочками взамен перегоревших, не варить сложный, многоступенчатый обед, не стирать шторы. Или - того хуже - не мыть окна, несмотря на то, что другого такого шанса в этом сезоне может и не быть.

   Кажется, что весь этот поток машин тоже всё бросил и - на реку! Но очень скоро становится ясно, что поток всё-таки, пользуясь воскресеньем, за недостающими лампочками, и новыми шторами, и компонентами для сложного обеда. А на берегу слоняются очень немногие любители, отпечатывают следы на влажном песке, смотрят в заречные дали.

"Карусели над городом"

   Купила сыну, чтобы читал. Но потом незаметно прочитала и сама. Интересно стало: а как в книге? Юрий Томин написал по ней и сценарий к фильму с неуклюжим, громоздким названием "Летние впечатления о планете Z". Сняли его в 1986 году.

   Я хорошо помню, как на тёмном космическом фоне крутилась сама собой, складываясь по-всякому, коленчатая головоломка "змейка", очень в то время популярная. А вот фильм популярным отнюдь не стал. Несмотря на то, что детских фантастических фильмов выпускали тогда ужасающе мало, а хороших и того меньше. Те, что неплохо смотрятся и сейчас, и вовсе можно пересчитать по пальцам одной руки. "Приключения Электроника" да "Гостья из будущего". Ещё музыка из фильмов "Отроки во Вселенной" и "Москва-Кассиопея". Больше ничего в голову не приходит.

   Было много замечательных фильмов-сказок, это да. Архаичное, мифологическое время, чёткое деление на зло и добро, которое в итоге неминуемо одержит верх. Незыблемый мир прошлого, которое изменить уже нельзя. Фантастика же вся устремлена в будущее, непредсказуемое, и всё же предсказанное. Далеко не всегда безоблачное. Фантастика порождает тревожные и непростые мысли у взрослеющих читателей сказок. В том числе о том, что всё могло бы быть иначе. Дайте подрастающим разной фантастики, и побольше!

   И вот явились "Летние впечатления о планете Z". Но 1986 год сам как будто сошёл со страниц фантастической повести о судьбе нашего мира, и все эти мелькающие в первых кадрах светофоры, идущие задом наперёд часы как будто намекают: пошёл обратный отсчёт. Меня даже не смутили страшноватые картинки в книге, потому что они здесь гармоничны и органичны, так и должно быть. Фильм тоже тускл красками, и не только из-за качества плёнки. А потому что это правда. Но мы ещё не успели привыкнуть к этому новому миру и прижиться в нём, поэтому фильм и не вошёл в нашу кровь и нашу плоть.

Ноябрьские теремки

   Когда приходит ноябрь, в городе со всей отчётливостью начинают проступать теремки. Летом прошли бы и не заметили за буйными кустами, за раскидистыми ветвями, за своими туманными от жары мыслями. Но в ноябре, когда облетело всё, что только может облететь, выясняется вдруг, что дерева здесь давно уже нет, особенно раскидистого. А за проволокой кустов виднеется ну такой домик, что просто невероятно, как это: в самом центре города, посреди явных новостроек - и вдруг сохранился, устоял? Неужели там ещё и живут?

   Обязательно живут - свидетельствует аккуратно сложенная во дворе поленница дров. Что, прямо вот так и живут? Так и выходят стылым утром на босу ногу, несут в охапке? Спокойные и привычные. И что им эти огни большого города? У них и домовой небось имеется, или ещё какой чумичка. И ряд банок с огурцами в подполе, а другой ряд с помидорами. Грибов и клюквы у них без счёта, и фамильная бочка капусты белокочанной, наихрустейшей. 

   И что им, спрашивается, те огни? У них кот свободно ходит, где хочет, а чай они пьют только с бубликами.

   Даже если я буду одета не совсем по погоде, и замёрзнут ноги мои в неподходящих ботинках, я всё равно остановлюсь посмотреть на теремок в ноябре. На деревянное немыслимое кружево, сплетённое древними умелыми руками. Хрупкое, как иней, но застывшее раз и навсегда. На этот живой и жилой теремок, поставленный для себя, для сына, для внука и правнука.

   А ставни? Неужели и на ночь затворяют, как в сказке? Ну, это совсем уж невозможно, вон там и пластик у них - режим проветривания и прочее. Да они и так там все под охраной.... Но вдруг всё-таки затворяют?

   И чердак. С таким аккуратным окошком, что за ним просто не может быть хлама и пыли. Там не сундуки и худые кастрюли, там обосновался кто-то возвышенный. Хотя бы в тёплое время года. А сейчас ноябрь, я же всё понимаю. Но лестница там скрипучая наверняка.

   И вот эти интересные хоромы, похожие на голубятню, но с большими, явно жилыми окнами... Наверное, там поселили медведя, когда он тоже стал проситься в теремок. Так все и разместились, и уцелели. И проступают сквозь позднюю осень, сквозь тусклый и тихий день...

   Да хватит уже, всё не так. Нужно постучать одной замёрзшей ногой о другую замёрзшую ногу и, не дожидаясь вопроса "Кто там?", пойти по самому центру города, в свой дом, без чердака и чумички. Завернув по пути в магазин за бубликами к чаю.

Бочка по морю плывёт

В доме подруги моего детства было два замечательных старинных артефакта.

   Во-первых, от какого-то совершенного пращура перешедшая, чугунная, что ли, ступка. И точно такой же из глубины веков к ней пестик-грозное оружие. Наверное, с ним ходили в атаку ещё против татаро-монголов. А во все остальные времена пестик так служил по хозяйству, что его наиболее рабочие места блестели честным светлым блеском.

   Со старинной ступкой связаны наши первые алхимические опыты. Мы толкли в ней сахарный песок. Превращали кристаллы в лёгкий, пышный порошок, которым обычно припудривали магазинные булки и кексы, но мало. А нам хотелось много, ещё больше такого порошка. Простой сахарный песок есть было неинтересно, а пудру мы черпали чайными ложками прямо из ступы, прямо с её полукруглого, очень твёрдого дна. И готовы были так черпать хоть каждый день. И это было безумно. Безумно вкусно. Сладкое со старинным привкусом.

   Второй древнейшей вещью была игра лото. Уж и не знаю, сколько поколений держало в руках ситцевый этот мешок с плохо различимыми, полустёртыми временем розовыми узорами. В мешке бойко и сухо громыхало ровно девяносто аккуратных деревянных бочонков, начиная с младшего "кола" и заканчивая главой бочоночного рода "дедушкой". Ни один не потерялся, не закатился, не растворился даже в наших детских руках.

   Бочонки были такие как на подбор милые, что хотелось открыть и заглянуть, хоть одним глазком - что там? Вон в том мёд для Винни-Пуха; а там растёт не по дням, а по часам князь Гвидон; а в том, тринадцатом, подслушивает юнга Джим Хоккинс, что затеял одноногий и коварный предводитель Сильвер.

   Но всё это были мысли тайные, посторонние. Главной была игра! С вековыми, очень простыми правилами. Объевшись как следует сахарной пудры, мы садились играть. Очень хотелось стать верховным - тем, кто запускает руку в таинственную, на веках настоянную, темноту ситцевого мешочка и выудить абсолютно случайную, честную цифру. И торжественно объявить (почему-то по правилам это называлось: кричать). Кричать внимательно: если внизу стоит точка, то значит, это шесть, иначе - девять. Кричать на особом, тайном языке:

 - Барабанные палочки!  Утята! Перчатки! Тридцать три - нос утри!