Нулевая подготовка

   Ещё десять лет назад я бы купила всё новое, с иголочки, а сейчас мудрость подсказывает, что можно обойтись и малой кровью. Цветная бумага и картон у нас точно где-то есть. Нетронутые, купленные давным-давно, в надежде, что Игорян будет вырезать и клеить. Игорян ничего не вырезал и не клеил. Значит, бумагу с картоном вычёркиваем.
 - Мама, - напомнила Эвелина. - Тетради Игоряну не покупай, у меня целая куча осталась неиспользованная.
Не буду покупать. Тетради вычёркиваем.
   Следующий пункт - краски. Акварель медовая, роскошь юных лет. Когда я отмыла их хорошенько под струёй воды, оказалось, что все оттенки жёлтого закончились, а также красный и самый яркий зелёный. Чёрный тоже протёрт до дна. Зато тёмно-фиолетовый кисти никогда не знал, и тёмно-бирюзовый тоже, и бордовый, и гламурно-розовый... Краски придётся купить новые - во имя жёлтого цвета. У всех детей обязательно будет жёлтый.
   Кисти вполне хорошие, от старшей сестры - то белка, то колонок, большие и малые. Цветные карандаши тоже по наследству - акварельные, миллион оттенков, ни у кого таких не будет. Доску для пластилина отмою. А пластилин тоже придётся купить. Разрозненные заброшенные куски разных цветов живо напомнили о том, что когда-то Игорян делал пластилиновые картины с неподражаемыми лицами. Неужели это правда?
 - Игорян, - предложила я. - Ты хоть потренируйся на кошках, вспомни, что это такое, зачем и как.
 - Ладно! - согласился Игорян и сделал гриб - два перпендикулярно соединённых куска. В принципе можно догадаться, что хотел сказать автор.
 - Сейчас за ним придёт ёж! - объявил Игорян. - Ты знаешь о том, что ежи боятся замкнутого пространства?
   Лепить ежа он отказался - видимо, не захотел подвергать его приступам клаустрофобии. Вместо ежа сделал банан - согнул полумесяцем продолговатый кусок жёлтого.
 - Как ты думаешь, - спросил Игорян, держа в руках два своих шедевра. - Если гриб с бананом встретятся в лесу, кто кого съест?
 - Гриб съест, потому что он не один, ему грибницу кормить нужно.
 - Неправильный ответ! Банан съест гриб, потому что он имеет форму рта!
Чеширский банан...

А что, нельзя наслаждаться?

Игорян качался в кресле и ел большую булку. Было одиннадцать часов вечера.
 - Игорян! - сказала старшая сестра строгим воспитательным тоном. - Уже ночь! Сколько можно есть булки?
 - А что, нельзя наслаждаться? - как ни в чём не бывало спросил Игорян.
 - Ладно, наслаждайся, - разрешила сестра. - Пока есть такая возможность. Скоро ты пойдёшь в школу, там всё твоё наслаждение как рукой снимет.
И уроки суровой жизненной правды, похоже, уже начались.
 - Вот зачем ты пугаешь ребёнка раньше времени, скажи на милость? - сказала я строгим воспитательным тоном. - Зачем настраиваешь его на негатив?
 - Это у меня так проявляется счастье, что мне туда больше не надо, - ответила Эвелина.
 - Я придумал новый способ поедания булки! - объявил Игорян. - Вместе с покрытием!
Это значит, поджаренные фрагменты корки его больше не угнетают и не отталкивают. Растёт мальчик...
 - Мама, почему он у нас так говорит? - спросила Эвелина. - Потому что ты ему книги читаешь?
Я не знаю... Нет, мне кажется, что он сразу такой родился.
 - Игорян, а когда ты пойдёшь в школу, тебе в любом случае самому придётся читать, никуда не денешься. Тебе задавать будут на дом, - бросила Эвелина в брата ещё одну порцию жизненного опыта.
 - Зачем ты его пугаешь раньше времени? - выставила я, как щит, собственный жизненный опыт.
 - Я просто переживаю, как он у нас пойдёт в школу. Вдруг он разучится так говорить? Утратит свежесть восприятия?
   Игорян сосредоточенно доедал булку. Было незаметно, чтобы он волновался, переживал за свою свежесть восприятия или нервничал. На его умиротворённом булкой лице было написано: вам надо, вы и переживайте.
 - Мне кажется, что Игорян только вчера родился, - задумчиво вздохнула Эвелина. - И вот уже в подготовительный класс пойдёт. А школа, Игорян - это...
Булка закончилась.
 - Поправочка, - сказал Игорян. - Одна небольшая поправочка. Я иду спать.
 - Я волнуюсь, - ещё раз вздохнула Эвелина.
А я?

Его весёлое имя

   Милая подруга дней студенческих, зная мою многолетнюю слабость, присылает мне время от времени разнообразные новости по теме: абсолютный мировой рекордсмен среди литераторов по количеству установленных памятников (270 штук) - Пушкин Александр Сергеевич; в арке дома за Оперным театром нашего города открылась рюмочная "Чёрная речка" (внутри - наливки, книги различных поэтов и картины художника-лауреата премии "Негодяй года"); уже открылась выставка "Пушкин в Сибири", посвящённая году Литературы...
   А самой последней новостью стали забавные картинки художника Игоря Шаймарданова под названием "Александр Сергеевич и Арина Родионовна".

   Пройдёт лето, осень, ещё одна зима. Пройдёт жизнь, как ветерок по полю ржи, пройдёт явь, сон, пройдёт любовь, пройдёт всё. Пушкин не пройдёт никогда. Его будут петь, пить, учить во втором классе со слезами на глазах, его будут рисовать весело - как последнюю надежду на спасение.

   Кого же ещё? Мрачного Лермонтова? Рафинированного Чехова? Рвущего кишки Достоевского? Матёрого человечищу Толстого? Помилуйте, да у них и няни-то никогда не было такой - голубки дряхлой, подруги дней суровых и доброй подружки бедной юности.

Под дубом

   Дубы в нашем климате встречаются довольно редко, поэтому почти всё моё детство прошло без дуба. А мораль всей русской классики намекала на то, что дубовый плод жёлудь должен быть очень вкусным.
                              Свинья под дубом вековым,
                              Наелась желудей досыта, до отвала.
                              Наевшись, выспалась под ним,
                              Потом, глаза продравши, встала...
   Если до отвала, то явно должен быть вкусным. Но классика настигла меня позже, в школе. А первое моё желудёвое любопытство приходится на то время, когда я самостоятельно стала читать книгу про Винни-Пуха. Лет мне тогда могло быть приблизительно шесть, ребёнком я была душевно тонким и глубоко сочувствующим. И хоть скачкообразный легкомысленный Тигра был мне духовно не близок, я всё равно жалела его, когда он никак не мог позавтракать.
   Я понимала Тигру, когда он отверг мёд. Я бы тоже с удовольствием отвергла, если бы могла. Меня заставляли есть мёд через не хочу и через не могу в тех редких случаях, когда я заболевала. Этого было вполне достаточно для отвращения. Мёд к тому времени уже окончательно засахаривался, и чайная ложка его была бесконечна, и я знала, что через час пытка повторится. Я была за Тигру всей душой и всем своим температурным телом.
   Про чертополох было ясно безо всякой пробы. Он густо рос у нас во дворе, мальчики с криком "Медаль!" бросали прямо в грудь приглянувшейся девочки круглые серые колючки. Но очень часто попадали в волосы, и тогда девочка отвечала на любовь мальчика искренней ненавистью.
   Я не знала, что такое рыбий жир. Но судя по названию, судя по тому, как от него кривились и корчились все герои детской литературы прошлых лет - гадость он был, гадость, гадость! И здесь Тигра меня удивил, Тигра меня успокоил тем, что не остался без завтрака. Тигра два раза меня удивил. Почему не жёлуди, Тигра? Ведь мораль гласит. Но...

Смотреть сквозь аиста

   Бывает так,что твои ноги начинают вдруг гулять сами по себе, выбирают маршрут, не посоветовавшись с основной частью личности, и, уже изрядно уставшие, вдруг поворачивают не в сторону дома, а дальше - на очередную старую улицу. И нет в ней ничего примечательного, кроме трамвая: нового бесшумного бежевого трамвая, с электронным номером во лбу, а через пять минут следом - старого, дребезжащего, как груда металлолома, скрипучего трамвая. Вечного, бесконечного тринадцатого маршрута, в котором за века его существования столько было съедено счастливых билетов, что, кажется, должно хватить на всё человечество.
Отчего же люди ищут счастье до сих пор, и так редко его находят?
   Ничего там нет примечательного, кроме дороги вверх, а потом дороги вниз. Кроме длинного, как та дорога, названия - Серебренниковская. И ноги шагают сами по себе, и в отдельной голове никак не укладывается, что это длинное звонкое слово - всего лишь пламенная фамилия борца, который верил своей власти, и может быть, тоже хотел счастья всему человечеству, потому и умер не своей смертью чуть раньше тридцати. И только таблички на домах остались о нём - чётные и нечётные номера.
А человечеству всё никак не выпадает счастье - ни по билетам, ни в борьбе.
   Человечеству выпадают улицы - ведущие к дому или незнакомые, долгие пути и длинные названия.
   И мне слышится в том слове звон драгоценного металла лунного отлива, и лязг трамвая, и блеск стекла, в котором отражается и медленно проходит, и покидает нас навсегда ещё один день - мелкая монета, которой платят за билет в один конец...
   На улице Серебренниковской - драгоценной, старой, ничем не примечательной, встретила я прозрачного аиста. Если смотреть сквозь него, то возможно счастье.

Каждый из нас по-своему лошадь

Игорян прочитал название улицы, по которой мы шли: "Улица 1905 года".
 - Почему такое название? А! Я понял. Наверное, в этом году улицу обосновали.
 - Основали тогда уж...
 - Да, сделали улицу. Чтобы сделать улицу, нужно взять большое количество домов, расставить симметрично, а между ними проложить дорогу. Асфальтированную дорогу. А поперёк дороги проложить пешеходный переход.
   Так всё и было. Мы шли, хоть и не совсем симметрично, вдоль проложенной дороги и поперёк пешеходного перехода, возле которого стоит светофор, на старинный манер оборудованный кнопкой для переключения с красного на зелёный. Игорян всегда хотел нажимать сам - даже когда слова такого не знал. Я брала его в охапку и приподнимала на уровень счастья. Игорян нажимать не торопился, растягивал удовольствие, он вообще никогда и никуда не торопится. Раскачивал в пространстве свежезагрязнёнными ботинками.
 - Игорян, жми!
 - Ладно.
А теперь он сам дотягивается, свободно. Теперь он знает много новых слов.
 - У меня заложило ногу, - говорит Игорян. И я ломаю голову: что это значит? Потом догадываюсь - в детстве мы говорили про ногу, вышедшую из неловкого положения: "У меня бегают "мурашки". Неприятные такие "мурашки", природа которых мне до сих пор не ясна. Но перед "мурашками", перед их колкой электрической беготнёй, есть краткий миг, когда твоя нога чужая и глухая - как заложенные в самолёте уши.
   Игорян энергично ходит по кругу - разгоняет "мурашки". Значит, я угадала. И язык наш на самом деле о великий, могучий, правдивый и свободный.

Не создан для охоты

   Перечитав сказки всех народов мира, мы добрались наконец и до индейских. Никогда я этой темой особенно не увлекалась, заданного на лето Купера прилежно начинала, но после первых же страниц откладывала. Не тот мир, куда бы мне хотелось попасть: бесстрастное узорчатое лицо вождя, трубка мира, чёрные смоляные волосы, бледнолицый брат мой (или, что гораздо чаще, заклятый враг мой). Всегда где-то рядом проходит тропа войны - тревожно, страшно, как в стихах про Орлиного Вождя:
              И слова прозвучали гордо на старинно наречьи кри:
              "Постоять за себя умеют краснокожие дикари.
              Ненавистников бледнолицых перебью я по одному..."
              Прокричать до конца угрозу залп ружейный не дал ему -
              Грудь худую пробил навылет смертоносный свинцовый дождь,
              И на землю рухнул без стона одряхлевший Орлиный Вождь...
   Вот сейчас как подкрадётся со спины особым, неслышным шагом последний из могикан... Нет, не читала я в детстве Купера, не влюблялась в Чингачгука, не участвовала в борьбе. Пусть лучше индейцы будут смешными, бутафорскими, как в кинофильме "Человек с бульвара Капуцинов". Пусть могучий толстый сын вождя Спартака Мишулина переворачивает зачем-то крытые повозки, проламывает собой изгороди, плечом толкает сторожевую вышку, а потом его не возьмут в кино. "Стыдись, Белое Перо, - скажет ему скво Наталья Фатеева, - Ты ещё не отпраздновал свою шестнадцатую весну." Вот такие у меня в детстве были индейцы.
   У Игоряна и вовсе не было никаких. Поэтому всё в сказках пришлось ему объяснять с нуля - и вигвам, и томагавк, и мокасины, и каноэ, и почему такие имена... Про скальп решила пока опустить подробности.

Усмешка черепа

   Однажды я смотрела спектакль "ART" - про трёх французских товарищей средних лет, один из которых - любитель и ценитель современного искусства - приобрёл картину за двести тысяч франков, и теперь любуется ей. И хочет, чтобы друзья любовались. И весь зрительный зал любуется без антракта, потому что картина эта - полноправное действующее лицо, почти одушевлённое. Из-за неё в сплочённой группе взрослых людей, которые крепко дружат много лет, случился раскол, грозящий полным разрывом и духовным расстрелом. "Мы вам расскажем драму "Пиф-паф!" Охотник и заяц: кто прав, кто не прав?"
   Один из друзей ценителя - не ценитель, причём безжалостный. Он прямо так и говорит: "Ты купил за двести тысяч франков белое дерьмо!" А моя мысль была не такая грубая, но по смыслу похожая, потому что роковая картина представляет из себя белый прямоугольник. Большой белый прямоугольник с тремя белыми полосами наискосок. Страшно представить, как мучился автор, рождая своё произведение искусства - какие борения, какие ночи без сна, какая боль в руке, обессилевшей сжимать кисть, держать палитру...
   "Нет! - яростно возражает ценитель, начиная потихоньку ненавидеть своего лучшего друга. - Это не дерьмо, а ты ничего не понимаешь. Это падает снег, а в том снегу растворился одинокий лыжник. Нужно только суметь его увидеть."
   Слово за слово. Люди до чего угодно могут договориться на фоне белого прямоугольника. До самого несправедливого, до самого обидного и жестокого. И дальше бить хотят, не остановишь.
   А третий друг изо всех сил пытается лавировать, как-то пытается помирить тех двоих: мы же всю жизнь дружим, так неужели теперь будем ссориться из-за какого-то белого дерь..., то есть я хочу сказать, из-за какого-то произведения искусства, то есть я хочу сказать...

ВИА "Пролетарское танго"

Самый нужный прозаизм

   Стоял такой тёплый и солнечный день сентября, что не верилось ни в какие дожди, ни в мёрзнущих людей, облачённых в шерстяные носки, обнимающих ладонями чайные кружки, не имеющих мужества выйти из горячей ванны на свет божий. Да, где-то там лежат в ванне неповторимые осенние люди, закрывают окна, закрывают глаза...
   И вдруг я увидела на своём пути киоск, украшенный большой синей надписью "С Новым годом!" Я подумала, что это вечная надпись - неснимаемая и несгибаемая. И правильно решил тот, кто в киоске - не делать лишних движений, зря руками не трясти. Убирать, потом снова вешать... Зачем вся эта суета на пустом месте? Если новый год завтра, а новый новый год послезавтра? А тихий и тёплый солнечный день - это подарок судьбы.
 - А когда наступит зима? - спросил Игорян. - Через двадцать лет?
Я посчитала в уме, и у меня получилось 82 дня. Говорю же: завтра. Такова теория относительности.
 - Зачем тебе зима?
 - Мне нравится, когда меня обдувает холодный воздух! - ответил Игорян. - Зима наступит через 82 дня, а длиться будет двадцать лет, да?
   О нет, я не хочу сидеть в киоске с вечным новым годом на лбу. И не могу сказать, что мне нравится, когда обдувает холодный воздух. Хотя, если задуматься всерьёз... Ну что такое двадцать лет?

Соответствующие яблоки

   В такое время года и яблоки хочется покупать соответствующие. Чтобы они встречали прямо с порога. Открываешь дверь, заходишь к себе домой, и сразу знаешь, что где-то там, в глубине квартиры, ждут яблоки. Сдержанно ждут, благородно, на шею с порога не бросаются, а намекают - настойчиво, тонко. В том аромате, слились, как луна и солнце в вечереющем небе, лето, которое было, с осенью, которая будет. Ещё на несколько минут раньше наступит осень. Мысли падают глухо о гулко, и в каждой - червь сомнения. Каждая таит в себе не открытый пока ещё всемирный закон. Вот какие яблоки хочется теперь покупать.
   Они теперь все должны быть такими, потому что пора. "Слава яблокам!" - вот как должно называться это время. И на коробке действительно написано большими буквами "Слава", такой сорт. Очень крупные яблоки, должны соответствовать.
 - Возьмите лучше другие, - доверительно посоветовала продавец. И показала на красные, у которых имени нет, а только место рождения - Краснодар. - "Слава" - это зимний сорт, им ещё лежать надо.
   Вот вам и последние времена настали, если в начале осени торгуют зимними яблоками. Если торгуют идеальными, с наклейками на боку. А все настоящие, которые встретят у порога, но не набросятся, а лишь сойдутся, как солнце и луна, остались в строчках Ивана Шмелёва - в их яблочной свежести, сухой горечи, в улетающей паутине дней.
   "Яблоки по всему лабазу, на соломе. От вязкого духа даже душно. А в заднюю дверь лабаза смотрят лошадиные головы - привезли ящики с машины. Наконец подымаются от чая и идут к яблокам. Крапивкин указывает сорта: вот белый налив, - "если глядеть на солнышко, как фонарик!" - вот ананасное-царское, красное, как кумач, вот анисовое монастырское, вот титовка, аркад, боровинка, скрыжапель, коричневое, восковое, бель, ростовка-сладкая, горьковка.

Принц и золотая ручка

   На второй день знаний я заметила, что моя дочь читает что-то очень тяжёлое - такое, что руки еле держат. Оказалось - подарочный том Шекспира, кирпич с золотым обрезом в полторы тысячи страниц. Если его вынуть, всё построенное здание рухнет. Нельзя вынимать кирпич Шекспира, никогда. А что ты читаешь?
 - "Гамлета"! - с чувством ответила Эвелина. - И мне очень нравится!
У меня тоже был "Гамлет", приблизительно в это же время. Только время было совсем другое. Теперь от него остался разве что череп шута, наш общий бедный Йорик, с которым иногда так хочется говорить, хочется задавать вопросы. От времени того осталась лишь тень - хранительница тайны.
   Та лекция по зарубежной литературе на первом курсе так и называлась - "Гамлет": "Произведение, возведённое в ранг классического, часто обрекает публику на бездейственность, вызывая стремление цитировать, но не читать. Существует 11 тысяч томов шекспироведения, но не вкладывал же Шекспир в "Гамлета" 11 тысяч смыслов"...
 - Подожди, - остановила меня Эвелина. - Я же ещё не дочитала до конца. Я ещё не знаю, чем всё дело закончилось.
   Известно чем: все умерли. Но ты всё равно читай. Кто из актёров не мечтает сыграть Гамлета? А я буду сама с собой дальше листать пожелтевшие страницы, перечитывать торопливо записанные на дурной бумаге строчки: "В Гамлете два возраста - 17 и 30 лет. Все возрасты мужской жизни существуют одновременно. Возрасты - роли в жизни-театре. Шекспир проводит своего героя через все возможные состояния души и тела."
   Интересно, какую роль играю я сейчас в театре своей жизни? Вот в чём вопрос. В каком состоянии души и тела находится сейчас мой Гамлет?

Несмываемой краской

   Если бы герой бессмертной комедии по фамилии Чацкий жил в наше время, он сделал бы удивительное открытие: горе, оказывается, может быть не только от ума, но и от грамотности тоже. Прогуливаясь по городам, он увидел бы стены домов и гаражей, исписанные учащимися средней школы. Вот краткая и ёмкая характеристика ближнего своего; вот буквально пара слов о моральном облике своей ближней; вот экспрессивный рассказ о взаимоотношении полов. Здесь была какая-то бедная родственница таланта, только он её не признал даже отдалённой сестрой, велел убираться прочь. Только новая краткость сдаваться и не подумала. Глядя на неё, Чацкий произнёс бы со всей пылкостью несколько новых монологов. Впрочем, и старые бы тоже сгодились:
                            И точно, начал свет глупеть,
                            Сказать вы можете вздохнувши;
                            Как посравнить, да посмотреть
                            Век нынешний и век минувший.
   Я чувствую большое горе от своей грамотности, когда вижу настенные школьные письмена, когда мне случайно попадается на глаза какой-нибудь их комментарий в интернете: "Вотаким и должын быт настоящий чиловек". И главная беда не в том, что школьники убивают словом буквально на каждом шагу, не щадя ни стариков, ни беременных женщин. Не в том, что они как-то ухитрились доучиться до шестого или седьмого класса, и очень может быть, что их оценки по русскому языку высоки и отрадны для родителей.
   Главная беда не в них, а во мне. В том, что я тут же начинаю все эти ошибки мысленно исправлять, а значит, как будто соглашаюсь и с краткой характеристикой морального облика неизвестной мне Арины или Насти. И с тем, что Слава - не великого ума подросток. И с тем, что настоящий человек должен быть именно таким. Я делаю фразу безупречной орфографически и пунктуационно - хоть на доску почёта нас вместе вешай. Но почему-то в голову не приходит мысленно взять тряпку и стереть безграмотную наглядность, потому что бесполезно. Это раньше писали мелом примеры на сложение двух имён, а теперь всё больше вычитают. По возможности, несмываемой краской.