Бермудский пирог

   Люди, как умеют, пролагают следы. За ночь нападало столько, что уже не стыдно и пролагать. И даже белый по такому случаю бульдог не просто поспешает за хозяином - грузно и преданно - а именно пролагает. Ставит свои надёжные короткие лапы, как печати. Этот день считать действительным. Уплочено.

   Вот и я пролагаю как умею. Одержима прямо с утра идеей нового яблочного пирога и непременно кислых для него яблок. Про настоящую антоновку, ясное дело, нечего и мечтать. Ну, так хотя бы "Грени". Сказано, что в тот пирог можно и "Грени". Может быть, именно в пироге они как раз и оживают, делаются съедобными? Интересно было бы посмотреть. Для чего-то же они появились на свет именно яблоками.

У вас есть "Грени"? Да они всегда есть. Дайте мне пять или шесть штук "Грени".

   Но знакомая продавец в знакомой палатке "Фрукты-овощи" не хвалит своих "Грени". Она говорит, что "Грени" пожелтели, и предостерегает от них. Она прячет коробки с разноцветными плодами внутрь тёплого, зимнего киоска, и голые дощатые прилавки, ещё вчера полные винограда и арбузов, замело толстым слоем снега. И всё это похоже на ремонт или переезд - раскурочено, тревожно, и пусть бы оно побыстрее как-нибудь прошло.

Так, значит, говорите, плохие "Грени"?

И дальше-то никуда не хочется идти в поисках "Грени", по такому снегу и свету.

   А вот возьмите лучше "Семеренко", говорит знакомая продавец. И "Семеренко" правда лежали там к коробе, большие и с наклейками. Крупные и удивительно правдивые "Семеренко". Вверху наклейки у них было напечатано "Азербайджан", а внизу - Куба. Выращены и сняты с дерева где-то между этими двумя географическими названиями. Может быть, даже в Бермудском треугольнике. Значит, и пирог из них выйдет бермудский. Давайте-давайте-давайте!

Сделать что-то из ничего

  Как-то привыкли уже к тому, что хороших новостей больше в мире не осталось. Их сняли с производства. Да и плохие все стали какие-то безликие - однообразные, узкие как крысиный ход, бесконечные. А если куда-нибудь и выберешься, то там будет ловушка. Или кошка. Да нет же, мы сами кошки! Независимые, с мягкими лапами и когтями. Хорошо, кошка, иди сюда, говорят новости. Мы будем по частям отрубать тебе хвост.

   И вот умер Михаил Яснов... Ещё один из тех, кто написал наше детство.

   Однажды на семинаре о проблемах современной детской литературы я видела его в президиуме среди почётных гостей - буйно, очень приметно кудрявого, в больших очках, сосредоточенного на своём. Выступать он не стал. Он умел делать. Он был против многословия и пустословия. 

   Про Иосифа и Пальтишко я покупала ещё сыну маленькому, и это было не столько чтение, сколько весёлая игра. Во-первых, нужно было подробно рассмотреть на странице все домики и выражение лиц всех людей, и куриц, и корову с кошкой. Во-вторых, непременно заглянуть в дыру, которая на самом деле не дыра, а такое окошко из было в стало: износил пальтишко, сшил куртку, потом жилет...

   И мир такой уютно-тёмный, как будто мы стоим во дворе в декабре, держимся за руки шестилетние, каждый из своего времени. Стоим среди старых трёхэтажных домов и смотрим, как светятся окна за красными, бордовыми, тёмно-оранжевыми шторами. И мы вот так защищены...

В конце-концов Иосиф сделал пуговицу и потерял её. Больше у него ничего не было.

Чем хуже, тем лучше

   Такая погода называется: чем хуже, тем лучше. Полностью вода. Небо лежит тяжело и ровно, как будто книга на голове монахини с картины Босха "Извлечение камня глупости". Особенно тяжело с таким небом держать равновесие. Голове от неба очень не по себе.

   Это книга про дождь, про очень серый цвет, очень яркое желание окуклиться и грезить бабочками. Мир за окном настолько ровный, что делать в нём абсолютно нечего. Поискать разве что-нибудь внутри, с неугасимой прямо с утра электрической лампочкой?

   А там, внутри, непосредственно в первом нумере, будет сидеть Пушкин. Писалось ему в такую погоду. Ох, как писалось. Грызлось перья. Но одними перьями сыт не будешь, и время от времени посылал Пушкин в ближайший трактир за горячей пищей. Приезжал на велосипеде точно такой курьер в жёлтом или зелёном, с плотным коробом за спиной, только двести лет назад. Приподнимал крышку, дразнил паром. Кричал хорошо поставленным, расторопным голосом: "Щи суточные - один раз! Каша грешневая с белыми грибами - один!" Да киселя, да заедок разных, мочёной морошки да крыжовенного варенья. А назавтра спросит Пушкин рассольника с почками да печёного картофеля... Так потихоньку и сделает всё, что нужно, в погоду, которая чем хуже, тем лучше. Так и сядет в первом нумере, куда я забрела ненароком с фонариком и книгой неба на голове. В поисках того, что снаружи никогда не бывает.

   А там у Пушкина как раз обеденный перерыв. После курьера пар не остыл. И нечего отвлекать русского гения по пустякам, когда ещё своя каша толком не сварена. Не скатаны умелыми руками одинаковые, очень аккуратные фрикадели для супа. Не примята в сите клюква для киселя.

   И разглядеть что-то ещё сегодня нечего и пытаться, в такой-то дождь... 

Между осенью и осенью

   Выпадает между осень и осенью один такой день, что даже не верится. Тихо, тепло, не более одного дня. Как будто через месяц не будет зимы. И мы так никогда и не заляжём по норам, доверяя только снам и книгам. Так и останемся брести со своими яблоками в пакете - большими и удивительно лёгкими. Хоть перед сном их ешь, хоть два - ничего не будет.

   Так и останемся смотреть в небо. Туда, где разошлись два самолёта, и путь их похож на загадку без ответа: "Летели по небу два крокодила: один красный, другой налево. Сколько лет моему дедушке?"

   Удивительно, как выпадает такой день. Между той осенью, которая вчера осень, и той, которая завтра зима. Только один раз в году. Настолько прекрасный, что его даже не хочется удержать. Как не хочется хоть мысленно, но приставить руки к Венере Милосской. Зачем, если и так уже всё есть? Если  и так всё ясно.

                                     Кто-то правит самолётом:

                                     Можно прямо, можно вбок.

                                     Словно пишет в небе кто-то

                                     Между белых этих строк.

                                     Мы стоим, поднявши лица,

                                     Смотрим в небо тыщу лет,

                                     Там летит не зверь, не птица,

                                     Он оставил в мире след.

                                     Только в небе, вместо правил,

                                     Тишина и синева.

                                     Он хотел сказать, он правил.

                                     Просто кончились слова.

Перекрёстки и клетки

   Очень терпеливо бегут люди свой осенний марафон. День за днём. Всё глубже в осень. Второе дыхание не открывают пока, берегут: вдруг завтра оно больше пригодится? А сегодня вполне ещё можно дышать. И на землю ещё опало далеко не всё - хватит и пошуршать, и полюбоваться.

   Вот только арбузов жалко, что их выставили прямо так, на улице, и они сбились в кучу, и дрожат хвостиками, клацают семечками. Лучше бы хорошему хозяину арбуз в такую погоду из дома не выкатывать, конечно. Но ведь все ещё надеются на тепло. И оно приходит - ненадёжное, мимолётное. И хоть люди в осени уже далеко и глубоко, очень осторожно, очень экономно их дыхание. И неясен грядущий день.

   Но зато у людей остались перекрёстки. С поворотами настроения, притормозившей тревожностью, пешеходными мыслями, которые долго ждали своего зелёного. И вот дождались. И сногсшибательные, великолепные эти клетки! Кто же их так построил?

   По походке было видно, что человек уже не молод. И когда он вполоборота повернул лицо налево, потом направо, подтвердилось: очень немолод. Но какое это имеет значение, когда человек таким свежим, энергичным жестом забрасывает за спину свою модную сумку и шагает себе - руки в карманах - бодро и независимо. Сквозь все чёрные и белые полосы. Как привык с тех ещё времён, когда был стилягой.

   Конечно же, он был стилягой! До дыр слушал джаз, записанный на фотографии чьей-то сломанной ключицы. Танцевал буги-вуги и рок-н-ролл, и подбрасывал вверх девушек в тонких чулках, подбрасывал девушек всех цветов радуги так высоко, что они ещё несколько лет потом никак не могли вернуться на землю. Пока... Всё у них потом было хорошо и по-разному, но уже здесь, на земле. По которой шагает и шагает бодрый, независимый дедушка в ослепительных штанах, в лихо подобранной кепке. И не хочет экономить на сегодняшнем дне. Не боится открыть второе дыхание.

Собраться с силами и заметить

   "За рубашкой в комод полезешь, и день потерян"... В полную силу это начинается в октябре. Я и за рубашкой не лезла, и комода у меня давно нет, а день опять куда-то делся. Только что был здесь, и вдруг делся. И опять я ничего толком не увидела.

   А осень ведь уже на середине. И я была ошарашена берёзой, когда оказалось, что она уже полностью золотая, и это золото хрупкое - до первого ветра. А там, где раньше была цветочная клумба - похожий на ручную работу слой дубовых листьев. Нужно только собраться с силами и заметить. И вообще - собраться. Шапку надеть. В ней лучше. Человек в шапке звучит особенно гордо, потому что все его мысли не разлетаются по свету - лёгкие, прозрачные и беззаботные, а путаются в акриле и немалом проценте шерсти; сбиваются в стаи, тяжелят покрытую голову, превращаются в думу про вечное...

   Да вот хотя бы про капусту. На маленькой площади у сквера раскинулась овощная ярмарка: сетчатые мешки с картошкой, груды весёлых тыкв, прямо так, на земле. Звонкая идеальная капуста, скрипучая и прохладная. И тоже навалена небрежно. Подходи, смотри , бери. Всё привычное, своё, здешнее.

   Если вокруг набросать немного соломы, пустить вольных свиней и гусей, получится Средневековье. И лица у людей такие же. И мысли точь-в-точь. Они оценивают картошку, присматриваются к тыкве, несут домой в прозрачной сумке альфа-качан, и судьба его предопределена. Никакой из него не будет свежий витаминный салат, а будут истомлённые в толстой кастрюле голубцы, будет царь-борщ, который назавтра ещё вкуснее... Что-нибудь такое будет, основательное, сложное и обжигающее. Похожее на мысли в голове под шапкой. Без которой теперь никуда не собраться.

"Нечётный закон"

   Бориса Алмазова я люблю с детства. С повести "Я иду искать", которая и в наши дни может стать интересным и актуальным чтением для учеников примерно 5-6 класса. В этой книге есть всё, что нужно. Ведь недаром она переиздана и давно отсутствует в продаже.

   Для тех, кто младше, будут хороши рассказы Алмазова. Сборник "Серёга и Пифагор" - безусловная удача в море и мире современной литературы для младших школьников, хоть я и не назвала бы его ровным. Пёстрая книга. Здесь и бытовые юмористические рассказы из жизни друзей-третьеклассников, и лирический "Серебряный конь, золотые копыта"... А уж с "Козловым и Барановым" и вовсе придётся помогать; мы бы в свои девять-десять справились, а вот нынешние - вряд ли. Но действительно прекрасное стоит усилий.

А самым любимым стал рассказ "Нечётный закон". На таких умнеется хорошо.

   "Настоящий футбольный мяч с покрышкой и с камерой стоил безумных денег. Но дело было не только в деньгах! Деньги мы бы всем классом накопили - мяч для нас был самой необходимой вещью! Просто его негде было купить!"

   Объяснять приходится не только это, но и многое другое. Например, почему для Серёги таким важным событием стала покупка новых (длинных!) брюк, и в чём была личная Серёгина трагедия, когда он в первый же день сел в этих брюках на кусок смолы. Но это в рассказе "Задумчивые брючки".

   А тут вдруг Серёга одолжил мяч на три часа, и всё ринулись на пустырь. Я и сама, честно говоря, не понимаю всеобщего футбольного угара тех лет. Но у каждого времени, видать, свой угар.

   Пустырь с одной стороны огорожен забором, за забором какой-то "НИИ", куда приезжает на чёрной легковой машине тётенька-полковник, в очках и с папиросами "Казбек". Таинственный и приметный персонаж.

   И вот однажды мяч залетел прямо в открытое окно второго этажа этого НИИ, Серёга и Боря-Пифагор отправились мяч вызволят, а в кабинете - та самая полковник, только уже в белом халате. Серёга предсказуемо начинает ныть: тётенька, отдайте мячик. А тётеньке интересно другое. Как он тебя назвал? Пифагор? Почему Пифагор?

Пасмур

   Хорошее, точное слово придумал (вернее, услышал) однажды писатель Юрий Коваль - пасмур. Впервые он употребил его в разговоре с рыжим котом из рассказа "Солнечное пятно". Каждый день котяро ложился в кусок солнца на полу и думал, что это норма жизни, как и ночная его охота. "Просыпаясь иногда ночью, я слышал в палисаднике треск сирени, мягкие тёмные прыжки, кошачьи вздохи."

Но вот однажды пошёл дождь. Может быть, даже наступила осень.

"Однажды он не нашёл на полу солнечного пятна. Весьма недовольно поглядел на меня.
- Помилуйте, батенька, - сказал я. - Дождь на дворе. Пасмур. Откуда же взяться солнечному пятну? Переждём, лезьте на печку.

 Кот вслушивался в мои слова, но не желал понять и постукивал когтями в пол, требуя пятна.

- Не могу, - разводил я руками. - Не в силах... Пасмур!

 Неожиданное слово подействовало. Кот перестал метаться в поисках пятна, глянул мне в глаза.
"И у вас пасмур? - задумался он. - Нехорошо". Изумруд и лазурь потускнели в его глазах. Не прощаясь, кот вышел."

   За одно это слово - спасибо писателю Юрию Ковалю! Только не знал он, не мог знать, как будет метаться потом человечество и стучать когтями, требуя солнечного пятна, в котором бы развалиться беззаботно и дремать после охоты. Закрыть глаза, и всё равно быть в центре событий. Но что же делать, если наступил пасмур? Если пасмур прямо с утра. Настолько пасмур, что если бы сейчас предложили мне на печку, я бы не задумывалась и тут же залезла, подвинув жбан с квашнёй, пучки целебных трав. Потеснив Емелю и бабу Ягу. А там переждём.

"След за кормой"

   Я думала, что это какой-то другой А. Волков. Но его отчество оказалось Мелентьевич, а уж настолько полного совпадения быть не может. Тот самый А. Волков, из Волшебной страны. Я и не знала, что у него есть ещё и другие книги. Что есть у него книга "След за кормой", за которую вполне можно ухватиться, когда захлёстывает очередное "что бы такого почитать свежего не совсем уже маленькому, но и не очень большому мальчику?" Желательно не одноразовое. Очень, очень желательно.

   Такие книги время от времени попадаются и вызывают радость пополам с удивлением, как манная каша пополам с малиновым вареньем у голодного Буратино.

   По стилю и атмосфере "След за кормой" напомнил мне "Книгу для чтения по истории Древнего мира" - необязательное приложение и дополнение к школьному ученику под редакцией профессора А. И. Немировского. Учебник был очень сухой и скучный, как и все школьные уроки истории, а книга для чтения - живая и увлекательная. Чего стоил один только рассказ "Ученик врача", про мастерство древнеиндийских хирургов.

"Пошли за судьёй. Суд был скорым и несправедливым. Палач приготовил раскалённые щипцы, и преступление совершилось. Твой отец остался без нижней губы.

 - У моего отца губы на месте, - сказал я.

 -  Терпение - первое достоинство врача, - молвил Чарака. - Учись выслушивать до конца, не перебивая".

   Вот что было нам нужно, а не нудное заполнение таблиц про исторические периоды. Может быть, и "След за кормой" поможет моему сыну, когда придут в школе уроки истории, которых он ждёт с нетерпением, ничего ещё не подозревая?

Мой шерстяной друг

   Что-то есть такое в этих сезонных вопросах. Не простое октябрьское телефонное любопытство, а пароль, знак. Вы на той стороне или на этой? У вас уже подключили отопление?
   Подключили - отвечают все. Районы у них разные, а ответ один: подключили. Уже неделю как. Это значит, что все они ходят сейчас в лёгких домашних одеждах, в подключённых своих мирах. Их ноги не в носках, шерстяных и полосатых. Их руки свободны и свеженамазаны увлажняющим кремом, а не обхватили пузатую, быстро остывающую чашку кофе с молоком. Их дети вечером не выбегают из душа как угорелые, не забиваются с мокрой головой под одеяло, не дрожат там некоторое время...
   Что-то в этом есть, когда всех кругом уже да, подключили, а ваш дом стоит одинокий и ледяной, как будто ему Анна Иоанновна велела. И разве что ещё только шут в нём не женился, а так всё в точности. Особенно ледяные чайные ложки, ледяные свечи и спички, звонкая ледяная тьма в утренней оконной раме...
   В такие дни кажется, что мы так и останемся, нас забыли, как Робинзонов на необитаемом острове. Не поможет никто, и самое время доставать свитер.
   Мой шерстяной друг! Дай пожать твою мягкую, пустую и верную руку. В те дни, когда всех подключили, а меня ещё нет, свитер не подводил никогда. Лучше всего выделить специальный - чтобы растягивать, как захочется, рукава, пряча поглубже руки; погружаться по самые уши в пушистый воротник. Нырять утром из одного тепла сразу в другое, чтобы не растерять его в этом неподключённом мире.
   Так и будем проводить все дни, кто с узорами на груди, кто просто в белом. До тех пор, пока однажды в батареях не забулькает, не зашелестит, и первая робкая труба нальётся нежным, молочным теплом, которое с таким удовольствием терпит рука.
   И воздух вокруг сделается насыщенным домашним, и мы больше не Робинзоны, и дом наш такой же город, как все остальные дома, а не фантазия, не причуда тучной и глупой императрицы.
   И мы, как никогда, готовы к зиме. А верный и растянутый свитер можно отправить теперь на полку. И знать, что весь город состоит из точно таких же таинственных личностей, у каждой из которых спрятано что-то своё в шкафу.