Беззащитный проект

   На уроке, который называется теперь "технология", сделал Игорян скалку с одной ручкой - можно и тесто раскатывать, и мять картофельное пюре. Деревянная вещь, полезная. А потом ещё сделал Игорян на технологии красивую фанерную лопатку, отшлифовал наждачной бумагой. Готово!

 - Давай, - говорю,  - и лопатку в хозяйство. Буду ей котлеты переворачивать.

 - Нет, - отвечает Игорян, - рано. Мне сначала нужно её защитить.

 - ???

Защитить лопатку? Зачем? И - главное - от кого?

 - Ну, это же проект? Проект! - разъяснил Игорян. - А проект нужно защитить. На оценку.

   Вон оно что. Я как-то не учла, что лопатка - это проект. Упустила из вида. А проект, конечно, нельзя оставлять без защиты.

   У нас как-то проще всё было в шестом классе. Технология называлась трудами. Очень удобно вписывалось в дневник это короткое слово - наискосок через две линейки. Впрочем, сейчас дневник электронный, и больше не нужно ничего заполнять от руки, скрывать от родителей замечания и двойки, радостно писать через весь четверг и пятницу слово "Каникулы!!!". Или просто "Не учимся!", если вдруг сильный мороз или 1 Мая. Ушла эпоха...

   Ушла эпоха, в которой мы шили на своих трудах фартуки как фартуки. А когда была кулинария, девочка из нашего класса Ира Лелюх однажды сделала простой и необычный салат - мне запомнилось яркое сочетание свежей капусты и гранатовых зёрен. Даже учительница заинтересовалась таким салатом и попросила рецепт - обычнейшее дело, тогда все делились рецептами. И уж, конечно, записала его дома в специальную кулинарную тетрадь. Тогда у всех абсолютно женщин были специальные толстые кулинарные тетради.

   Просто фартук, просто салат... А мальчики наши в это время ладили в своей таинственной мастерской на первом этаже просто табуретки.

   То ли дело теперь! Теперь возьму я в руку технологично изготовленный проект и растолку им картошку. Другим проектом переверну я котлеты. Положу всё красиво на тарелку, и выйдет третий проект! Надо бы его защитить как следует. Только остынет ведь всё, жалко...

   Поэтому давайте уж так съедим, беззащитного.

Где закончилась область

   То место, где заканчивается Новосибирская область, плавно перетекая в Кемеровскую, видно издалека. Трудно не заметить трёх разноцветных коней в причудливых, неукротимых позах: рыжий встал на дыбы, чёрный упирается. Не дают ответа, куда несутся. А вот белый, коренной несётся строго вперёд, как велит ему рука ямщика, про которую так и тянет сложить поговорку: в руках правды нет. Не верю я этой руке. И ноге тоже не верю. Не для того задуман ямщик, чтобы его рассматривать, а задуман он для того, чтобы область закончить. Проносись и ты мимо, как ездок в боярской шапке с красным верхом, отороченной уж явно соболями. Для того и создана Сибирь - чтобы длиться и длиться, чтоб не закончиться нигде и никогда. А зачем созданы здесь люди, сказать не всегда легко.

   Здесь преобладают не люди, а расстояния, и нет таких понятий, как "близко" и "далеко" - они сливаются на горизонте, как параллельные линии Лобачевского. Всё зависит от того, куда тебе нужно, и смотря что ты под этим "нужно" подразумеваешь. А если останавливаться где-то по пути, то явно не в такой день.

   Случаются такие дни и на исходе апреля. Когда прорвалась и вовсю хозяйничает в нашем огромном мире не менее огромная арктическая воздушная масса. Есть, где разгуляться массе, есть, что засыпать сухим крахмальным снегом - как будто стереть ластиком прекрасные, вот-вот готовые расцвести акварельные пейзажи. Задуть невыносимо пронзительным ветром прямо в лицо - в какую сторону его ни разворачивай. Зимой не бывает такого ветра.

   Но всё-таки здесь надо остановиться. Пройти по густой и сухой прошлогодней траве в совершенно неподходящей для такого случая обуви, придерживая капюшон моментально окоченевшими руками. Вот это и есть то самое, что подразумевали наши предки под сильным и выразительным словом "студёно". И лёд в нём, и зубная дробь, и заунывное подвывание, и суровая правда, но вместе с тем и что-то обнадёживающее, крепкое, вещее. Всё пройдёт, всё. Не было случая, чтобы не прошло.

   Не пройдёт только желание смотреть на воду. К ней-то и пробираюсь в неподходящей одежде, по сухой траве, в которой водятся камни, покрытые таким ярким, весёлым мхом, как будто они с неба упали. А может, и упали, кто знает. Только это было очень давно.

   А к воде я пойду, которая называется Танеев пруд. Надо же, всего лишь пруд, а как будто озеро. И длинное! Ветер у воды будет особенно нестерпимым, а на том берегу виднеются горы, покрытые узкими снежными языками. Название тех гор - Салаирский кряж - как будто специально было создано, как будто вырублено топором именно в такой день, когда прорвалась арктическая масса. Да так и застыло навсегда. Масса очень скоро уйдёт, может быть, даже завтра. Уйдёт снег, поднимутся новые травы. А Кряж останется, и пруд останется. Останется бесконечный мир, в котором так мало людей. Останется дорога, на которой закончится Новосибирская область. На которой Сибирь не закончится никогда.

Как обычно

   А передо мной зашёл в пекарню пожилой мужчина.

 - Вам как обычно? - спросила его девушка-продавец.

   И батон тот на полке есть. И буханка, ещё специально горячая. Место здесь очень и очень прохожее - площадь Лунинцев. Много людей. И город велик настолько, что ни одна картинка не выпадает в его калейдоскопе дважды. А вот человеку, пожалуйста, как обычно. Он может быть жителем соседнего дома, он пришёл за тем самым хлебом. И жизнь сразу стала чуть-чуть яснее и проще. Так всегда бывает, когда поиск завершён.

   Как обычно. Слово простое, как горбушка и краюшка. И такое же необходимое. Такой же трудный у него путь - от зерна и земли, в поте лица. И хорошо, если урожай. А если засуха, град, саранча?  В год, когда как обычно не уродилось, скребут по сусекам, метут по коробу. Испекут покруглее, остывать на окошко поставят, а оно и покатится куда глаза глядят.

   Неуловимое слово. Звери его на пути стерегут, в том числе хитрые. И всё же оно крепкое и находчивое. Оно держит и продолжает мир. И вот уже все жители до единого знают, куда идти, чтобы им упаковали как обычно. И так будет. Никто - ам! - и не съест. Не о чём беспокоиться. И завтра, и послезавтра, и всегда будет вовремя испечён заветный батон.

   Как обычно. Пока толком не распробуешь, кажется, что слово это скучное. Серое и неподвижное. Но вот когда пройдёт много засух и урожаев, и больших урожаев, и, может быть, даже премия за самый налитой в мире колос... Вдруг потянет встретить своё как обычно, которое с песней болтается где-то по большим и малым дорогам. И чтобы спросили. И чтобы дом был поблизости, и стоял.

Дополнительная вечность

   Маркеры ослабли, и уже с трудом, совсем плохо и бледно различимо писали на белой, рабочей моей доске: "Держа кувшин над головой, грузинка узкою тропой сходила к берегу." Грузинка сходила, что делая? На протянутой к деепричастию стрелке нужно очень чётко прописать вопрос. Да, мелкими буквами, но максимально чётко, потому что на следующей неделе у вверенного мне Лаврентия контрольная по русскому. 

   Что делая? Держа над головой. Деепричастный оборот, как известно, является обстоятельством (под-чёр-ки-ваем штрих-пунктиром) и во всех случаях выделяется на письме запятыми.

   Но это мне известно. А к Лаврентию, когда он будет спать, явится брат волшебника Оле-Лукойе (тоже Оле-Лукойе, только со знаком минус) и большим школьным ластиком, кохиноровским со слоном, аккуратно сотрёт из лаврентьевской памяти и кувшин, и грузинку, и проклятый, чётко прописанный вопрос. И слишком ясно увижу я во вверенных мне глазах, что вообще никогда не пригодятся в жизни их хозяину ни деепричастный оборот, ни все эти "Мцыри", а Лермонтов уж и подавно.

   Может случиться так, что и правда не пригодятся. Живут и без Лермонтова люди, сколько угодно. А без деепричастных оборотов и до ста лет живут. И всего моего словарного запаса не хватит, чтобы объяснить разницу между тем житьём и этим. Ладно, давай повторим ещё раз...

   А маркеры ослабли настолько, что не дотянут и до конца недели. Они хорошие и долго прослужили, и очень верно. Но попиши-ка столько причастных и деепричастных оборотов, столько однородных членов, сделай столько полных синтаксических и иных разборов.

   Я вспомнила, как в детстве мы заправляли уставшие фломастеры. Зубами откупоривали крышечку и заливали внутрь одеколон. На какое-то время оживал даже жёлтый.

   Так, ну зубы-то у меня не казённые, а родные, и хочу, чтобы они таковыми остались. Можно попробовать кухонными ножницами... 

   Не было у маркера никакой крышечки. Так, а если просто стержень в воду окунуть? Слегка. Маркеры ведь на водной основе? А в книге сказано, что подобное следует лечить подобным.

   Когда-то в школе, с первого урока химии, я решила для себя, что вот эта наука мне в жизни точно никогда не понадобится, и вся эта таблица, а Менделеев уж и подавно. И вот в неожиданный момент получила изящнейший из уроков.

   После осторожного погружения в воду чёрный маркер, самый сильный на фоне остальных, перестал писать абсолютно. Полностью. Вообще.

Как так-то? А вот так. Вывод: маркеры для белой доски оживить нельзя. Даже касторкой.

   В магазин я, к счастью, ещё успевала. Отдел канцелярии - это всегда лавка чудес. "Вечный карандаш с дополнительным стержнем"! Вот тоже кто-то думал, что русский язык ему никогда в жизни не пригодится. У каждого своя тема для дум. Только дополнительной вечности потом никто уже не даст. Да и та, что есть, какая-то не очень вечная.

   А маркеры я выбрала самые лучшие. На много оборотов хватит. На километры самых разнообразных оборотов.

Мой первый бюст

   Когда-то я заботилась о всестороннем развитии дочери, а теперь она заботится о моём. Подарочный сертификат для двоих на мастер-класс в гончарную мастерскую "Клевер" это подтвердил. Последний раз я лепила что-то такое из глины в детском саду. А второй персоной позвала с собой столь же давнюю, из детсадовских времён, подругу.

   Я не думала ни одной минуты, решила сразу, что лепить буду бюст Пушкина. Что же ещё можно слепить на первом в жизни глиняном мастер-классе? Скульптуру, конечно. Безумство храбрых - вот мудрость жизни.

 - Если вдруг Пушкин не получится, - поддержал меня сын, - можно будет слепить идола с острова Пасхи.

   А вот тут я засомневалась. Не знаю, не знаю... Древние "примитивные" изображения только кажутся простыми, а попробуй повтори. Их так же невозможно сымитировать, как детский рисунок. А у Пушкина хотя бы бакенбарды. И я крепко на них надеялась.

   Четыре двери открылись нам на пути к новым знаниям. Четыре двери и один турникет. Два охранника тщательно изучили наши паспорта.

 - Ирина и Ольга? - уточнил один.

   Так мы прошли на тщательно закрытую территорию. Три раза приложили к электронным замкам карточку, и вот... Мастер Аня уже нас ждала, помогла облачиться в длинные надёжные фартуки. Я видела такие на гравюрах из средневековой жизни.

   В гончарной мастерской было полутемно, таинственно. Большой рабочий стол освещался индивидуальными лампами. Два молодых человека - Роман и Богдан - раскатывали тонкие глинные блины и усиливали атмосферу. Но вот собрались все участники мастер-класса, и мы начали.

   Шар прохладной серой глины было очень приятно и весомо держать в ладонях. Глина особая, она не пластилин. Кто что мечтает сегодня слепить, спросила Аня. Три девушки по очереди ответили, что желают слепить чашку.

 - А я ещё не решила: вазочку или коня, - сказала подруга моя Ольга. И произвела впечатление. Конечно, не вазочкой, а конём. Я горячо поддержала коня. На том и порешили: конь. Декоративный, а не с бабками (нет-нет!) и не с копытами, не с гривой на ветру. 

 - В стиле дымковской игрушки? - воодушевилась Аня. - Игрушку сделаем!

 - А я, - говорю, - хотела бы слепить бюст Пушкина! 

   После коня мне было как-то легче признаться в таком желании, чем после вазочки.

В Аниных глазах мелькнуло беспокойство. Ведь на мастер-класс человек идёт за верой в себя, у него всё получится, и невозможного в мире не бывает, нужно всего лишь отпустить все свои комплексы и зажимы. И никак не скажешь человеку, что невозможное очень даже бывает, и довольно часто. Особенно если весь глиняный опыт этого человека закончились ещё в детском саду.

 - У вас есть скульптурные навыки? - спросила Аня на всякий случай. 

 - Нулевые! - честно призналась я. - Но мы ведь можем отнести то, что получится, к произведениям современного искусства. И назвать его "Я так вижу".

   И все мы стали разминать свою глину. Мой первоначальный Пушкин сначала был похож на шахматную пешку, но потом я как-то интуитивно сдавила его в ладонях, и вышел вполне африканский череп. Но главное - это нос. Вот уж чего я от себя никак не ожидала. С первой попытки вышел такой выразительный нос, что все зажимы во мне моментально разжались, а вера в себя как скульптора сильно увеличилась. Настолько, что не пугали даже предстоящие кудри. Аня подсказала, как надо: укрепить на черепе глиняный шарик, а потом стекой вырезать из него вроде как розанчик. И тем же манером бакенбарды. К тому же и очень успокаивает.

 - Скажите, - спросила у Ани девушка, которая лепила очень большую чашку. - А какие были самые странные желания у ваших посетителей?

 - Комплект посуды с глазами! - ответила Аня. - Человек сделал посуду с глазами. Чтобы смотрела, когда он заходит на кухню.

   Я не ожидала, что на кудри уйдёт столько глины. Я лепила и вертела, вертела и снова лепила... А впереди были ещё глаза, и отнюдь не посудные, а поэтические. Гениальные глаза предстояли мне. Самое тонкое, самое сложное. И второй вышел не похожим на первый. Как всегда. Но главный смысл заключался в том, что вышел Пушкин. Вышел именно Пушкин. И он смотрел!

   Теперь он как следует просохнет, будет обожжён в печи и покрыт глазурью. И, наконец, займёт место в моём доме. И если вдруг будущие посетители спросят Аню о прежних, ей будет что рассказать. О, ей очень будет что рассказать. Потому что конь ведь тоже вышел. Такой вышел конь, что и вазочек никаких не надо.

Сквера

   В сквере, где когда-то бывала я каждый день, теперь бываю не каждый месяц. И то чтобы только спрямить расстояние из пункта А в пункт Б. А больше зачем? Я ведь не бегаю по утрам. И мои маленькие дети выросли. Теперь у меня не сквер, а сквера. Моя искренняя и глубокая сквера. Что-то такое связанное с душой, иррациональное и непрактическое. Копающее до самой уязвимой сердцевины - куда никого не приглашают.

   Годы уходят на то, чтобы стать по-настоящему скверующим человеком. Миллионы шагов уходят. Килограммы орехов для прокорма всех встречных белок. Или просто часы созерцания - как лихо и легко, и даже вниз головой, шастают они по ветвям и стволам. И белкин цвет порой наводит на размышления. Про одну наполовину рыжую с серым хвостом шестилетний Игорян сказал: хвост просто ещё не понял, что наступила весна, потому что он является белкиным окончанием. А новое время года всегда начинается с мозгов. Мы ведь тоже сегодня думали, как одеться на прогулку.

   Да, мы думали. И переложили орехи в другой, весенний карман. Белкам. А голубей и без нас неплохо кормят. И летят они потом низко, грузно, тучно. Могут и голову невзначай снести. Берегись неплохо накормленных голубей пуще автомобиля.

   А здесь нашли мы однажды сиреневый куст аж с восьмилепестковым цветком. Это значит, что будет счастье и ещё половинка. Полтора счастья, даже чуть-чуть больше. Специально, чтобы делиться с тем, кто не нашёл.

   А здесь был дождь. А вон там - ветер, после которого желудей набрали не меньше сотни. А ещё собирали шишки. И разноцветные листья. И катали, катали снеговиков из каждый раз нового, первого большого снега.

   А на этой скамейке, давно, меня попросила девушка подписать бумагу в защиту сквера. Хотели отрезать его часть и построить ещё один торговый центр. И я подписала. И сквер спасли. И даже расширили его, и посадили на пустыре молодые деревца многих пород. Деревца прижились, и теперь они большие деревья, и летом дают тень. 

   А бумагу, которую мне предложила активная старушка - в поддержку некрасивых каруселей с лампочками, паровоза с вагончиками и чего-то ещё, столь же громко крякающего, я отказалась подписывать. И всё это действительно очень скоро убрали с глаз и ушей долой, а на месте большой неряшливой песочницы вдруг сделали деревянную детскую площадку.

   Но мы туда не успели. Потому что вырос уже даже и сын. Промелькнули шубы белок, дожди, снега и сирени с восьмью лепестками. Навсегда сгинула в прошлом бесноватая весна, когда сквер перемотали полосатыми лентами и запретили гулять.

   А сквера в душе осталась. И лужи здесь в апреле такие бездонные, что человек отражается в них весь, без остатка. И легко, ловко скачут по деревьям белки с зимой на хвосте, с головой, улетающей в новое время года.

Зачитаться, зачитавшись

Вот я, кажется, и зачиталась...

   Этим словом пугали меня в детстве некоторые деревенские жители самого старшего поколения, когда снова видели меня с книжкой в руках. Смотри, зачитаешься! Приводили историю Маши Созоновой, которая тоже вот читала без перерыва, а потом головой возьми да и повредись.

   А я не понимала, как можно не читать. Ведь это как не дышать. Мне казалось, что умение читать даётся людям с рождения. А те двоечники, которые в нашем классе мямлят у доски в час по букве, ещё по-настоящему не родились.

   Так будем снова и снова ворошить старую бабушкину этажерку! 

Баба Тася Машей Созоновой не стращала - некогда, солнце-то вон уже где! Насыпала до краёв огромную миску крупных полосатых семечек, в другую миску накладывала скороспелых яблок. Расстилала во дворе под черёмухой старый ватник-фуфайку и бежала по делам. Я никогда не видела, чтобы баба Тася просто ходила, она всегда бегала. А присланные из города на постой внуки валялись на свежайшем воздухе и читали. Лето продвигалось вперёд, созревала черёмуха. Очень чёрные и очень нежные ягоды можно было рвать без конца. Я запомнила их навсегда. И долго, очень долго волновал потом их яркий вкус.

   И я зачитывалась. Только не как Маша Созонова, а совсем в другом смысле. И этот смысл стал более явным, когда однажды забредший в наш двор сосед удивлённо, как неведомый предмет, разглядывая книгу, которую я перечитывала раз по сто каждое лето, выговорил по слогам её название: "Никита Коралов!"

   "Нитка кораллов" - хотела я поправить. И не поправила. Удивительно было, и даже неловко: как такой взрослый, и даже совсем уже старый (лет никак не меньше пятидесяти!), а читать не умеет. Ещё по-настоящему не родился.

   Но в истории про Машу Созонову определённо что-то есть. И теперь я это знаю. Стоит порой зачитаться, как незаметно и зачитаешься. Так случилось у меня с книгой "Пушкин в жизни" (систематический свод подлинных свидетельств современников) В. Вересаева. Уже невозможно, а всё читаешь. Глазам уже невмочь, а всё равно - ещё главу. У Пушкина как-то так получается, что он всегда живой. Иногда даже чересчур. И кишинёвские старожилы это подтверждают.

   "В своих любовных похождениях Пушкин не стеснялся и одновременно ухаживал за несколькими барышнями и дамами. Однажды он назначает в одном загородном саду свидание молодой даме из тамошней аристократической семьи. Они сошлись на месте свидания. Вдруг соседние кусты раздвигаются, и оттуда выскакивает смуглая цыганка с растрепанными волосами, набрасывается на даму, сваливает ее наземь и давай колотить. Пушкин бросился разнимать их, но усилия оказались тщетными. Он выхватывает из виноградника жердь и начинает колотить цыганку. Она оставила свою жертву и бросилась было на Пушкина, но, опомнившись, отшатнулась и важною поступью ушла прочь. Благодаря посторонним людям, подоспевшим к этой истории, весть о ней быстро разнеслась по городу. Пушкин целые две недели после этого не показывался в городе и заперся дома. Дама сильно заболела, и её увезли за границу."

   Неужели это Наше Всё так себя показало? Скажем прямо: могло. Даже если и привирают старожилы. Могло Наше Всё показать себя с самых разнообразных и неожиданных сторон. Но у Пушкина как-то так получается, что он всё равно...

   И дальше, мои глаза! Пожалуйста, дальше! Невыносимо читать про дуэль, пульсом чувствуя неминуемое приближение двух ужасных последних суток. И не читать нельзя. И не думать нельзя, как всё это нелепо, в сущности. И зачем, главное? Зачем?

   Но так было. Как надо, так и было. Что уж теперь?..

Так я и зачиталась до.

   А ночью приснился сон. Будто сидим с Пушкиным на берегу реки. В воде лежит очень большая и очень страшная мужская каменная статуя. Пушкин и говорит: "Хочу сочинить произведение "Каменный гость", а для этого статую надобно оживить. Таким образом: подплыть к ней и обнять. Только вот плавать, как на грех, я не умею." 

   Статуя настолько страшная, насколько бывает только во сне. И плыть-то надо мне, больше некому. Я это понимаю отчётливо, и в том состоит поворотный момент моей подсознательной жизни. Я плыву и я обнимаю. И знаю, что Пушкин спасён!"

   Не ради ли этого я столько летних дней пролежала на ватнике под черёмухой?

Главные по матрёшкам

   На весенних каникулах совершил Игорян школьную поездку в Нижний Новгород. Конечно, был в программе и старинный Городец. Окунулись на целый день. Из музея русского народного творчества отправили в родительский чат видео: девочки приплясывают от души с трещотками и погремушками всех родов; мальчики с непроницаемыми лицами, но довольно слаженно стучат деревянной ложкой о другую деревянную ложку. Сухой, особый, древний звук.

   Мгновенно отозвалась и мышечная память. Хоть сейчас отстучу песню "Во саду ли, в огороде", как учили нас в детском саду. Было два металлофона, один металлический, звонкий даже на вид, треугольник. Это для избранных членов группы. Массовке же раздали лакированные, расписанные под хохлому деревянные ложки. Очень яркие, но лично я предпочла бы металлофон. О треугольнике и мечтать не приходилось, ибо бил в него гордый Трусов.

   Нам показали, как следует держать ложки: развернуть друг к другу выпуклой стороной, зажать между ними указательный палец, и часто-часто стучать о ладошку другой руки. Вот так. Получается! Но лично я предпочла бы металлофон.

   И! "Во саду ли, в огороде...", - нежно начинали металлофоны, стучал молоточек по разноцветным плашкам. "Девица гуляла...", - вторил хрустально Трусов-треугольник. "У ней русая коса, да лента голубая!!!" - яростно врывалась деревянная массовка. Раз за разом. А называлось это: репетиция. И сейчас в музее народного творчества я бы показала высокий класс.

   После ложек была мастерская по изготовлению матрёшек. Городецкая матрёшка, как известно, имеет собственный, веками установленный канон. Должна она быть цветами насыщенной, с преобладанием красного, жёлтого и голубого оттенка, статной, симметричной.

   Статная и симметричная городецкая матрёшка рождается просто и одновременно таинственно. Видео в родительском чате показало настоящего матрёшечного мастера за работой. Очень интеллигентный облик, обязательная борода припорошена древесной пылью. Гудит, гудит станок, множатся гладкие, ладные заготовки. Совсем скоро они оживут, зарумянятся под кистью спокойных, неспешных мастериц. Глянут глазом, разодетые в основные цвета.

   Целый день создают городецкие умельцы симметричных разновеликих матрёшек. Это их дело жизни. Их тёплый смысл.

   Дали попробовать и школьникам. Дома Игорян, не сняв шапки и куртки, достал первым делом из рюкзака свою городецкую матрёшку. Получилась она очень яркая, с преобладанием красного, жёлтого и голубого. И - что особенно бросалось в глаза - чрезвычайно статная. На книжной полке прижилась она очень хорошо.