Пусть светит олень

   Чтобы включить оленя, темнота - не повод. Подойдёт и день - пасмурный, снежный, последний. Один из самых коротких и уютных. Люди с пакетами, с тортами... Мандарины явственно просвечивают у всех. Проехала машина с притороченной сверху ёлкой. Человек за рулём курит с чувством глубокого удовлетворения: всё идёт как идёт, круг жизни вращается исправно. И он вращается в круге.

   Во всех фильмах ёлку наряжают 31 числа. И даже в реальности я встречалась с таким явлением. Но сама предпочитаю ёлку недели за три, чтобы с утра первым делом включить огоньки, а потом уже всё остальное. Мне спокойно, когда дома горят огоньки. И я понимаю, почему включили оленя, не дожидаясь темноты.

   Олень наталкивает на простую мысль: а раньше как? Когда не было электричества, люди как жили из года в год? Мы все сойдём с ума очень быстро, если отключить электричество на короткий срок, а люди жили. И всё успевали, и делали побольше нашего чего-то настоящего. И не так давно это было, хотя бы и при Пушкине.

             Перед померкшими домами
             Вдоль сонной улицы рядами
             Двойные фонари карет
             Весёлый изливают свет
             И радуги на снег наводят;
             Усеян плошками кругом,
             Блестит великолепный дом;
             По цельным окнам тени ходят...

   Радуг на всех не хватало, большинство довольствовалось лучиной. И всё равно жили, и пряли, пряли, пряли... И гадали на суженого.

   На ёлках тогда зажигали свечи. Не за три недели, конечно, а в самый главный, торжественный миг. Поспешно распахивали двери перед толпой восхищённых детей. Да как же они обходились без электричества?

   А вот так. Ещё и стихи гениальные умудрялись писать.

   Теперь у нас прогресс. И круглосуточный олень. Пусть светит олень! Не ради электричества и вечных, несокрушимых огоньков. Ради спокойствия и праздника. Ради уверенности, что круг жизни нерушим, и на смену взрослеющим детям обязательно придут новые. А это значит, что всегда будет кому замереть на пороге нового времени в восхищении и предчувствии.

С очередным наступающим!

С начёсом

   Как уже было замечено, многие жители города носят в эту пору устремлённые в небо, крупно связанные шапки, а снизу - разноцветные спортивные штаны с начёсом. Вот уж такое, я точно думала, что не для меня. Все книги о правилах хорошего тона, прочитанные мною в детстве, подвергали спортивную одежду гонениям. "Принцип уместности! - твердили они в один голос. - Не забывайте о принципе уместности. Спортивная одежда - для физкультуры и спорта. Пусть для похода. В крайнем случае, для дома. Но не по городу же в ней ходить."

   А тут ходят. Причём все. По пути обогнала я двух дам примерно семидесяти лет от роду. Уж они-то всё знают досконально о правилах хорошего тона. У одной дамы поверх капюшона пуховика дерзко лежал второй, явно от толстовки. На ногах красовались спортивные с начёсом. Я услышала обрывок разговора.

 - Согласись, что в этом случае трудно было не согрешить...

 - Да, я понимаю.

   Почему-то мне показалось, что они обсуждают штаны и связанный с ними принцип уместности.

   А потом Вселенная подала знак, открыв на месте аптеки возле дома маленький какой-то шоурумчик. Интересно, что там. А там висел, бросаясь в глаза прямо от дверей, костюм-тройка: те самые штаны, с капюшоном толстовка и приятной пухлоты зимняя куртка. Последний экземпляр, 44 размер, цвет мятный, 15% скидка. По всему выходило, что повешен он здесь специально для меня.

   Все принципы уместности померкли на фоне этих прекрасных штанов. Где я была раньше? Любовь поразила меня, как молния, как финский нож! Какой может быть принцип, когда так уютно и тепло?

   ...Когда-то уже такое было, и тоже в декабре. Кажется, дома я тогда только спала и ела, иногда клеила бумажные цепи и фонарики на ёлку, уроки не помню чтобы делала. Время я проводила в основном во дворе: на катке, на горке и в снежных норах (там очень удобно было прятаться от родителей, которые идут искать). Зимы были тогда посуровее, но почему-то никогда не было холодно, даже в промокших насквозь, покрытых ледяными катышками рейтузах. Тоже, помнится, были с начёсом. Полосатые такие. Простые и уместные, как настоящая жизнь.

Голуби, люди и книги

   Мир состоит из странно сочетающихся компонентов. Например, библиотека и Маркс. Даже не верится, что человеку, который присвоил библиотеке из Сибири имя Маркса, в детстве тоже читали сказки. А где-нибудь у Карла Маркса написано, что его именем нужно назвать библиотеку в Новосибирске?

  У Пушкина, кстати, тоже на этот счёт ни слова. А также у Гоголя и Салтыкова-Щедрина. Библиотеку нужно называть именем Марии Прокофьевны или Серафимы Павловны, которые проработали сорок лет на абонементе и помнят вещи легендарные, мифологические, неправдоподобно прекрасные: про то, как занимали очередь на потрёпанного Дюма; как ловили вечно блуждающих по рукам Стругацких. А среди постоянных читателей встречались даже семиклассники. Вот это было бы имя! А Маркс и не почувствует. Просто будет одним Марксом в городе меньше.

  Тут-то они мне и встретились. Не только с Марксом, но и со всем городом странно сочетались три белоснежных голубя. Полностью белых, как будто они лет пятьсот состояли на службе у человека. Как три белых коня - декабрь, январь и февраль. Как три медведя, которые напрашиваются. Но этот перекрёсток отчего-то богат на птиц. Однажды я видела здесь снегиря. Настоящего, как в книжке. У которого грудь рифмуется только со словом "заря", и ничего не поделаешь, настолько это верно.

   И вот теперь белоснежные голуби, как на подбор. Аккуратные и непростые, как будто только что из голубятни, в которой, кроме голубей, непременно обитает любовь. Не с неба же они свалились.

   Голуби держались свободно и втроём. Сидели себе на карнизе, пока не подошёл к ним познакомиться обычный сизый районный парень. Кто такие? Почему не знаю?

   Белые хрупкие аристократы посмотрели неодобрительно, и один из них затопал красными босыми ногами и грудью пошёл на сизого. Сизый бросился наутёк, семеня мозолистыми лапами. На перилах остановился, оглянулся: эй, здесь культурное место; не смотри, что имени Маркса. Читать умеешь?

   Остановился и белый. Так и сидели они на перилах вдвоём - один серый, другой белый. Одинаковые и разные, как птицы. Как люди, как прочитанные и написанные людьми книги. Как не прочитанные никогда, как не написанные людьми книги.

Конфетное мастерство

   В декабре хочется смотреть на конфеты. И даже протянуть руку, но волевым усилием отдёрнуть. Сгинь, наваждение! Знаю ведь я, что в этой расписанной под Новый год коробочке, в ярком сундучке, в ёлке этой картонной будут лежать не сверкающие в сумраке бриллианты, вроде того ещё "Гулливера", тех самых "Мишек", и обязательно в придачу кто-нибудь новый, незнакомый. Тайна и волшебство!

   Нет, лежать там будет скудная горка, скучный набор, составленный из ассортимента, рассыпанного по соседним полкам. И всякий, кому не хватило для счастья одного шипучего леденца из сказочного мешка, может купить сразу целый пакет. Или вон "Степа" с орехами и тягучей мягкой карамелью.

   И всё-таки хочется смотреть на эти коробки и коробочки, как будто чего-то ждать. И дождаться. Совсем негаданно дождаться конфет из Петербурга - пусть даже в Медным всадником на фантике и, естественно, с Исаакиевским собором, пусть. Но что-то здесь ещё обязательно должно быть. Вот, мелкими буквицами сбоку: без консервантов (сейчас всё без консервантов), а ещё: работа мастера.

   Вот они, слова заветные. Замочная скважина, за которой открывается нездешний тёплый мир, с тайно от детей украшенной ёлкой, руками сделанными игрушками, фортепианными аккордами, локонами и платьицами, фигурными пряниками и шоколадом непременно от Абрикосова. Да-да, от самого Алексея Ивановича Абрикосова - изящные какие-нибудь фунтики, сахарная бумага, серебряная фольга. И под всеми этими покровами - Её Величество Конфета. И большой вопрос, кто у кого на празднике, она у нас или мы у неё?

   Медный Всадник на фантике делу не помешал. Шоколад под ним оказался великолепный, и вафли, и пралине. И думать хотелось только про мастерство.

   Когда-то я тоже сделала в подарок ко дню рождения однокурснику Жене Волку большую, исключительную конфету. Получилось так ловко, будто мной лично руководил дух Алексея Ивановича Абрикосова. В домашней вафельнице испекла я тонкие вафли, ровно обрезала по краям. Затем лишила шоколадной оболочки несколько штук "Птичьего молока", оставшимся суфле плотно, как тротуарной плиткой, застелила вафли. И так несколько слоёв. Наконец, сварила безупречную шоколадную глазурь, облила уникальную конфету со всех сторон, остудила, завернула в затейливый фантик.

   Без консервантов, работа мастера. Вдохновение это было, вот что. Даже немного жаль такое произведение от сердца отрывать. Но я оторвала. Тогда все любили конфеты. Или теперь только так кажется? Да нет, все любили. Точно.

Чувство к капусте

   "Как же в гости - и с пустыми руками?" - скажут они в декабре. И достанут из таинственного непрозрачного пакета не пирожное "Наполеон", не шоколад 97%, настолько тёмный и благородный, что есть невозможно. Нет, они достанут из пакета, как из самого сердца, банку собственноручно квашенной капусты. О, кудесники!

   Просвечивать капуста будет зеленовато-бежевым, морковным, а в самой толще - яркая клюква плотно прижимается лицом к стеклу. Ох, и плотно. Банка всего-то литровая, а как будто из пятого измерения - бездонная. Как семейная бочка из шестнадцатого века, дубовая, в сенях. Черпай из неё как из колодца, а всё кажется, что не кончится никогда ни зима эта, утрамбованная плотно, как капуста. Ни капуста, спрессованная как время.

   Первую порцию как-то жалко доставать.Тревожить капустный мир, будить Великий дух кочана и кочерыжки. Но надо, надо.

  И вот уже Дух вырвался на свободу. Правильный, древний, домашний дух, за которым выскакивали босиком в сени ранним утром, торопливо черпали в деревянную миску, обжигая льдинками покрасневшие пальцы. Смирный, городской дух двухтысячных с двумя высшими гуманитарными. Освобождённая клюква, за которой уже толпится, поспешает на волю полупрозрачная долька яблока - оттенки, нюансы, капустное чародейство...

  Что бы такое с этой первой порцией сотворить? И так вдруг захватит идея винегрета, что немедленно отправишься в магазин за недостающими запчастями (свёкла, горошек). Первый в этом сезоне винегрет. Первый настолько, как будто это я сама его только что изобрела, предварительно посоветовавшись с Великим капустным духом.

Придёт белый снег

   Чем таким нужно посыпать снег на тротуарах, чтобы даже в минус семь он превратился в хлюпкую бежевую кашу, которой очень жалко отдавать на съедение новые ботинки? А на ум немедленно и очень ярко приходят галоши - сверху блестящие, чёрные, внутри ворсистые и почему-то всегда нестерпимо красные, как пасть зверя. В магазинах моего детства они были свалены щедрой, неиссякаемой грудой в большом контейнере посреди торгового зала. О размере не будем - большой, и всё. Мужские, женские? Какая разница? В книжках я видела галоши на ногах старинных детей, галоши ели странные Крокодилы Корнеевичи- пусть, у них свои причуды. Но чтобы надеть вот это чёрное, округлое, неуклюжее поверх моих рыжих ботинок? Или поверх маминых сапог с очень привлекательной на вид белой подошвой, которая называется, как мне объяснили, "манная каша"? Век этому не бывать!

   Век этого и не было. Галоши страшили. Страшат и теперь, когда неизбежно приходят на ум. А ещё приходят на ум средневековые ходули, и другие средневековые обычаи. И обязательно тройное "Берегись!" - под ногами и сверху, и шаг в сторону. Везде берегись.

   Но вот придёт белый снег. Ещё непролазнее станет город, и никто здесь отродясь не собирается чистить тротуары. И повиснет над дорогами плотное тревожное облако, до отказа набитое нервами автомобилистов. В тысячу раз вспухнет, вырастет на глазах древнее народное берегись.

   И всё-таки это будет белый снег. В этом пока ещё году. Пока прикроет вязкую серую кашу, вытеснит из головы картинку с галошами. И далеко будет виден в том снегу медведь на скамейке возле маленького кафе. Специальный такой медведь, который тянет на себе весь окрестный пейзаж, тянет многих прохожих. Вот тут у медведя ёлка, тут под мышкой подарок в красной упаковке, а там огоньки. И значит, есть за что держаться в этом кромешном снегу, в этом берегись отовсюду.

   Медведя отряхивают. Пересаживают, чтобы был виден. Раньше здесь сидел медведь покрупнее. И мне не хочется думать, что люди сейчас стали экономить даже на медведях. Уж чего-чего, а медведей на наших улицах всегда хватало. Просто разные они все, как и люди, которые пройдут сегодня мимо. Как снежинки, которые пройдут на медведя и на людей.

Варенье с сердцем

   Бывает варенье любимое, бывает обыкновенное. Что-нибудь в холодильнике да найдётся, когда захочется обмакнуть оладий или блин. Какая-нибудь баночка, красная или чёрная. Однажды ярко-жёлтую подарили, из цукатов, с нотами моркови - редкое. А бывает ещё варенье - вишнёвое.

   Даже из наших сибирских, поздних и тощих плодов оно получается вполне вишнёвое. И трудно бывает остановиться. И кажется, что не все ещё проданы вишнёвые сады. 

   Слово тёмное, томное, приглушённое, как вечерний свет. В нём и цветок, и мохнатый шмель, и косточка, в которой именно вся суть. И даже в те времена, когда жизнь текла размеренно и неторопливо, и любая хозяйка могла позволить себе посвятить варенью, пенкам и пробам две или три сотни лет, даже в этом замедленном и заповедном мире вишню косточки не лишали. Потому что это ведь сердце. Варенье с сердцем. А уж сколько вложено в бесконечный вишнёвый эпос нашей загадочной души...

   Взять хотя бы рецепт за номером 3766 от Елены Ивановны Молоховец: "Сухие вишни, маринованные на скорую руку".

   "Если не окажется маринованных вишен к салату, то их можно заменить сухими, а именно:взять 1 бутылку хорошего ренского уксуса, 1 бутылку воды, 3 стакана сахара, специй, как сказано в №3551, вскипятить раз 5 или 6 и кипятком залить сушёные вишни так, чтобы они плавали в этом сиропе, имея ввиду, что сушёные вишни разбухнут. Накрыть их, поставить в тёплую печь. Таким манером вишни можно приготовить накануне их употребления."

   Жили люди. Кипятили на скорую руку 5 или 6 раз, имели ввиду. На всё хватало времени. "Насыпать полный горшок зрелых хотя мятых вишен, обвязать ветошкой, обмазать тестом, поставить в печь после хлебов, на другой день вынуть, откинуть на решето..."

   И мы живём. На какую-то другую руку. Без маринованных в салате, без обмазанных тестом после хлебов. Но вишнёвое варенье исчезает так скоро, как будто оно любимое. Только оно не любимое, оно вишнёвое. Раз и навсегда.

Не знал и падал

   К зиме в городе я привыкла ещё в ноябре, когда стало ясно, что снег лёг. Вот лёг, и всё, и теперь никакой лопатой с места его не сдвинешь. Обычная новосибирская зима: берег левый и берег правый - как две одинаково чумазые щеки, а между ними хлюпает и течёт без конца и края могучая река Обь. Вот такая зима налицо. И переход в декабрь ничего в ней не решает, ни на что не влияет, нужно только не забыть, оторвать три листа календаря (верхний-средний-нижний), а другой календарь на стене просто перекинуть, мельком отмечая, на какой день придётся 31 число. Привычно ужасаясь: когда он успел так быстро закончиться, ведь вот только повесили новый, свежий, непривычный. Да мы ещё и привыкнуть-то не успели...

   И всё-таки это зима. И хочется, чтобы город прикрыло новым, густым и тихим. Хотя бы в честь одного, сегодняшнего дня. И колонка Алиса снова пугает меня тем, что читает мысли, заводит, как пластинку: "Снег кружится, летает, летает..."

   Я помню эту песню как себя. Зимы тогда в здешних местах были неуклюжими, толсто одетыми, бесконечными. Капало, капало на всё подряд сквозь пористый кусок белого хлеба самое любимое малиновое варенье. А я ещё не понимала, что в мире есть поэзия, но поэзия отчётливо была - в падении варенья и падении снега. "А снег не знал и падал..." Или вот: "Раскинутся просторы, раскинутся просторы до самой дальней утренней звезды..." Не знала, но впитывала, как хлеб впитывает малину новой зимы. И до сих пор волнуюсь от этих строк, как будто никогда в жизни не видела такого снегопада.