Пока он ещё здесь

 

 Нужно успеть написать о снеге, пока он ещё здесь. Пока ещё зима стоит горами. За гору зимы, в нулевую погоду, ушёл играть мой сын - штурмовал крепость, сбрасывал вниз огромные глыбы, был победителем по ту сторону.
   Я ходила под горой взад-вперёд, думала на свои темы, поминутно прислушиваясь: здесь ли? на месте?
   Рядом громоздился серым и острым очень неталантливо выполненный памятник жертвам сталинских репрессий. Представляю, как странно я выглядела со своим бесконечным туда-сюда в наступающих сумерках рядом с этим жутковатым сооружением дипломированного скульптора. Ведь кругом столько аллей с весёлыми фонарями.
   Так вполне могли подумать шагающие мимо бодрые пенсионеры со скандинавскими палками и молодые родители с колясками и санками. Они не знали, что у меня за снежной горой сын.
   Но я, конечно, опять преувеличиваю: никто про меня ничего не думал. Я сама думаю только в самых крайних случаях - когда встречный человек поражает, как любовь из-за угла, как молния, как финский нож.
   Однажды я видела на улице, посреди самой белой зимы, двух девушек в длинных узких чёрных пальто. Одна из них была ростом приблизительно метра два (это не гротеск, а чистая правда), а другая - примерно Наполеон Бонапарт. Я хотела засмотреться - неприлично и зачарованно - но девушки уплывали своей дорогой, медленно и в никуда - как первая экспедиция Христофора Колумба. И видели они два совершенно разных, полностью недоступных мне мира.

Муж-инопланетянин

   Муж вернулся со своей московской учёбы в крайне приподнятом состоянии. Его развитая личность излучала оптимизм сама собой, без дополнительных источников питания. Я видела почти невооружённым глазом антенну, устремлённую из развитой головы прямо в космос, как у представителя какой-нибудь Альфы-Центавра. Эвелина тоже сразу заметила.
 - Папа напоминает мне доктора Ливси из мультфильма "Остров сокровищ", - сказала она.
Да, действительно, что-то есть.

 - Была полная загруженность! - сказал муж. - С утра до вечера сплошные тренинги!
 - А ты уверен, что вам во время ваших кофе-брейков ничего не подсыпали в чашки? - спросила я на всякий случай. - В лицо ничем таким не пшикали?
   Я-то знаю, как трудно поддаются любой обработке флегматики. Я лично полжизни плещусь в эту скалу штормом и штилем, как добропорядочная свободная стихия. Скале ничего не делается. Это так успокаивает... И вдруг тренинги без перерыва, антенна, выросшая прямо из головы.

Средство от лепоты

Твой мир, твой путь...

   Когда Иван Васильевич Грозный, обозревая с лоджии инженера Тимофеева окрестности, повторяет восторженно "Красота-то какая, лепота!", я не верю ни одному царскому слову. Не понимаю, где он там нашёл лепоту: асфальтовое шоссе, типовые многоэтажки до горизонта... Может, у царя нелады с чувством прекрасного? Нет, я бы так не сказала. Ведь он дал совершенно верное определение тренировочному костюму образца тысяча девятьсот семьдесят лохматого года: "Бесовская одёжа!" И вдруг любуется одинаковыми жилыми коробочками, как букетом первых подснежников.
   А может, всё не так? Что Грозному лепота, то предобрейшему смерть? Он ведь был зверский царь, полностью средневековый человек своего времени. Хитрый, прозорливый, и пытками лично не брезговал. Он сразу сообразил, как плотно набиты эти безликие строения самыми разными людьми. Какое это бесконечное и не всегда осознаваемое мучение: годами жить в проходной комнате, без малейшей надежды на собственную - с дверью и замком, и чтобы диван с кроватью отдельно, а не два в одном. Какая это пытка для души и тела: слушать гудение соседского пылесоса, запах соседского супа, музыку соседей, бурную личную жизнь соседей, собаку соседей... Не иметь возможности втиснуть холодильник в кухню площадью 5 квадратных метров и поставить цветочный горшок на подоконник шириной 5 сантиметров. Видеть в окне напротив точно такую же комнату, миллион таких же комнат и этажей - до самого неба.
   Ивану Грозному и не снился такой размах, такое грандиозное издевательство над личностью. Конечно, ему лепота. И нет ли здесь тайной усмешки режиссёра - прославленного мастера кинокомедии Леонида Гайдая?

Заметённый до неба

                

                   Заметённый до неба, мой город молчит,
                   Он опять - не в воде, не на суше.
                   У любого прохожего что-то болит,
                   И опущены уши на уши.
                   Комом в горле стоит бесконечный четверг,
                   Опасаясь того, что случится.
                   Хмурый ветер привычно торопится вверх,
                   Мимоходом сдувая с нас лица.
                   Проживая на ощупь, мы пробуем лёд,
                   Мы кружим, потерявшие стаю.
                   Если рядом мой самый любимый пройдёт,
                   Я, наверно, его не узнаю.
                   А потом будут мысли - спеша и подряд,
                   Что опять потеряли друг друга,
                   Что не сами, а город во всем виноват
                   И слепая весенняя вьюга.

Сыграть своего Гамлета

Ужель возможно?

   Помните эпизод из фильма "Москва слезам не верит", в котором подруги Людмила и Катерина вместе с толпой других поклонников караулят популярных киноактёров? Рядом с ними скромно стоит мужчина  - на вид лет тридцати с лишним. Проходящая мимо звезда экрана барственно бросает ему пару фраз.
 - А вы что, тоже артист, да? - мгновенно оживляется Катерина.
 - Да, начинающий, - неохотно отвечает мужчина.
 - Поздновато начинаете, - язвит в своей манере Людмила.
Им и вправду ни о чём не говорит фамилия возрастного начинающего - Иннокентий Смоктуновский.
   А меня спросил человек: как научиться писать стихи в 40 лет? Малоизученная тема. Таинственная, как всякое начало. Лично для меня очень привлекательная, потому что именно стихи я считаю своим делом в этой жизни, а всё прочее в моём исполнении - всего лишь словесные упражнения, местами забавные, местами задумчивые. Один из способов запомнить себя, не больше. Любой человек может начать такие записки в какой угодно день, без вопросов и сомнений.
А как начать стихи? Тем более в 40 лет. Не поздновато ли? Быть или не быть?
   Пусть не Смоктуновский, но почему бы и не сыграть Гамлета в пьесе собственной жизни? Был себе, был - и вдруг 40. Бедный Йорик. Что вообще происходит в Датском королевстве?
   Возраст великий и ужасный. Переходный плюс. Тот же разлад тела и души. Страх за своё лицо, выплывающее из зеркала поутру, как ёжик из тумана. Так же сквозит из космоса, и плащ, сотканный из жизненного опыта, не очень-то защищает от простуды, и список личных потерь уже перешёл в хроническую форму. И начинаешь наконец-то очень понимать Жванецкого: "А когда выходишь, то, невзирая на пиво и салат и сорок лет, вырастаешь из воды стройным, крепким и влажным. Ох, сам бы себя целовал в эти грудь и плечи..."

В формате три Б

Пирожки-суперагенты

   Я стояла в театральной кассе и, как всегда заранее, покупала билеты - за месяц минимум. Заодно обратила внимание и на детский репертуар. Мне нравится, какие тут ставят детские спектакли, но мы уже посмотрели почти все. Неохваченным остался только один пункт - "Красная Шапочка". Жанр: детский блокбастер.
   Так совпало, что я не очень люблю историю про Красную Шапочку, не говоря уже о блокбастерах. Чуждо мне. А спектакли здесь хорошие. И я приняла решение: пусть на блокбастер идёт с Игоряном муж; пусть потом обсуждают погони все эти, пистолеты, способы извлечения бабушки из волчьего живота и прочие брутальные нюансы.
Я купила два билета в первый ряд, и вечером предупредила мужа:
 - Хорошая новость! Пойдёшь 12 февраля с Игоряном в театр смотреть блокбастер. Ты рад?
 - Дело в том, - ответил муж, - что 11 февраля я должен буду уехать в Москву на учёбу. Развиваться буду. Личностно расти буду. Повышать эффективность своего труда. Поэтому посетить блокбастер у меня, к сожалению, не получится.
   Понятно. Значит, придётся мне, как ни крути. А я не люблю такое - блокбастер, боевик, Бонд. Джеймс Бонд.

Говорит поколение

   Когда дочка была маленькой, мы очень любили с ней один уютный книжный магазин-подвальчик. Очень часто забредали туда - то за хорошей детской книжкой малого формата, то за бархатной бумагой, то за очень нужными наклейками.
   Он до сих пор существует, тот магазин, только теперь там хозяйничают женские детективы и прочие обложки. А раньше был дух. Раньше на тех книжных полках можно было отыскать неожиданный экземпляр, изданный 10 лет назад, но так никому и не пригодившийся. Уж и цену на него снизили как могли, а всё равно не смотрят люди, проходят мимо. Им и даром не надо.
   Я от души поблагодарила всех мимо проходящих, когда однажды вытянула из тесной книжной толпы "Собаку, которая была кошкой" - большого формата, с удивительными картинками. Год издания 1995. Никому за 10 лет не понадобился Тим Собакин, меня ждал. Я даже цене не поверила сначала, не говоря уже о глазах - 19 рублей.
   После этого случая я ещё больше полюбила подвал. Я стала ещё внимательнее присматриваться к его сокровищам. И как-то раз отыскала среди них книгу 1994 года, которую, видимо, совсем уже отчаялись продать, её цена даже пугала немного - 7 рублей. Толстая, большая, цветная книга. Бумага, конечно, так себе. Смешная неумелая реклама в середине. Но я-то хорошо помню, что такое 1994 год. Такая книга была подвигом в 1994 году.
   Называлась она "Устами младенца" - по имени популярной телепередачи, в которой дети объясняли слова, а взрослые отгадывали.

В кавычках детское

   Купили Игоряну печенье "Учимся считать" - сыну захотелось поесть цифр. К тому же они так были похожи на пиастры и дублоны! Так и просвечивали кладом, а эта тема волнует.
Грузный попугай на упаковке был по-пиратски одноглазый, на груди имел табличку, совсем как Базилио. Только у кота она была "Слепой", а у попугая - "На зарядку!". Без сомнения, надпись означала высокую питательность и витаминную ценность продукта. Плюс пища для ума. Два в одном.
   Только я не сразу поняла, почему печенье назвали "детским", при чём здесь кавычки? Оно же детское! Но потом, когда стали перебирать дублоны с пиастрами, оказалось, что они не только цифры: есть среди них золотые плюсы, минусы, печальные и радостные лица, якоря и даже чёрные метки.

Осталось только склеить

   Пушкина у меня немного - всего одна полка. Только самое необходимое - Тынянов, Лотман, собрание сочинений его самого. Никому не известная Лариса Керцелли - "Тверской край в рисунках Пушкина", зеница ока, которую мне выпало хранить. Его летучая графика. Вычеркнуто там, где когда-то было слово. И далее неразборчиво, только отчётливая "печаль" в конце строки.

Трава, кудрявая, как автопортрет...

Делюсь сокровенным

Память сердца

   Делюсь сокровенным. Мне было 13 лет, когда мы переехали - самое неблагоприятное время жизни для таких перемен, но что поделаешь, если так получилось.
   Как-то сразу и резко всё оборвалось: моё детство, родной двор, привычная школа (не скажу, что я её любила, но тогда казалось - пешком бы ушла, как Ломоносов). Только лето осталось. И никогда в жизни я так не желала его бесконечности - чтобы никогда не наступил сентябрь, вместе с которым на меня неминуемо обрушится новый чужой мир со всеми своими нравами и обычаями. Я ведь трудно прирастаю, поэтому чувствительно опасалась.
   В то лето я внезапно обнаружила, что больна стихами. Это было новое удовольствие - писать, чтобы потом не показывать никому-никому. Обустраивать личное пространство по своему вкусу.
   Всё стало другим. Наша новая квартира была гораздо больше прежней - ещё необжитая, полумебельная, кипящая новым супом на новой плите. И толком неясно, где я здесь буду, и самое главное - как. Утром я просыпалась в пустой незнакомой комнате, как в самом центре системы координат, в сплошном нуле, из которого дорога только в неизвестное - в икс или в игрек. А то и вовсе в отрицательное число.
   Тётушка моей мамы - тётя Шура - сказала родителям, чтобы я приезжала к ней, хотя бы в первое время, в дни самого большого хаоса. На том и порешили. Утром родители бежали на работу, а меня неторопливый трамвай вёз прямиком к тёте Шуре. Мне с раннего детства нравился её интеллигентный дом: везде какой-то особый, зефирный запах, хорошо заваренный чай из тонких золотистых чашек (никогда на кухне, только в комнате - за столом, покрытом скатертью). А я смотрю с высокого этажа в сумеречный зимний двор и слушаю не взрослые разговоры, а песню из радиоприёмника: "Снова между нами города, взлётные огни аэродрома..."

Сильнее войн, дольше людей, милосерднее времени

Однажды мы наводили порядок в издательстве. Разбирали книжные шкафы, откладывали в макулатуру что-нибудь ненужное, устаревшее, просроченное, вышедшее из употребления.
   В дальнем тёмном углу, во втором ряду, за пылью и паутиной, я отыскала и вытянула на свет книжку в зелёном картоне, без опознавательных знаков. Видно, её родная обложка полностью износилась, и книгу переплели заново, подклеили изнанку разными негодными бумагами - как придётся, лишь бы покрепче. "Бухгалтерский отчёт за 1914 год" - красовалось на заднем форзаце вверх ногами.

  А на форзаце переднем - детским почерком чернильный пример в столбик. 

  Книга оказалась сильнее двух мировых войн вместе взятых, дольше людей, милосерднее времени.
   Уже истрепалась её другая обложка - новая, 1914 года, титульный лист - весь в татуировках прежних библиотечных номеров и неясных печатей: "Томская губерн. Центральная Библиотека", "Переинвентаризация 1933г. - тонкий, шелестящий, жёлтый. Он рассказывал неторопливо и с достоинством: "Сочинение Легувэ. Чтение как искусство", Москва, типография И. П. Малышева, Пречистинский бульвар, Иерусалимское подворье, 1884.

Я уже давно молодая, интересная девушка

  

   На третьем курсе с нами впервые в жизни случилась активная педагогическая практика. Опытные учителя представили нас пятым классам, назвали по имени-отчеству. Как-то непривычно. Зато считается признаком уважения. Но мы-то прекрасно знали, что никакого уважения эти дети к нам не испытывают. Вечером они расскажут своим родителям, что у них теперь практикантка. А мы расскажем своим родителям, что у нас теперь имя-отчество.
   Когда я училась в четвёртом классе, у нас была практикантка по математике, она же старшая сестра одноклассницы Наташи. Из тех, про кого говорят: "У неё не забалуешь." Мы сидели весь урок тихо, как мыши, и решали задачу про бассейн, из которого одновременно вытекает и втекает. Вечером заходили за Наташей гулять во двор, и нам открывала дверь Ирина Валерьевна - мягкая, уютная, в цветном халатике: "Ой, девчонки! Проходите, сейчас чай будем пить."
   А на следующий день она снова входила в класс - строгая и неприступная. Смотрела сквозь очки так, что даже дерзкий Тимофеев не смел слово молвить без специального разрешения. Ирина Валерьевна была старше нас всего на 9 лет. И вот теперь мне тоже предстоит.
   Очень хотелось равняться на Ирину Валерьевну, но я не умела как она. И никто из нас не умел. Мне выделили 5"Б" класс, Олесе 5"В". И оставили практиковать.
   Потом мы сидели в каком-то отсыревшем мартовском дворике, в глухом квадрате старых трёхэтажных домов. Долго сидели, до самых светящихся окон. Я была в прострации, Олеся курила, хотя вообще-то она не курила.
   Мы глубоко переживали свой первый провал. Оказалось, что 5"Б" и 5"В" одинаково равнодушны к изящной словесности, только 5"В" вдобавок какой-то совсем буйный.
   Тонкая Олеся - человек и поэт - не знала, что делать с Егором, который ходит по классу весь урок, время от времени запевая песню... Вот поэтому и по многому другому Олеся и курила, хотя вообще-то она не курила.

Первый закон подлости

Белое, свободное пространство вокруг

   Отправляя вон из дома кубометры разномастного старья, я чувствовала, как лёгкость моего бытия становится просто невыносимой. Сейчас ведь все расхламляются. Вот и я решила попробовать. Муж сам предложил разобрать его рубашки; мужа раздражало, что их приходится вминать внутрь шкафа.
   Мы провели незабываемый вечер, и шкаф стал закрываться без нервов. Мы оставили все белые, как в рекламе; оставили красивую цвета морской волны; голубую с ненавязчивым узором; сиреневую с клетчатыми манжетами... Свободно и чинно висели они на плечиках, не теснили ни пиджак, ни джемпер. Хватило места и для большой коробки с колобашками носков. Муж бросил в ненужную кучу твёрдой рукой ещё 5 галстуков, ибо сказано: да-да, не авось, ни когда-нибудь, а больше уже никогда. Не надейтесь тщетно, не пригодится вам вещь, которую вы не носили уже 3 года. Прочь! И без колебаний.
Мы были счастливы несколько месяцев.
 - Мама! - спросила Эвелина в последний день своих зимних каникул. - У нас нет какой-нибудь ненужной папиной рубашки? Я бы её на живописи надевала, чтобы одежду красками не пачкать.
   Это первый закон подлости. Твёрдо помните о нём, затевая любое расхламление:
вещь, которую вы решили выбросить, обязательно понадобится вам через некоторое время.

"Персеполис"

   Дочка попросила купить ей на Лабиринте эту книгу. Немного странно, непривычно - "Персеполис". Маржан Сатрапи - иранка, много лет назад эмигрировавшая во Францию. Имя не говорило мне ровным счётом ничего. В детстве, как и многие мои сверстники, я путала Иран с Ираком, не знала толком, где они расположены на карте, и только краем уха ловила обрывки новостей из телевизора: воюют. Где-то там, далеко. Меня это не касалось, и нам такое не грозило. Сто процентов.
   Так много лет я ничего не знала про ту страну. Пока не посмотрела однажды фильм иранского режиссёра Маржида Маржиди "Дети небес", и сразу отнесла его к произведениям искусства, которые считаю лучшими достижениями лучших людей нашей планеты. Стало ясно, что Иран - это как минимум не Ирак. И столица его называется красиво  - Тегеран.
  Вот дочка попросила иранского автора. Я заглянула в описание: Исламская революция, шахский режим, война с Ираком... Я бесконечно далека от всего этого, и никогда не замечала, чтобы Эвелина увлекалась историей и политикой Ближнего Востока. Но книгу, разумеется, заказала.
Через несколько дней пришёл толстый зелёный том. Я заглянула: чёрно-белые странные картинки, мало текста...
 - Комиксы?! - ошарашено спросила я.
 - Графический роман! - уточнила продвинутая Эвелина.
И села читать первой.
 - Сильная вещь! - сказала она через два дня, и лицо её было просветлённым.
   Что ты говоришь! Ну-ка... Я приняла на руки тяжёлый том "Персеполиса", а потом прочитала его за вечер и часть ночи. Перед сном я заглянула в зеркало и увидела красные от напряжения глаза, как у кролика-альбиноса. Да, сильная вещь.