Любить дракона

   Я бы ни за что не обратила внимания на садовый центр "Сияние". Но...дракон! Был он максимально ужасен, горбат и непропорционален, и вообще всё это не моё: год собаки, год свиньи, деревянную козу встречаем в жёлтом платье, огненная обезьяна обидится, если на новогоднем столе не будет бананов... Не счесть, сколько подарочных кружек с изображением всех символов всех лет отправила я в мусорное ведро.

   Всё так. Но большой безобразный дракон возле садового центра остановил мой взгляд, а потом всю меня, целиком. Остановила меня сизая пупырчатая, изящно согнутая в колене лапа. И вся фигура, как ни крути, была хоть чего-то, но символом.

   Дракон не умеет быть мелким. Он расширяется в пространстве помимо воли его создателя. Уж я знаю. Однажды я сама создавала дракона для новогоднего конкурса школьных стенгазет. Мы тогда всей редколлегией не пожалели ни сил, ни времени, ни фантазии, ни разноцветной гуаши. Задуманный дракон не уместился на одном ватманском листе, и для его продолжения мы приклеили второй. Гармонично разместили витой хвост и три головы, из каждой пасти исторгли жирное красное пламя. Это было большое творчество, большой огонь и большая любовь.

   Мы гордились, и мы победили! Мы и праздник переживали так - ярко,крупно и вдохновенно.

   Потом, через целую двенадцатилетнюю вечность снова был год дракона. Следующие двенадцать прошли именно как двенадцать. А ещё следующие - строго по Пастернаку: "Не оглянешься  - и святки. Только промежуток краткий, Смотришь, там и новый год."Давно уже ни земляной тигр, ни подводный кролик, ни огненная лошадь никак не могут повлиять на мои салаты и на мои платья. Но дракон по-прежнему рвётся за пределы: школьной победой, первым новым годом моих детей, нелепой перепончатой фигурой возле садового центра.

И сбоку маслина

   Нужно, чтобы герои фильма ели на ужин греческий салат. Ведь это явно он стоит в глубокой стеклянной вазе, в самом центре уютного низкого столика на двоих. Отчётливо просвечивают сквозь стекло угольные маслины и белоснежные кубики сыра. О помидорах и говорить незачем.

   Что-то и на тарелках лежит привлекательное, хорошо купленное в хорошем магазине, правильно приготовленное. Сейчас его будут резать и немножко есть во время разговора: отправят изящно в рот небольшой кусочек, немедленно вытрут губы полотняной салфеткой. И больше к ужину не прикоснутся. Не потревожат столовой ложкой великолепный греческий, не положат первой горкой на тарелку сбоку, не возьмут добавки. Так всегда бывает в кино.

   Но мы-то здесь не роль играем, мы люди живые! И греческого салата захочется немедленно. С такой силой, что хоть из дома беги - за маслинами и остальным. Оливковое масло, кажется, есть.

   Лучше всего бежать в ранних, нежных сумерках, которые прямо на глазах будут густеть, как кисель, а лучше как холодец. Наливаться светом и цветом больших и малых огней. Ноги вязнут во вчерашнем снеге, который плавно переходит в сегодняшний и будущий. В вечный. Маленький минус установился в городе, близкий к оттепели, но всё же зима. И кажется, что это и есть самая достоверная картина мира.

   Хорошо идти по такому миру с мыслью о греческом салате. И первыми бросятся ко мне в корзину именно маслины; ищи их в такие дни в первой линии, наравне с грудами мандаринов, горошком и шампанским. Потом найдётся и сыр "Фета", огурцы с помидорами декабрьские, условные. Окропим их оливковым маслом и авось оживут. Красный лук? Есть и красный. Хорошо и спокойно бывает человеку, когда у него всё есть.

   Даже в точности такая стеклянная ваза, как в фильме. Горкой всё туда и тщательно, бережно перемешать, чтобы кубики сыра распределились равномерно. И сбоку маслина. И с другого боку опять маслина.

   Всё, как я и хотела. А в мультиварке подходит уже, подаёт самые пламенные надежды, картошечка с не хуже мясом,чем в кино. Так же можно цеплять его на вилку, вести разговор. Только не как в кино, а как в жизни. И снег в ближайшие два часа в городе не прекратится. И ёлка в том углу явно смотрится лучше. Почему мы раньше так не ставили?

Приехал сахар

   Приехал сахар! Приехали специальные щипчики. Из очень твёрдой стали щипчики, чтобы колоть очень твёрдый сахар. Я специально их так и заказала - парой. Потому что сахар тот - кусковой, голыми руками его не возьмёшь. Я давно искала, я его ждала. И как люди жили раньше без доставки? Без такой удобной, быстрой, исполняющей почти все желания доставки?

   А жили вот так. В одной руке держал дед очень белый, очень твёрдый и цельный кусок необработанного, дикого сахара. Другой рукой, в которой специальные щипчики, без усилий, непринуждённо, откалывал дед от куска маленькие острые лепестки. Так неизвестный мастер каменного века быстрыми, точными, веками отработанными движениями создавал каменное орудие труда. С таким расчётом, чтобы через много веков это зубило могло дойти до потомков и попасть в учебник истории для шестого класса.

   Полученные лепестки складывал дед в стеклянную, специальную сахарную тарелочку. А чай к тому времени был уже готов.Чай на колодезной воде, с особым известковым привкусом здешней земли. Можно было садиться у окна и пить вприкуску - как в книгах, как в старину у самовара. Как из блюдца купчиха на картине с арбузом и котом.

   А ещё вкуснее было без чая. Просто так. Гораздо лучше конфет. Даже лучше тех шоколадных аристократов, которые были одеты под фантиком ещё в две одежды - серебряную и полупрозрачную бумажную. Ходить по двору и грызть сахар. Если бы меня спросили тогда, что такое счастье, я бы ответила не задумываясь.

   Когда заканчивались лепестки, дед брал новый кусок цельного, необработанного сахара. Снова брал щипчики, играючи рассыпал монолит на новую порцию лепестков. А хранились у них с бабушкой запасы сахара в полотняной наволочке. Сухо стучали и не заканчивались никогда.

   Это был да, сахар. Настоящий. А тот, другой, называли "песок". А каким жалким и слабым казался мне по сравнению с настоящим сахаром из наволочки идеально кубический, правильный рафинад. Он казался просто никаким. Иллюзия, подделка.

   Но сейчас-то мне зачем эти крупные, твёрдые, ослепительно белоснежные глыбы? Чтобы сложить из них слово "вечность"? Но не бывает никакой вечности в мире людей. Просто обрадовалась, когда заказ пришёл. Крупно, по-настоящему, как первобытный человек.

   И щипчики в придачу.

Моментальный снимок

   В ту субботу было +2, а в эту стало уже -36. Именно в эту, другую, субботу и предстояло идти в театр. Я так специально и любовно выбирала билеты: чтобы связано с Пушкиным, чтобы уже чувствовался явственный декабрь.Чтобы выйти после спектакля в уютную, полную огоньков и огней тьму, и - хруп, хруп - тихонько пойти по новому, мягкому снегу не сразу в сторону дома, а сначала куда глаза глядят. А глаза будут разбегаться: один - в сторону светлой витрины, полной медведей и пингвинов; второй остановится на большом матовом шаре; а третий, внезапно открывшийся глаз стремится выше, на уровень пятого этажа, где переливается в окне чья-то ранняя, нетерпеливая гирлянда. И крупные, все до единой уникальные, снежинки, будут и будут падать и падать без разбора на всё подряд...

   Да и как может быть по-другому, если спектакль называется "Онегин. Письма"? Очень даже запросто может быть по-другому. Например -36. От метро бежать через сквер ровно три минуты. Но вмешивается безжалостная, твёрдо и окончательно доказанная теория относительности. Три минуты - это бесконечность. Воздух похож на ледяной куб, который прочно встаёт поперёк горла и не двигается ни туда, ни сюда. Но даже с кубом в горле невозможно не заметить, как велик и прекрасен этот трёхминутный путь: ничего, кроме белого, кроме стужи, кроме безмолвия и покоя.

   Как бы ни был захвачен дух от мороза, всегда остаётся некоторая его часть, которую захватит восторг от того, какие вдруг стали ели, не говоря уж о берёзах. Как в сахарной глазури - приходит на ум первое и банальное. Но ведь правда похоже. Хрупкая эта красота создана для запоминания. Для мысли о том, как жалко будет руку, если я сейчас остановлюсь и сниму перчатку ровно на пять секунд.

   Город пуст. Город сидит по домам. Кроме безумных, которым и в -36 нужен "Онегин" и нужен Пушкин. И кто-то уже снимает в гардеробе верхние, самые тёплые лыжные штаны, остаётся в штанах торжественных, готовых к встрече с прекрасным.

   И вот уж театр, как водится, полон. Двести раз читала я этот роман, а он по-прежнему неисчерпаем. Девяносто девять раз споткнулась я глазами о строчки: "Он в том покое поселился, где деревенский старожил лет сорок с ключницей бранился, в окно смотрел и мух давил..." Вот прямо лично барин и давил, а не Анисья с Настасьей? Прямо пальцами?

   И лишь на сотый раз узнала я, что "мухой" называли в те времена рюмку для наливки (и выражение "быть под мухой" - отсюда). Это же совсем другое дело! И хоть бранился с ключницей барин Дмитрий Ларин целых сорок лет, а всё же никто лучше неё во всей округе не делал ни ерофеич, ни спотыкач...

   Я и в тысячный раз послушаю "Онегина", и в -36. Ровно 200 лет назад начал Пушкин свою первую главу, в неполных свои 24 года.

  "Морозной пылью серебрится его бобровый воротник..." Моментальный и вечный снимок. Моментальной и вечной зимы. Заглянул на минуту в нашу субботу и полетел дальше.

Виден снеговик

   В окно мне виден снеговик. Когда в городе появляются эти милые шарокатные люди, значит, зима пришла настоящая. Можно выдохнуть и успокоиться месяца на четыре: пришла.

   Стоят снеговики укромно - в парках, во дворах. Вчера не было, а сегодня есть. Идея снеговика возникает внезапно, спонтанно - в тот самый первый день, когда горшочек вдруг начинает варить с утроенной силой, будто извиняется, что так запоздал. И густейшая тихая каша повалит в город сразу со всех четырёх сторон света, и особенно сильно - с пятой стороны, с неба. Каша повалит не переставая, залепит лицо: ну-ка, ещё столовую ложку, без разговоров. За всех, до самого первого косматого прадедушки, который умел добывать огонь, быстро-быстро вращая деревянную палочку между ладоней. Так он добывал, а потом закутывался в шкуру и зачем-то садился у порога пещеры, смотрел на снег. Смотрел на снег. Лично мой самый первый прадедушка был именно такой. От так смотрел на снег, что не сразу слышал, как его зовут есть жаренное на добытом огне мясо...

   И вот город готов, мир готов. И встал в мире первый снеговик. Невозможно удержаться от снеговика, и эффект снежного кома подтверждается во всей красе: маленький шарик превратился на глазах в грузный, неповоротливый, неуклюжий - но это мы ладошками потом обхлопаем, придадим форму, усовершенствуем.

   Кто-то, не в силах совладать с азартом и восторгом,собирает в ком полдвора, а во второй ком - другую половину. За головой идёт в двор соседний. Ставит фигуру ростом с себя, как всякий художник неминуемо создавая автопортрет. Старательно  работает над выражением лица...

   Но чаще всего первый снеговик мал и прост. Незамысловат и этим мил. И нос у него обязательно будет морковка. Именно такой и виден мне из окна. Наступает новый день, а он снова виден. Прошёл дворник с лопатой - а снеговик виден! И вечером в свете фар и фонарей - виден, виден. Так отчётливо, что невозможно поверить в то, что большая часть населения планеты в жизни своей не видела снега.

Конец авангарда

   За год календарь становится родным. Утром каждого нового дня первым делом я смотрела не в зеркало, а в календарь. В принципе, говорил он примерно то же самое, что и зеркало, только мягче, деликатнее. Всего на один квадратик, на одно деление - вперёд.

   Я передвигала на один квадратик вперёд. Раз в месяц отрывала сразу три страницы. Как маску, под которой обнажался какой-нибудь новый, неизвестный ещё июнь или октябрь. И вот уже настоящее время ушло куда-то вверх и стало прошлым. А ближайшее будущее открылось, и стало ясно, что день рождения подруги придётся точно на вторник. Я бы и так ни за что не забыла, но с календарём спокойнее.

   Замечательный человек придумал эти длинные календари, которые показывают сразу три куска времени. А ещё один кусок - январь - в подарок тем, кто не успел вовремя обзавестись следующим календарём. Или кому вдруг не подарили. 

   Как мне. И раз уж так вышло, нужно срочно купить новый, пока есть ещё в запасе январь. Чтобы место на изнанке входной двери не осталось пустым - как провал дома, как безвременье без квадратиков, пятниц и без лица.

   А это совсем не простое дело. Потому что красивых, родных календарей в мире мало. А некрасивых - много. Насилу попадётся после многочисленных попыток какой-нибудь авангард, мелькнёт геометрия Малевича, плотно набитая фигура жёлтого человека. Хорошо и неожиданно срифмуется с блокнотом "Авангард", в котором я буду писать подряд 365 дней. На очень подходящей, желтоватой плотной бумаге. С очень  подходящими картинками там и тут. Но пустого пространства больше.

    Когда-то я бы написала на такой бумаге письмо. Может быть, даже в декабре. Декабрь очень подходит для писем, для настольной лампы, для долгих взглядов в очень короткие сумерки, для кусания колпачка авторучки. Так ложится на бумагу всё самое главное. Так запечатывали, так опускали в ящик. Так начинали ждать. Декабрь очень подходящий для этого месяц - чтобы ждать...

   Но кто теперь пишет письма, даже на плотной желтоватой бумаге? Вот и я не пишу. Так что-то, в блокноте, для себя. Про себя. Непонятно зачем. Чтобы они подошли  к концу вместе и вовремя - календарь и блокнот? Ещё одна прожитая геометрия - изобилие квадратиков, пересечение прямых и странно набитых людей.

   И новое, будущее нужно тоже так выбрать - чтобы совпало.

  

Вертолёты зимы

   Редко встречаются в Сибири такие годы, но они есть. Когда по календарю пора прийти зиме, и сердце уже стучит совсем по-зимнему. И утро - о, это раннее, буднее ноябрьское утро! - не нуждается ни в каких описаниях и доказательствах. Помолчим об этом, а люди поймут.

   "Ноябрь - зима", - говорит весь организм. И наливает приятной, выше комнатной температуры, воды в приятную, толстую стеклянную кружку. И бросает в воду, бросает в кружку шипучую таблетку витамина С. И таблетка начинает бурно истончаться, выбрасывая фонтаном на руку мельчайшие брызги. Так показывает таблетка свою пользу, свою немедленную готовность поддержать организм в трудное время года. В очень тёмное, очень длинное и холодное время года.

   Но случаются такие годы, когда ноябрь - не зима. Когда хочется настоящего снега, снегопада в ранних сумерках, ступающих по-новому ботинок - как было, как мы привыкли за тысячи лет. Хочется не нуля, а какой-то определённости. Так да или нет? Но всё, что нападало, снова растаяло. И снова нападало, чтобы растаять.

   В таком ноябре отлично пойти в театр на "Мёртвые души", в которых от Гоголя остались только фамилии - Чичиков, Манилов... Без них я бы не поняла, особенно без Ноздрёва, облачённого в белые семейные трусы. Но Гоголь - шире, Гоголь в деталях, везде. Гоголь - не писатель, а свойство мира, порядок его беспорядочных вещей. И надетые на персонажей шубы, в основном до пят, так живо напомнят о зиме, что и сам, как тулуп, вывернешься наизнанку. Где они только взяли, из каких сундуков? Каракулевые, козлиные, мутоновые... Да-да, всё именно так и было, в основном до пят.  На Собакевиче (Гоголь - в деталях!) рыжая собачья. Точь-в-точь, как у некоторых моих сокурсниц. Тогда, в ноябре, давно, вовсю стояла зима...

   Но я успевала на вечном своём бегу - за автобусом, за нужной книгой, за людьми и к людям -  остановиться у какого-нибудь встречного клёна, сорвать и запустить "вертолётик". Уже полностью сухой, пожелтевший, лёгкий. Такие летят как надо к земле - таинственно и неуклонно вращаясь. Как наша планета миллиарды лет. Как наступает зима, всегда и  неизбежно.  А ноль там стоит в мире или собачья шуба - какая разница? Ноябрь - это зима. И сердце стучит по-зимнему. И вращается "вертолётик".

Изящно, весьма изящно

   "Изящно, весьма изящно",- задумчиво говорит академик Крафт. Лёгкий, подвижный, как Моцарт, и столь же гениальный Леонард Эйлер только что объяснил решение задачи про корабль, густо исписав доску невероятными формулами. Победно поставил в финальном знаменателе цифру 12. Большой студент в маленьком нелепом парике застыл в дверях и зачарованно слушает. "Врата учёности", фильм второй эпопеи "Михайло Ломоносов".

   Ещё в детстве поразил меня этот эпизод. Изящно? Но это слово совсем из другого мира, так не говорят про доску, покрытую меловой двухэтажной абракадаброй. Сквозь которую нипочём не продраться к свету. А вот Ломоносов застыл в дверях и очарован. Он понимает.

   Учительница математики оценивала наши классные старания и домашние страдания не как академик Крафт задачу Эйлера, а попроще: очень часто 3, редко 5... Хоть бы 4, пусть с минусом, минус в журнал не ставят... В наш кабинет с портретами Евклида и Лобачевского над доской Ломоносов бы вряд ли заглянул. Не увидел бы, какая красная и крупная висит на видном месте его цитата: "Математику уже затем учить надо, что она ум в порядок приводит».

   Мой ум был весьма беспорядочен. И когда в книжном магазине увидела я новую, неизвестную какую-то "Математическую шкатулку", я сразу её купила. Привлекла обложка, исполненная Е. Шабельником? Мне нравился его взгляд и юмор. Или я думала, что под обложкой окажется какая-то другая, таинственная математика, которая породила Эйлера и Ломоносова. Закрытая для меня, как волшебная дверь для Буратино без ключика.

   Биографии великих математиков в начале книги я прочитала как сказку, как бытие инопланетян. Более других поразил меня Эварист Галуа - создатель современной алгебры. Поразил звучным именем и датами жизни: 1811-1832. Нечто новое он начал открывать в 16 лет, а в 20 глупо погиб на дуэли. Об этом, конечно, в книге для школьников не было ни слова. Но знал ли стрелявший, в кого стреляет? Впрочем, гений и сам должен думать о возможных последствиях.

   "Эта задача прельстила меня, как яблоко прельстило Еву!" Эйлер лёгкий, остроумный, невероятный. "Да, вернёмся к нашим малым отклонениям", - вторит ему Крафт. Хоть и душный в целом тип, но тоже  во власти невероятных формул.

   Никогда не беритесь за последующее, не усвоив предыдущее... 

   Задача под номером пять в "Математической шкатулке" была не задача, а история из жизни. "Рассказывают, что в начальной школе, где учился мальчик Карл Гаусс, ставший потом знаменитым математиком, учитель,чтобы занять класс на продолжительное время  самостоятельной работой, дал детям задание - вычислить сумму всех натуральных  чисел от 1 до 100. Но маленький Гаусс это задание выполнил почти моментально. Попробуйте и вы быстро выполнить это задание."

   Очень хотелось продолжения. А что учитель-то? Был раздосадован или, напротив, пришёл в восторг? Да знал ли он сам решение? Долго раздумывать над хитроумной задачкой не хватило терпения, и я, по старой школярской привычке, заглянула в ответы. Но они начинались с задачи номер восемь. Видно,авторы книги считали задачу из жизни Гаусса слишком элементарной для школьника конца 20 века.

   Обычно я сразу выбрасывала из головы неподдающиеся задачи, но эта запомнилась. Как он решил почти моментально? Как? Не то чтобы я прельстилась, как Ева яблоком. Но всё же - как? Почему-то не пришло в голову спросить об этом учительницу математики. И Марину бы Николаевну я спросила наверняка. Но у нас, к несчастью, была тогда Антонина Васильевна. И тайна суммы ста чисел пропала в дебрях беспорядочного ума. На годы, на годы. Но не навсегда.

   Потому что есть в мире люди, равные маленькому Карлу Гауссу! Оказалось, что задача действительно решается почти мгновенно. Вот так. Берём число 50 и складываем соседние ему числа: 49+51=100. И таких пар будет 49. 49*100=4900. Прибавляем два оставшихся свободными числа: 50 +100=150. 4900+150=5050.

   Изящно, весьма изящно. Как будто студент Ломоносов глянул на меня тайком из приоткрытой двери.

Семидесятилетний дневник

   Корней Иванович Чуковский вёл дневник на протяжении без малого семидесяти лет. За это время мир переменился несколько раз, до полной неузнаваемости. Уходили люди, приходили люди, и снова уходили. А Корней Иванович всё вёл и вёл. Начал ещё в Одессе, в ту пору, когда был не Корнеем Ивановичем, а юным долговязым Колей. У него полно идей, а зарабатывать приходится уроками. Шестого марта 1901 года Коля получил получил три рубля за сочинение, которое написал для одной гимназистки восьмого класса. "Доня доставил мне этот заказ... Исполнив его в три часа, я получил 3 рубля. Ничего себе." Значит, и тогда, 122 года тому назад, тоже были ленивцы и ленивицы, которые не знали, кому платят свои рубли. Он был тогда девятнадцатилетним Колей, но мало кому так бывает девятнадцать лет, это надо признать. Почти никому не бывает настолько девятнадцать.

   "Я совсем отучился иметь духовные страдания. Моя душа плоска, как тарелка, и пуста, как голова Клары Львовны. Я удивительно, бесконечно невпечатлителен. Нет такой вещи, которую я не мог бы позабыть через час... Память души - во мне почти отсутствует. Вкус у меня громадный, тонкий, - но я даже посредственным художником никогда не буду, до такой степени я невпечатлителен..."

   Долго, подробно, детально описана ночь, проведённая с больным зубом. Чтобы всякий читающий через сто лет не очень сетовал на то, что наш мир испортился. В некоторых пунктах мир стал значительно лучше. И не так-то он прост. Почему о больном зубе легко написать тома, а искренне о главном - невозможно?

   В те годы на Земле жили одни только взрослые люди. Поэтому сын Коля родился у Корнея Ивановича сразу довольно взрослым.

   "Коленька в моей комнате пишет у меня чистописание "степь, пенье, век" и говорит: "Самое плохое во мне - это месть. Я, например, сегодня чуть не убил ломом Бобу. А за что?! Только за то, что он метёлочку не так поставил. Когда я вчера ударил Лиду,ты думаешь - мне не было жалко? Очень было жалко, я очень раскаиваюсь".

   "Он будет жить дольше меня и увидит то, чего я не увижу..." А всё будет не так. Жестоко и чудовищно не так. Великий подарок судьбы человеку - не знать своей судьбы. Иначе как бы он жил? Как бы выдержал?

   Невозможно читать, как оно всё будет, как было на самом деле. И невозможно не читать. Про огромную трудную жизнь огромного трудного человека. Глаза которого видели всё, а сердце пережило ещё больше. Год за годом, до самой последней ночи...

   Никогда не могла вести дневник, не хватало мне для этого искренности.

Вид тигра

   На осенних каникулах Игорян побывал во Владивостоке. Присылал фотографии: Океанариум, остров Русский, Стеклянная бухта... А с персональной надписью прислал только одну, из сафари-парка: "Мама, тебе нравится этот тигр?"

   Спрашиваешь! Я долго не могла найти в себе сил, чтобы закрыть тигра. Отправила тигра всем, кому только могла, и открыла снова. На снимке был запечатлён прекрасный осенний мир, а в центре этого мира лежал прекрасный зверь. Идеальный. Как две капли воды похожий на священного Амбу из толстой книги амурских сказок, охота на которого была под абсолютным запретом. Табу. Потому что Амба был предок всех настоящих людей, созданный природой совершенно. Принимающий это совершенство небрежно и величественно.

   Времени с тех сказочных времён утекло столько, что прямых потомков Амбы, может быть, и не осталось уже на свете. Теперь все думают, что Амба - это просто тигр. Что тигр лежит. Специально в островке, свободном от палых листьев. А лапы! Огромные. Хищные, но с подушечками. В пяти шагах пройдёт Амба, а мы и не заметим. Так он защитно окрашен, так сочетается с природой, так на своём месте каждая его полоска. 

   Пройдёт Амба с бесстрастным выражением лица, но с такой грозной силой, что слово "укротитель" мгновенно сотрётся в памяти, как самое нелепое в человеческом языке. Ибо Амба неукротим. Хвост его похож на шлагбаум. Значит, в тот мир нам нельзя. Где проходит в пяти шагах чуткий и великий Амба. Страшный тот и сказочный мир. Мир настоящих предков.

   Но Амба и за тысячи километров абсолютный тигр. Он тигр настолько, что не нужны никакие вопросы.

Переход к изюму

   Из фруктовой и овощной лавки вышел человек, крепко держа в руках продолговатую яркую дыню. Ещё месяц назад глаз бы на дыне не остановился. Затерялась бы дыня, слилась бы с городским золотым пейзажем. Но в ноябре...

   В ноябре дыня кажется посторонним предметом. Дыню теснят многие сорта хурмы, и некоторые из них действительно не вяжут. Дыню теснят мандарины, с листьями и без. Так приходит зима. Так не верится, что она пришла. Ведь в этом овощном и фруктовом киоске стояло вечное лето. Я покупала там черешню и чернослив, и самое нежное из всех фруктовых созданий - персики "Чемпион". И девушка-продавец знала меня.

   Однажды я пришла в киоск в тот момент, когда в киоске ели арбуз. Знакомая девушка-продавец и пара, похожая на её родителей. Папа девушки весело и лихо отрезал от половины ломти невероятной красноты и красоты. Семейная трапеза была в самом разгаре. Я было смутилась, но трио в один голос воскликнуло: "Здравствуйте!", а ещё через секунду в моей руке оказался огромный кусище. Отказ исключался.

   Да... Я вспомнила, как однажды у другого, тоже знакомого, продавца спросила арбуз: "Выберете мне, пожалуйста, такой, такой..." "Понял! Как для себя!" - чутко уловил пожелание продавец. Он с юмором, и я люблю у него покупать. И выбрал арбуз действительно как для себя. Но этот, в компании весёлого семейства... Он был трижды для себя, и четырежды. Он был выбран с очень большой любовью к ближнему. Ну, и к себе тоже. 

   Вот салфетки, пожалуйста. Вот коробка - бросать корки и кости. Спасибо, правда очень вкусно. И новый красный ломоть тут же оказался в моей руке. И отказ исключался.

   И вот уже на земле ноябрь. И человек выносит из весёлого киоска дыню - как последний кусочек лета. И я тоже ещё успею, куплю чёрный виноград. Ещё красивый, но как будто слегка усталый. Как будто мысленно он уже изюм. И наш переход к изюму уже не за горами.

Темняется

   И вот в какой-то миг просто осень стала поздней осенью. В миг, когда все спали, Земля ещё немножко обернулась вокруг Солнца, но не плавно, рывком. Так, что вывихнула бы шею, если бы  не была шаром. Но человек не шар, человека развернуло так, что долго ему теперь, очень долго смотреть в сторону снега, в сторону пустых равнин, твёрдых рек и молчаливых лесов.  В сторону бледного короткого дня, на горизонте которого легли попеременно, как слоёный торт, белые и сизые облака. Долго ему теперь смотреть сны.

   Явилось снова в мир и пошло гулять по нему первобытное, прабабушкино, тягучее слово "темняется". Оно означает, что день окончен. Но мы-то не сбавляем темпа, привычно летим вперёд, нажимая по пути на все кнопки, поворачивая все выключатели, смахивая в сторону изображение на экране смартфона. После шести вечера жизнь только начинается!

   Но каким-то древним сквозняком, каким-то чужим и страшным миром веет от этого смешного слова - "темняется". Необжитым, не нашим пространством, полным волчьего воя, пушкинских бесов, глуши, метели, полосатых вёрст. И безымянных ряженых-суженых, которые только и ждут приглашения на ужин.

   Скорее! Скорее туда, где пахнет сизым печным дымом и аппетитно скрипят по снегу чьи-то огромные подшитые валенки. Идеально было бы открыть при этом прозрачную банку, полную крепких и правильных солёных огурцов. И чтобы какой-нибудь кот лежал на ковре крепко, как приклеенная марка...

   Когда темняется, и с каждым днём сильнее, хочется думать о доме. Что он был у меня и тысячу лет назад. Тогда тоже в какой-то миг просто осень стала поздней осенью. И долго теперь смотреть снег и сны, сны и снег. До тех пор, пока они полностью не превратятся друг в друга.

Локти

   И дело даже не в том, что Локти. Встречаются в нашей жизни названия и почуднее. Дело в том, что именно так должно выглядеть параллельное пространство. Едешь по грунтовой, не очень-то укатанной дороге, в облаке мелкой меловой пыли, и вдруг - большое счастье. Подкова (нет, подковища!) рожками (нет, рогами!) вверх, что означает: успех, полная чаша. А поперёк подковы написано всё, что нужно знать - проезжему ли, прохожему, одному ли из двух с лишком сотен местных жителей.

   Подкова гласит: село Локти основано в 1576 году от Рождества Христова, в 7084 году от сотворения мира. Что же такое должно было произойти в 1576 году в свежепокорённой Ермаком Сибири, именно в этой точке её необъятного пространства? И как просуществовал без Локтей наш мир целых 7 тысяч лет и ещё 84 года?

   Но пусть не смущают проезжего человека даты и цифры, они могут быть любыми. В Сибири нет времени, только пространства. В том числе параллельные. Внезапное счастье и удача сразу у дороги. А тем, кто на перепутье, подсказки: Кутафинка - туда, пасека Романовых - сюда.

   А локти - это изгибы реки. В 7084 году от сотворения мира здесь тоже текла река.

Муравьи в октябре

   Давно уже не видела я муравейников. Поэтому не сразу поняла, что это он и есть. Большой тёмно-рыжий купол, похожий на хорошо поднявшийся в духовке бисквит. Издалека идеальный. Но если подойти поближе, станет ясно, что учебник природоведения за третий класс говорил чистую правду: южный склон муравейника более пологий, а северный - крутой. Так можно сориентироваться по сторонам света тому, кто заблудился в лесу. Есть люди, которые умеют ориентироваться, и точно знают, куда придут. Понимают этот язык. "Пойдёшь на первую звезду через болота, увидишь горелую берёзу, а там тропка через лес, прямо к Ясному Ключу"...

   И ведь выходят! Прямиком к Ясному Ключу. Я так не умею. Даже если рядом с муравейником стоит, как вторая картинка из учебника, стройная сосна. И ветви её, как сказано, полностью совпадают с муравейником: короткие растут с северной стороны, длинные - с южной. Сосна нигде не училась, но откуда-то знает. И муравьи знают. А я видела картинку. Но мне не надо ни на север, ни на юг. Просто уж очень хорош муравейник.

   Летом он вовсю кипит, суетится. В октябре - тихо булькает. Давно унесли муравьи с южной пологой стороны свои шезлонги, в которых так хорошо было загорать после напряжённого рабочего дня. Скатали  муравьи все коврики, взвалив на плечо, унесли зонтики - туда, в глубину, в таинственные сумрачные кладовые. Закрыли на самые надёжные засовы все входы и выходы на студёной северной стороне. Кто-то прилёг уже и в спячку, крепко веря своему внутреннему календарю. Но самые ответственные ещё снуют на поверхности из последних сил, проверяют лично, всё ли в порядке. И уже не делят солнце на северное и южное. Спасибо, что просто есть ещё один день.

Вода и осень

   Осень течёт, как вода. И люди тоже становятся осенью. Становятся водой, в холодной глубине которой уже прилегла на дно, замедлилась крупная и мелкая рыба. А на поверхности всё больше и больше жёлтых листьев. И первый лёд где-то уже в пути, рукой подать. Но не время пока подавать льду руку.

   Люди склоняются над осенней водой, всматриваются в себя. Люди осенью у воды не те, что летом. Они в капюшонах, они разводят небольшой костёр с первой, настоящей, древней целью - согреться. От воды идёт прохлада, от огня тепло. Так устроен мир.

   Видела я этой осенью воду спокойную, видела струистую, видела падающую. Видела воду без дна, видела прозрачную и густую, как желе. Такой воде очень бы подошло название "заливное". Фирменное блюдо октября. Поэтому люди  разводят костры, и стоят, и сидят. Смотрят, как течёт мимо, как течёт сквозь них. Как становятся осенью их тела и души, с притихшей рыбой в глубине. С поверхностью лица, полной жёлтых листьев.

Люди и грибы

   Очень приятно думать о грибах, особенно осенью. Стоять в пасмурный сухой день на краю леса и думать: там грибы. Думать уверенно и спокойно. Там царство грибов. Войти в него может только человек в резиновых сапогах, бледно-лесной одежде и вязаной шапочке - чтобы не лезли волосы, чтобы глаза были всегда готовы заметить только съедобные грибы, только самого высшего сорта.

   Тут тебе человек собиратель, тут и охотник. Ведь грибы, хоть и растут из земли, хоть целыми семьями растут из пней, а существа. Им не очень-то хочется быть найденными. И в таинственном грибном царстве технологии тоже не стоят на месте. Тот, кто первым заметит в траве резиновые сапоги, тут же отправляет в чат грибницы сообщение: "Прошу всех прикрыться листом!" (тревожный смайлик). Но получается не всегда и не у всех. И сапоги неотвратимы.

   Сапоги пришли сюда как древние собиратели. Но после первого же пузатого белого, после особо крупного подберёзовика на пёстрой ножке охватывает людей в сапогах не менее древний охотничий азарт. Ножики есть у всех до единого, и правило помнят все: гриб следует отнюдь не выкорчёвывать из почвы, а срезать аккуратно. Так делает даже самый азартный, самый нетерпеливый грибник, у которого за плечами рюкзак, в рюкзаке ведро, и руки таким образом остаются свободны: срезай и бросай за спину, срезай и бросай...

   Я знала в своей жизни одного такого грибника дядю Женю. Его ведро наполнялось с удивительной быстротой; его резиновые сапоги не знали устали. Подберёзовик он называл смешным словом "обабок". Это был высший грибной жаргон. 

   Азарт дяди Жени с ведром за плечами был силён настолько, что мне временами казалось: сейчас дядя Женя, преследуя очередной белый (обабки его не интересовали), заблудится в грибном царстве, и его придётся искать, как в мультфильме, с криками "Ау!"

   Но дядя Женя всегда возвращался, и ведро за его плечами гордо было наполнено с горой самыми отменными грибами. Он ведь родился под счастливой грибной звездой, и его фамилия была - Астратов.

   Но даже менее знатных грибников неведомая сила влечёт по осени в лес. Какой-то зов предков. Люди и грибы преобладают осенью в лесах. И невозможно объяснить русским языком: зачем? Зачем гладят нежную бархатную шляпку, вдыхают прохладный, тонкий, сырой аромат? Несут в корзине, несут за плечами в ведре существ, которые выросли из-под земли. А главный вопрос: зачем съедают в поздний вечерний час не менее половины чугунной сковороды поджаренных с крупно порезанной, вошедшей в полную картофельную силу картошкой? Вот зачем?

   И не спрашивайте. Потому что так надо. Надо, и всё.

Запоздалое ухо

   Всё чаще, как золотые октябрьские листья, пролетает мысль о том, что пора бы уже прийти и осени. Уже все права есть у неё на мятную прохладу по утрам и долгие уютные дожди, которые так хорошо сочетаются с ранним субботним утром и новым верблюжьим одеялом. Все права есть у осени на одиноко пролетающую снежинку и замёрзшую на ветру голову, которую давно пора чем-нибудь покрыть. Имеет осень права на людские тела и души. Но почему-то медлит в них вступать, и Алиса снова обещает на завтра  22 градуса Цельсия выше нуля. Ещё один день. Пусть будет так.

   И немного жаль, глядя на мир вокруг, думать, что гербарий уже закончился и сдан в кабинет биологии без возврата. Гербарий был задан Игоряну в сентябре. Были нащипаны Игоряном в ближайшем парке листья всех типичных для наших широт представителей: тополь, берёза, боярышник, рябина... Этих я знала. Твёрдо знала не очень типичный дуб.

   Были уложены листья на просушивание в книгу, которую никто никогда не прочитает. Была втиснута плотно та книг меж других книг. Всё!  И негоже мне вмешиваться в домашнее задание шестиклассника.

    Но... Сентябрь стоял такой тёплый и солнечный, такой прогулочный по дендропарку и вольным загородным лесам, что ожил во мне и подчинил своей воле зов из далёкого детства, когда я была одержима гербариями каждое лето. И особенно страстно сушила не в наших широтах удивительную кожистую магнолию и мой самый любимый канадский клён. 

   Я не могла спокойно гулять в сентябре, я смотрела на все деревья с кустарниками и думала: а вот такого листа в книге ещё нет; и такого, кажется, нет...или есть? Возьмём, на всякий случай. Я поняла, что очень плохо знаю растения наших широт. Вот это ива, да. Там вяз. Но незнакомцев было гораздо больше. Особенно холодноватого оттенка, как будто глянцевые листья, которые оказались лавром. А миндаль? Сибирь опять открывалась с новой стороны.

   Самый большой и странный лист я отправила школьной подруге-кандидату биологических наук из Академгородка, и та, после некоторых раздумий,ответила, что это, без сомнения Acer negundo, он же клён американский, он же клён ясенелистый.

   Я ходила по лесам и паркам со стопками листьев в руках, и не могла удержаться. Мне всё казалось, что охвачены далеко не все типичные представители, не говоря уж о нетипичных. Топорщились в руках хвойные всех мастей: сосна, кедр, лиственница, пихта и очень колючая голубая ель. В книгу они ложились не очень охотно, книгу распирало от гербария.

   Большая работа не терпит суеты. Не торопясь, небольшими партиями, листья были приклеены в тетрадку, определены, подписаны. Игорян утомлённо вздыхал. А я с сожалением отметила, что в тетради  остались незаполненные листы, но нельзя объять необъятное. Мы и так узнали очень много.

   Гербарий был сдан. Но осень в городе продолжалась тёплая, солнечная, теперь уже  полностью золотая. Продолжалось хождение по ближним паркам и отдалённым лесам. И однажды встретилось на склоне маленькой реки такое чудо-растение, такое приятное, с бархатными такими листьями,что я пожалела о том, что гербарий уже окончен - пушистый лист стал бы его украшением и большим дополнением. А звали то растение "медвежье ухо". Уютно, точно, сердечно.

   Запоздалое ухо, октябрьское. Но я не удержалась, забрала себе один лист. Положила на память в книгу, которую никто не читает. К дубликатам рябины, боярышника, белого тополя. Которые не вошли в тетрадку и остались с нами просто так.

Мир и молодило

   И вот я узнала, как называется это милое растение, похожее  одновременно на миниатюрные кактусы и капустные качанчики мятного цвета, в травянисто-зелёном веночке из жёстких лепестков.  Такие качанчики очень привлекают внимание среди лишаистых камней на скалах, горах или сопках - всюду, куда заберётся нога человека в поисках красоты и тишины. Смотреть можно бесконечно, а называется то растение - молодило.

   Как любое существительное среднего рода, молодило содержит в себе нечто комичное и одновременно странное. Мыло, рыло, одеяло... Замечательно звучит слово "творило", а так же другие, не менее древние: кружало, кружево, месиво, толокно... Будто не полностью сами, а какая-то таинственная третья сила присутствует меж людей, что бы они не делали. Спать легли, а их одеяло. И варенье лежит не просто к чаю на не просто посуде блюдце. Это вещи коренные. В них есть что-то надёжное, спокойное и вечное. Мыло было, есть и будет. И рыло тоже.

   Осенью встретится на пути свежее, бодрое, как только что из мая, милое молодило. Да, встретится осенью. В жёлтый до горизонта день, полной засыпающей и засыпающей золотом природы. День, который крепко ассоциируется с Левитаном - настолько чудесная стоит осень в Новосибирске и его окрестностях.

   А миниатюрное, но крепкое молодило под ногами не даст забыть, что вот есть вокруг мир вещный, а бывает ещё - вечный. И в той точке, где они пересекаются, как раз и находится человек.

Пихтовка

   Всего сто километров к северу от города, а мир совсем другой. Север - самая сильная сторона света, он никому ничего не обещает. И здешний лес - не светлый Караканский бор, где по обочинам выстроились машины грибников, и вот уже кто-то несёт полные вёдра; а в лесу осталось столько, что хватит на всех дважды и трижды. Здесь не везде и пройдешь - топко, дико. Березняки, колтуны трав и кустов. Во всём чувствуется близость самых больших в мире Васюганских болот.

   Раскинулись те болота на территории в 53 тысячи квадратных километров. Даже представлять не буду, сколько это, куда это. Не могу. Знаю одно: собак Баскервилей там среди трясин можно спрятать сколько угодно. Но нет здесь чудовищных собак. Зато есть предупреждающие дорожные знаки: возможно появление дикого зверя. Я раньше не очень-то верила таким знакам. Разве дикий зверь захочет появляться на дороге людей?

Но лось-то на дороге стоял подлинный.

Лось! Лось!!! Смотрите, там лось! Скорее! Настоящий лось!

   Надо отдать лосю должное: он милостиво дал на себя посмотреть секунды три, а потом... Я бы не сказала, что ушёл. Лось уплыл в заросли, сомкнулись над лосиной головой густые травы. Ухнул в яму - и как не было дикого зверя.

   А север всё усиливался, надвигался. Небо закрылось, как ставнями, плотными серыми облаками, и стало на целых пять градусов ниже. Скоро будет Пихтовка, за которой простираются болотные, полностью безлюдные пространства. Они появились задолго до того, как люди научились измерять мир километрами. Очень трудно заболеть в Сибири манией величия, потому что место человека в природе здесь определено раз и навсегда. Особенно если двигаться на север.

   В Пихтовке тоже стоял сентябрь. Но другой. У такого сентября не забалуешь. Без излишеств стоял сентябрь. Главным его украшением была тихая речка, заросшая миниатюрными, очень красивыми листьями кувшинки. Как узорчатое домотканое покрывало, глаз не оторвать. Небольшие, но крепкие каменные ступени вели с берега прямо в реку. Чтобы удобно было Водяному выходить из глубин, немного отдыхать в лунном свете.

   Вскрикивали что-то в прибрежных кустах неперелётные птицы, а в остальном тишина была полной. Близость многоклюквенных, густобрусничных Васюганских болот витала в воздухе. Витал дух затерянного мира. После того, как в 2000-м году разобрали железную дорогу, которая связывала Пихтовку и соседние сёла с "большим" миром, этот дух значительно усилился. Как триста лет назад, когда пришли в эти места со своими семьями первые поселенцы-староверы. Всё в точности. Только интернет ловит.

   В Пихтовке прожила семь лет ссыльная Анастасия Ивановна Цветаева. Ходила в крестьянской одежде, преподавала немецкий язык. Ни двоечники её, ни отличники не знали, что напишет Анастасия Ивановна книгу о своей жизни в селе Пихтовка Колыванского района Новосибирской области - "Моя Сибирь". Она как моя, только другая.

   Она бесконечная.
 

Пока сентябрь тёплый

   Пока сентябрь стоит тёплый, лучшее, что можно сделать в субботу - поехать прочь из города. Выбрать приглянувшееся, только не дачное, название. В окрестностях, но и не то чтобы совсем близко. Впрочем, в Сибири близко и не бывает.

   Как насчёт Криводановки? Или Чика? Тоже вот Коченёво - отлично звучит. Везде своя, разная жизнь. Ещё лучше - свернуть наугад: сначала с главной дороги на неглавную, а потом ещё раз, в полную неизвестность. Именно так была открыта Боярка. Придорожный столб с её названием стоял очень яркий - оранжевый и зелёный. Деревня оказалась более естественных тонов. Как триста, пятьсот и тысячу лет назад, всякий новый, проезжий человек в том обособленном мире чувствует себя нарушителем границы. Кроме того, весь мир в тот день копал в огородах картошку, и ходить по безлюдным улицам было как-то неловко. Будто отлыниваю.

   Ни души не было на улицах, кроме группы кур под началом крупного пёстрого петуха. По матовой поверхности заросшего ряской пруда плыла ровная цепочка уток. Двигались они быстро и в то же время плавно, очень быстро и организованно удалялись от берега.

   Заросшая тропинка оказалась улицей Комсомольской, и очень оживлённой. По ней катался на велосипеде мальчик лет семи, а возле дома сидел на скамейке, покуривая что-то крепчайшее, крепкий загорелый дедушка. Поздоровались. В деревне слишком мало людей,чтобы проходить мимо, не желая здоровья. Нельзя не поддержать простой разговор, не присесть рядом на скамейку, а то и просто на берёзовый чурбак.

   К кому-то в гости?  Просто так, посмотреть?   К-ха, а что здесь смотреть-то?

   И как объяснить,что вот лично я только что смотрела камыш? Смотрела на весёлые ворота с нарисованными лебедями, соболем, котом и кроликом. А ещё у вас утки...

   Утки?  Да это разве утки? Смех один, а не утки. Теперича не то что давеча. Раньше я, помнится, одним выстрелом десяток сшибал. Шомполом стрелял, а они жареные прямо в тарелку падали! Утки... И медведи раньше так не ходили, как сейчас. Боялись. Теперь не боятся. В Колывань вот надо съездить, чаю да кофе купить. А сейчас трактор заведу, за грибами с внуком поедем.

    Я думаю, что они в самом деле поехали - дед и внук. Медведя не испугались. А утки плыли по матовой воде слаженно и красиво. Не то что давеча, конечно. Но посмотреть хватит.

Именно тот

   Да, это именно тот музей. Тот самый! Я была здесь много лет назад, но крепко-накрепко запомнила советы из дамских журналов начала 20 века: "Мыть голову следует один раз в месяц; отруби с двумя яичными желтками; если волосы сухие от природы, смазать их вазелином..." Через месяц процедуру повторить. А вот кому помады для придания белизны шее и плечам: 3 грамма скипидара, 2 драхмы рыбьего жира...

   Музей истории Петербурга-Петрограда, что в Петропавловской крепости. Первые залы так, для общего развития: корабли, мундиры, письмо Вольтера Екатерине Великой: "Пчела, конечно, полезна, её любят и боятся"... Изящно, изящно. А вот отпечаток огромной руки царя Петра...

   Но скорее, скорее туда, в Петербург-Петроград конца 19- начала 20 века. Мой любимый цвет, мой любимый размер, мой несравненный русский язык. "Взять одну десертную ложку сарептской горчицы, немного 1-2 (растолчённых) куска сахара, 2 сырых желтка (но лучше крутых), мешать, подливая по капле прованского масла..." Это рецепт соуса провансаль из французской кухни, который умела приготовить всякая уважающая себя дама со смазанными вазелином или спиртом волосами. А ботинки они носили вот такие. Сто с лишним лет прошло, а всё как новые.

   И всё так же нетленны советы бывалого торговца, из которых первый и главный: дешёвое радует пять минут, добротное минимум пять лет.

   Блины с пылу, с жару три на грош; а ещё мне фунт груш на 12 копеек. Хочется разглядывать и разглядывать эти крепкие вещи, которые радуют не один год. Большая раковина для умывания в синих розах, новейший ватерклозет, тоже весь в цветах белых и рельефных, чтобы не так скучно было.

   Макет многоквартирного жилого дома сделан в человеческий рост. Можно заглянуть в каждое окошко, в далёкий, уютный, миниатюрный мир. Вот детская с железной дорогой и лошадкой-качалкой, а здесь кухня, вон там гостиная. В первом этаже - ателье дамского платья. Здесь примеряли воздушные шляпки с вуалями прелестницы с шеями и плечами неслыханной белизны.

   Висят на своих местах старинные телефоны. Можно снять трубку и услышать, как эмоциональный голос из неведомой какой-то дали зачитывает свежие городские новости, которым давно пошёл второй век. Новости дня, который был. Обыкновенного, буднего, как сегодня у нас. Примечательного лишь тем, что он никогда не вернётся.

И берег, и даль

   Хорошо, когда в не своём городе есть свои люди. Без них мы когда бы ещё попали... Да никогда, может быть, и не попали бы в Кронштадт. Ведь он где-то совсем далеко, посреди воды и неба, таинственный, как остров Буян. Даже и не думали, и вот попали. А по пути узнали, что есть на свете город Сестрорецк, и берег, и даль. Жемчужная холодная вода, сквозь которую просвечивают рыжие камни. Глубоко вековые сосны, поддержанные цепями - чтобы простояли хотя бы ещё сто лет...

   Мягкий серый ветер. Другой берег - не мой и не про меня. Но на большом округлом камне хочется посидеть подольше. Смотреть на малые волны, на плоское блюдо воды, на горизонтальный мир, мягко накрытый облаками.

   Когда-то здесь ничего не было. И вот: вознеслось из топи блат, Пушкин всё правильно сказал. И пока ехали в Кронштадт по дамбе, именно это слово носилось в мозгу, как чайка - "вознёсся". Заодно с новым, неслыханным городом вознёсся в очень короткие сроки и порт; и самый первый форт Кроншлот вознёсся первой же зимой, прямо из воды, ценой усилий, каких не бывает. Все промеры здешних глубин царь Пётр проверил лично. Может быть, и камни для строительства своими руками грузил на подводы, чтобы скорее, скорее. Зело нужен форт для защиты города, который только ещё будет. И стал форт. И были потом многие другие форты.

   Игорян сказал, что музей фортов в Кронштадте понравился ему особенно. Я и сама заворожённо смотрела в темноте на подсвеченные макеты, сделанные с большим мастерством и достоверностью: вот поднялся маленький мост, поплыл кораблик, в жилых помещениях тепло светятся окошки, указывает путь маяк...

   Больше всего поразил и запомнился форт "Александр Первый" (он же "Чумный"), где была когда-то создана вакцина против чумы. Страшное и спасительное место. Демонстрация фортов сопровождалась очень зрелищным и эмоциональным фильмом про историю Кронштадта - таинственного, как Луна, города. Который на самом деле оказался настоящим. И очень каменным.