Прогуливать, проходить, гулять

   Я чувствительна к этому слову. Бульвар. Округлое, как взятая наотлёт шляпа-котелок. Неторопливое, как шаг того, кому спешить некуда. Широкое, как летняя листва не наших, а бульварных краёв. Мне хотелось бульваров, но их не было вокруг, поэтому представляла особенно живо: вот люди, вот гуляют; вот уже новое их поколение - как сто и больше лет назад. В солнечном свете, в густой тени. В тёплом тополином снегу. Люди не меняются никогда. Как те были в сюртуках и матросских костюмчиках, так и эти остались - в джинсах и футболках.

   Я скучала по бульварам. Как угодно иди - по часовой или против - у каждого своё лицо. На Чистопрудном встретили Деда Мороза.

   Не пора ли перейти на другую линию, дедушка? А впрочем, пусть ходит, ведь до Нового года теперь всегда недалеко, из любой точки, из любого, даже самого длинного и жаркого дня.

   На Гоголевском встретили Гоголя, на Тверском Пушкина и деревянную детскую площадку. О, площадка! О, Игорян! Мы затем сюда летели, чтобы собирать все встречные горки и лесенки?

   Но ведь можно сесть на лавочку, как сто и больше лет назад. Не думать, смотреть на непривычно широкую, другую листву. Не берёзы, лиственницы и рябины, а липы и канадские клёны. И совсем уж немыслимые каштаны. Куда торопиться, если бульвары здесь? Так и эдак пройдены, на все лады воспеты. И самое любимое, Марины Бородицкой, отзывается и отзывается в такт.

                     Прогульщик и прогульщица
                     Прогуливали день:
                     Брели вдвоём сквозь белый свет
                     И голубую тень,

                     По самой лучшей из дорог
                     Испытанной и старой,
                     И проходили за урок
                     По полтора бульвара.

                     Прогульщик и прогульщица
                     Расстаться не могли.
                     Когда бульвары кончились,
                     Они в музей зашли.

                     Повесив куртки на крючки,
                     В египетском отделе
                     В пластмассовые номерки
                     Друг дружке пальцы вдели.

   А я-то что здесь делаю? Прогуливаю? Или прохожу? Или гуляю и гуляю, по часовой и против, пока голос не объявит мне пересадку на другую линию...

На фоне Пушкина

   Исполнение мечты - прийти к Пушкину в день рождения и поздравить лично - было стремительным. Самолёт новой, динамично развивающейся компании, обедом кормить не стал, зато домчал до Москвы за рекордные три с половиной часа, крепко заложив Игоряну ухо.

   Но всё пустяки. Бросить вещи, бросить на дно желудка хоть какой-то еды - и к Пушкину. Пешком, переулками. Вспольный, Гранатный... Безлюдные, тихие, как будто не колышется в двух шагах отсюда стоглавая и стогласая очередь в зоопарк. А глаза ещё не привыкли и мечутся, не зная, на чём бы остановиться. Выхватывают сочетание зелёных зданий, с маленькой уютной церковью во главе, высотку, про которую только недавно читали. Название улицы: Спиридоновка. Та самая? В том-то и дело.

   Но вот, наконец, и он. Видный издалека, нежного цвета, задумчивый посреди огромной городской суеты. Такой абсолютно вечный.

 - В грудях стесненье? - понимающе спросила моя дочь, на пороге последнего к нему подземного перехода.

   Спрашиваешь! Так в жизни почти никогда и не бывает. С днём рождения, Александр Сергеевич!

   На цепях цвета Пушкина сидели голуби. Привычно путались лапами в кудрях. Жили нахально и свободно. Они здесь обосновались. А люди текли. Пришла и ушла плотно сбитая экскурсия. Парень сфотографировал девушку, а женщина - женщину. Многие сфотографировали себя. Текли люди и текло время.

Ну, что? Пойдём дальше? Да, сейчас.

   Мы постояли ещё немного. И пошли. Дальше.

Сиреневое

   Трещат от сирени по швам города и социальные сети. Трещат телефоны тех, кто не вполне социален.

   Не буду фотографировать. В прошлом году на этом месте кипела точно такая сирень, и в позапрошлом. И даже в том далёком позапоза, когда я, одержимая гербариями, тащила все подряд листья во все подряд книги (но желательно потолще). Особенно тащила то, что у нас не росло, например, лист канадского клёна. А он, большой, не давался, из книги выпирал. Так и выходил, скукоженный по краям, так и сохранился.

  Рядом с клёном непременно росла сирень, и я тащила её в книгу заодно. Не лист желая сохранить, и даже не счастливое пятилепестковое соцветие - сирени у нас и своей хватает - а так просто, за компанию. Не дожидаясь точно такого же в следующем году.

   Так было в далёком позапоза, так будет и теперь. Постоять немного зачарованным столбом, вдыхая пену самых бесконечных в году дней. "Художник нам изобразил глубокий обморок сирени..."

   Постоять,постоять, да и сфотографировать. Я не собиралась и не хотела. Но что делать, если все мы в это время под сиренью как под гипнозом? Стоит один раз вдохнуть, и налицо зависимость. И вот уже в маленьком магазинчике, куда я не собиралась заходить, глаз разглядел в джинсовой куче единственную сиреневую пару, как назло, именно моего размера. Которая и была немедленно куплена в припадке сиреневого безумия.

   Надо брать. Надо брать, пока не отцвело.

"На электричках до Байкала"

   Не то чтобы мне очень хорошо знаком жанр travel story. Как и все нормальные школьники, Радищева я одолеть не смогла. Как все ненормальные взрослые, поняла, спустя годы, что читать его необходимо. Не только потому, что гениально написано. Просто чтобы удивиться (или ужаснуться?), как ускорилась жизнь человека за каких-то двести лет: они две недели тащились, запечатлевая в своём сердце каждую курную избу и румяную девку, а мы пролетаем на "Сапсане" за четыре часа, но даже их стараемся убить. Или на самолёте за час, но "Сапсан" за четыре удобнее и быстрее. Мы теорию относительности познали. К тому же именно этот маршрут для нас сакрален, каждый житель страны хотя бы однажды его прошёл - если не воочию, то с Женей Лукашиным уж точно. Из Петербурга в Москву и обратно гарантированно доедут все. А вот дальше...

   "На электричках до Байкала" - дорожная история о том, как человек исполнил свою мечту: за тринадцать дней добрался из Москвы до Байкала на пригородных поездах. Алексей Абанин и не писатель вовсе, а фотограф. Записать историю словами его попросило издательство. При этом фотографий в книге можно сказать что и нет. Для современного читателя, привыкшего к trevel-блогам, необычно, и даже возмутительно. Ничего, пусть привыкает. За словами  отчётливей проступает человек и его дорога. Смена пейзажа не за окном, а внутри.То, за чем и отправляются люди по свету. Не за комфортным отдыхом, а за собой. За новым молекулярным составом своей крови.

   Конечно, в первую очередь мне интересно было узнать: как непуганому жителю Центральной России покажется Сибирь - громадная территория, которой как будто и нет. За Уралом нет ничего, глушь и пустота, воронка времени. Там бродит призрак декабриста.

   Примерно в десяти случаях из десяти человек, живущий По Ту Сторону Урала, узнав, что я из Сибири, реагирует вопросом: "Холодно там у вас? Замерзаете?"

   Как?! Вы разве не знаете? С вашими-то двумя высшими? Ведь к зиме каждый житель Сибири, независимо от пола и возраста, обрастает медвежьей шерстью, тем и спасаемся. А к лету линяем, ведь в шерсти нас не пустят ни в один приличный город За Уралом.

  А ещё у нас лягушки на болотах квакают.

Скрипучее "солнышко"

   С особым нетерпением ждали, конечно, весну зелёную, одуванчиковую. Мягко теневую на этой стороне дома и яростно солнечную на той. Не юного апреля, а слегка уже заматеревшего мая, который сам молодецки ходит без куртки и нам велит. Такого мая, чтоб летать над прогретой травяной и песочной землёй нашего двора. У нас и качели имелись. Не такие крылатые, как пел Электроник в телевизоре, а крепкие, основательные и грозные, как стратегическое оружие. А уж как скрипели!

   Сейчас, при случайном воспоминании о тех амплитудах и точках экстремума, меня прошибает холодный пот и запоздалое счастье, что я уцелела. Но тогда... Дети ведь вечны, и лёгкие их тела несокрушимы.

  Стояли качели ровно напротив моего подъезда. И, выбегая во двор, я уже со своего третьего этажа видела, что там творится. Неужели не занято? Крупная, неслыханная удача. Второй этаж - не занято. Мрачный первый, после которого особенно остро чувствуется тепло дня и запах летнего ветра... Ровно полминуты на всё про всё. Но к качелям уже успел кто-то подкрасться и крепко на них воссел. Хорошо, если кто-то из своих. А если могучий престарелый восьмиклассник и его компания? Или боевая, активная лидерша двора? Эти будут качаться три года, и надежды нет.

   Но иногда случались и проблески. И мы, мелкие честные девочки, качались по очереди без обид, доводя скрип до самой пронзительной ноты, мечтая о недостижимом, легендарном "солнышке". Как хорошо, что никому из нас не удалось приблизиться к нему хотя бы наполовину - запоздало думаю я теперь.

   Социализировали качели неплохо. И всё же я гораздо больше предпочитала в своей жизни качели другие  - не в нашем дворе, а в бабушкином; каждые летние каникулы. Они были в полном моём распоряжении, сделаны дедом с мыслью о детях, а рядом - клумбы с ландышами и маргаритками. И карман платья доверху наполнен карамелью "Дубок". 

Промежуточное

   Поклацать немного зубами, да и уснуть под двумя одеялами. До лета за неделю. Это с такими-то ледяными ногами - лето? У кого-то на даче, говорят, ночью замёрзла в бочке вода. У нас вот так. Кто-то боролся за рассаду и победил. Грел под мелкими колючими звёздами у костра тело, облачённое в негодный для города, но вполне крепкий и толстый ещё пуховик. Вздыхал: через неделю лето.

   А ровно через день будет жара под тридцать. У нас вот так. И кто-то невидимый, пока все жались по норам пододеяльным, провёл по дороге новую белоснежную разметку, тщательно вымел двор и посадил в сквере большую клумбу тюльпанов.

   А ровно через день весь город сел на велосипеды, встал на самокаты и покатился, привычно обходя на высокой скорости тех, кто пешком. 

   Старушка лет восьмидесяти, умело крутя педали, виртуозно вписывается в узкую калитку дендропарка. И вот уже на крыльях ветра скрылась за поворотом. И мы тоже в дендро, хоть и жарко идти туда по улицам, почти невыносимо. Всё равно в дендро, а не в зоо, куда стремится вся толпа. Потому что в зоо фонтан и цивилизация, и кафе, и можно смотреть на белого медведя. А в дендро нет ничего, кроме дорожек и деревьев, а из белого только бабочки-капустницы. Вот поэтому-то нам именно в дендро.

   Идём, дышим. Возле елей воздух густой, возле сосен лёгкий. Пока не углубились в самую глушь, проносятся мимо на велосипедах: старушки, семьи, спортсмены, мальчики...

 - Мотя! - кричит один примерно пятиклассник другому такому же, - у вас когда каникулы начинаются?

   И умчались, и не расслышали мы, что ответил Мотя. Осталась ли неделя, как до лета, или будут мучить до середины июня за то, в чём Мотя и его одноклассники не виноваты ни капельки.

Но и неделя - тоже срок.

 - Ты же понимаешь, мама, - говорит Игорян, - как не хочется мне завтра идти в школу?

   Ещё бы. Как не понять. Ужасно не хочется. Особенно при полностью цветущих яблонях и больших зелёных листьях. Нужно просто дотянуть эти последние дни. Эту неделю, в конце которой запишем в дневник: сдаём учебники. И вот сдаём. И чувство какое-то странное. Одновременно великого освобождения и пустоты. Непонятно, что дальше, и кто мы теперь, и где? Промежуточное. Оно пройдёт очень скоро, но в первую минуту непонятно. Так ждали, так ждали, а там - ничего особенного. Обыкновенное лето, которое снова не закончится никогда.

Зяблое время

   У того, кто знает всех птиц поимённо, можно и спросить: кто это у вас получился на фотографии, такой милый и пухлый? Ответ: зяблик. Зяблик? Это с таким-то надменным лицом - зяблик? Зябл Емельянович, как минимум.

   А можно мне эту фотографию? Тем более что время за окном - самое что ни на есть зяблое. Начинают птицы часов в пять. Чем гуще на деревьях листва, тем неистовее их песни. Там, на тонких розовых ветвях, приподнимаются они на цыпочки, вытягивают шею, закрывают глаза от избытка чувств и выводят на разные голоса - про то, как жизнь прекрасна с самого утра. Как бесконечно нова. Перекликаются и празднуют.

   Но только не голуби. Голуби толпятся у меня на карнизе, и рёв их дик. Их вой утробен. А в перерывах слышатся такие звуки, будто голуби бьются с размаху в стекло своими небольшими гладкими головами. У всех городских голубей немножко такой вид, как будто их стукнули из-за угла мешком. Вид удалой и отстранённый. Но и они тоже - часть зяблого времени.

   Дважды зяблого в тот миг, когда на двери подъезда появляется объявление: с такого-то по такое-то (но никак не меньше двух недель) отключаем горячую воду. В этот период обязательно зацветёт черёмуха и следом придёт наше фирменное похолодание. Все приметы в мире давно сбились и отменились, но только не черёмуховая.

   Водонагреватель спасёт и на этот раз, слава ему! Но в квартирах-то станет зябло. В квартирах пухлые от свитеров люди будут греть руки о чай и кофе, сидя на тонкой ветке дня. Будут слушать в пять утра - как одни поют в кронах, а другие завывают на карнизе. Завывают радостно и страстно, а поют от всей души. Потому что это не холод, это всего лишь зяблость посреди бесконечно огромного тёплого времени года, которое называют коротким сибирским летом.