Долгие годы жила в коробке с игрушками от киндер-сюрпризов самая последняя матрёшка. Седьмая, неделимая. Все старшие её оболочки рассохлись от времени, сломались под натиском детских игр, или просто затерялись. А самая маленькая уцелела, хоть и облезла лаком, и утратила наполовину черты румяного своего лица. Несокрушимая, как точка в конце рассказа.
Потом и она куда-то делась. И вот уже сыну приходится верить на слово, какое это чудесное изобретение человечества - матрёшка. Какая мудрость заключена в этой простой округлой куколке: надо ведь не просто подобрать половинки, но и понять, смириться с тем, что в самую главную тайну ты никогда не проникнешь. Всегда найдётся нечто такое, что не делится. Чем не делятся. И в тебе, и в другом, и в третьем. Так учит матрёшка.
И мы читали рассказ Паустовского "Толпа на набережной".
"- Когда ты сойдёшь на берег в Неаполе, - сказала мне моя дочь - молодая женщина, склонная к неожиданным поступкам, - то подари эту матрёшку первой же итальянской девочке.
Я согласился. Кто знает, может быть, это поручение приведёт к какому-нибудь лирическому событию. А от таких событий мы основательно отвыкли."
У Паустовского я люблю всё. И мало кого знаю, кто умел бы так вкладывать слово в слово, неизменно добираясь до самого сердца. И тогда уж остаётся только видеть со всей отчётливостью, что Неаполь именно такой.
Чёрные монахини на мысу, которые по ошибке благословили не тот пароход, о чём им рявкнула гневно подъехавшая на мотороллере пожилая игуменья. Портовые рабочие, которые изо всех сил тянут на сходни возмущённого старого осла. Сонный величественный Везувий. Разве может случится в этом мире что-то, кроме чуда, неожиданно упавшего прямо в руки маленькой девочки в бедном платьице, с обязательным малым братишкой на буксире? А великий мастер будет открывать перед нами эту радость - слой за слоем.
Но матрёшка-то, матрёшка!