Перед перепадом

   Рябиновая гроздь не держится в кадре, раскачивается как маятник. Никак не поймать рябину, не остановить мгновение и этого января, неуклонно летящего в бесконечность - ту, которая осталась уже позади.

   Решение есть. Нужно стать рябиной, и тогда она поймана. Тогда и откроются подробности: мягкость и мятность. Кое-какая накопившаяся усталость. Шапка снега, как и полагается, на Северном полюсе. А на Южном - нетающая пятиконечная снежинка. Пока не станешь как следует рябиной, ничего толком не разглядишь. Пока не закачаешься на ветру.

   Такой ветер бывает у нас перед перепадом. Чувствительные люди знают за несколько дней: идёт неотвратимый перепад. Спят в непривычное время. Или вообще не спят. Или спят всегда. Тревожатся, видят нехорошие сны. Обострённо ощущают голову и гудят как высоковольтные провода. Пока бешеный один градус тепла в сибирском январе мечется по городу, превращаясь прямо на глазах в ровный, добротный, за минус двадцать мороз. Как птичка в сказке: только что села на посох - и вот уже ледышка до самого сердца. И птичку жалко, и ледышка вышла красивая.

   Природа ни у кого не спрашивает, как ей быть. Ей нипочём наши сны и головы. Она качает и качает перед перепадом огромным ветром рябиновую кисть. Стучит по куртке микроскопическими снежными иглами. Гонит, как птицу-тройку, над городом облака. Топит на тротуарах кашу высотой в полботинка.

   Перед перепадом люди потеряны, особенно чувствительные. И только в парке птичьи кормушки, сделанные из коробок от новогодних подарков, не дают забыть про январь. Самый бесконечный месяц года, который пройдёт.

Пока не ушёл свет

   За город зимой, в самой густой толще января - то, что человеку всегда нужно. Дорога через бор, потом белый снег. Безлюдный парк, в котором гуляет сам по себе один только стройный, самодостаточный пёс. Да группа неперелётных птиц уверенно шагает розовыми лапами. Тишина здесь как музейный экспонат или камни на берегу заповедного озера - с собой не заберёшь. Да такая тишина в городе и не выдержит. Местная она. Каждая снежинка в такой тишине хрустит под подошвой ботинка своим особенным манером. Получается хор, а не сплошной и глухой крахмальный скрип.

   К вечеру снежинки поют выразительнее. Уже слышны первые сумерки в их уникальных, никогда не повторяющихся дважды голосах. Но пока не ушёл свет, нужно успеть спуститься и к реке под горой.

   Река зимой - не то, что летом. На другой берег можно не только смотреть, но и пойти. Хоть начальные шаги по льду делаешь всегда осторожно, с опаской. Но постепенно начинаешь доверять: толсто, крепко. Ноги смелеют, выносят на самую середину. На самый простор.

   На цельном снегу видна очень ровная цепочка маленьких аккуратных следов - кто-то здесь шёл явно дикий. Лиса? А, может, и группа диких здесь прошла как один - след в след. Кралась, сверкая в темноте острыми глазами, улыбаясь хищными зубами. Не зря ведь на том берегу существует лес.

   Лес уже близко. Вступаешь в него как на лёд - с опаской. Сразу проваливаешься по колено. Может, дальше не надо? Но какая-то уже другая сила управляет, не даёт повернуть назад. Заставляет прокладывать путь в великих снегах. И вдруг!

   И вдруг поразительное солнце так осветило мир. Не высоко, не низко, а будто запечатало в янтарь, чтобы сохранить хотя бы на миллион лет. Облило первым, самым долгожданным мёдом. И пока не ушёл свет, весь миллион лет, стремительно пролетающий, угасающий на глазах, хотелось только смотреть. 

Жалеть, что не художник.

   Радоваться, что не художник. Бессильный удержать, запомнить, передать. Лишённый поэтому сна и покоя...

   Но вот миллион лет закончился, и мир двинулся дальше своей дорогой. Окреп в синей половине неба стремительно нарастающий месяц. В город возвращались уже в настоящей темноте, и на дороге через бор стояло предупреждение: возможно внезапное появление лосей.

   И, конечно, никто внезапно не появился.

Записанный от руки

   Тоже традиционно в январе - испечь Медведя. Торт "Мишка" по тому самому рецепту. Помнишь?

   Теперь, к сожалению, так бывает не каждый январь. Пока собирались... Это сколько уже прошло? Блог вот - спасибо ему - напомнил, что последний с подругами испечённый Медведь датируется 2019-м годом... Ещё до нашей эры. И главное, что случилось: мы забыли детали того рецепта. Одной из нас пришлось звонить срочно маме в другой город.

   Мама не растерялась, дала фото пожелтевшей страницы, на которой в столбик от руки очень разборчивым почерком был подробно расписан весь "Мишка" по категориям: тесто, крем, глазурь. В каждой лапе Медведя содержалась годовая норма сахара, а голова была набита не опилками, а чистейшим сливочным маслом. Ой, девочки...

"Надо делать точно по рецепту!" - сказали непреклонные девочки.

   Делать так делать. Мы замешали ком теста. Мы дали кому полежать в холодильнике. Мы делили ком на равные части. На двойном клетчатом листе из школьной тетради был нарисован тот самый -  простой, добродушный и пухлый - шаблон. А для глазури я нашла в шкафу, принесла настоящее какао "Золотой ярлык".

   На испечённые медвежьи коржи накладывали нерушимый слой сметанного крема двадцатипроцентной жирности. Ой, девочки...

   Нет, в 2019-м я ещё не была такой занудой. Спасибо подругам, не дали пропасть. Привели в чувство. "Надо делать точно по рецепту!" - твёрдо сказали они. И - шварк ещё сметаны, чтобы уши как следует пропитались. А когда в глазурь уплыл айсберг масла, я уже не плакала и не причитала.

   Помешивала себе в кастрюльке, чтобы не пригорело. Надо же понимать: в те времена, когда слагался рецепт, пекли такого "Мишку", может быть, один раз в год. И был он центральным событием, был праздником. Не тесто заводилось на кухне, а таинство. Тогда сметану подвешивали над раковиной в полотняном мешке, чтобы стекло всё лишнее. "Золотой ярлык" не пили,берегли для глазури года.

Так можем ли мы теперь выкинуть хоть слово из этой песни?

   И вот был "Мишка" готов. И был облит. Он, как всегда, удался. Заблестел шоколадным зеркалом. Обрёл белые бакенбарды и выражение лица. Довольно расплывчатое, по сравнению с 2019-м. Так ведь с тех пор воды утекло немало. И как бы нам пришлось в этом январе, если бы не от руки записанный рецепт  мамы из другого города?

И славно зиму проведёшь...

   В первых числах января эта практика обязательная. В ней всё: встреча, разговоры, медитативное погружение, с последующей совместной трапезой. С добавкой, с добавкой ещё... Вот мы и отдохнули душой.

   В Сибири обычай сохранился до наших дней. Аборигены помнят его полное название: "Не собраться ли нам завтра полепить пельменей?" Ответ на поставленный вопрос очевиден. Как верно замечено: любое упоминание Пушкина оживляет разговор и поднимает настроение. А у нас в Сибири для разговоров и настроения, кроме Пушкина, есть ещё пельмень. Наше Всё -  рукотворное, самолепное, длинными рядами уложенное, людей объединяющее. И на январскую лепку я Пушкина непременно беру, самое старое издание "Евгения Онегина". Гадать будем.

   К точно назначенному времени поднимаемся по лестнице старого дома без лифта. Как всегда, завораживают здесь два выхода из подъезда. Мы вошли со двора, а есть ещё другой, парадный. Он заложен, как на картинке в книжке, простым деревянным засовом: чтобы не украли велосипеды.

    Да, наш мир несуразен и полон самых разнообразных глупостей. С парадного может прокрасться злоумышленник, свои ходят через чёрный... Но задумано-то было красиво, со смыслом. Вот и эркер это подтверждает - широко и далеко виден из него вечерний праздничный город. Площадь с круговым движением, на месте которой в стародавние, ещё до рождения дома, времена был пруд. 

Неужели и с лебедями?

Вполне возможно.

   Итак, собираются только свои. Многими годами испытанные, в дружбе абсолютно проверенные. Моя давняя, школьная подруга приходит сразу со своим тестом; у неё всегда получается волшебное, легендарное. Никто больше так не умеет. Гениальное тесто, симфоническое произведение искусства.

   А это руки такие. Кроме симфонического теста, руки принесли специальный, испытанный и проверенный большой стеклянный стакан. Никаких скалок! Тоже древний сибирский обычай, сейчас в основном утраченный. Но только не нами!

   Вот уже и готов длинный белый стол. Вот приступаем. Участвуют все. Обязанности чётко распределены, как в средневековой мануфактуре: резатели и раскатыватели теста, раскладыватели фарша, знатные лепщики...  Один пельмень обязательно делаем с сюрпризом: прячем внутрь кусок солёного огурца. Кому выпадет, тот главный счастливчик. 

   Но важнее всего именно разговоры. Зимние, душевные, пельменные, домашние, ни с чем не сравнимые разговоры. Идеально, если бы за окном стоял мороз, и сотни, любовно укрытые белыми вафельными полотенцами, отправлялись бы сразу на балкон, как положено по канону. Но в этом году что-то случилось, и в Новосибирске январские оттепели.

   Ну, не отчаиваемся. Всё ещё будет.

Самый лучший момент - это когда в огромной кастрюле уже закипело, и первая партия всплыла. Через несколько минут можно вылавливать в огромную миску. Сверху разместить щедрый кусок правильного сливочного масла, оно тут же распустится, поплывёт по пельменям. И пар пахучий, лавровый, древний, в самый нутрь человека проникающий...

   Выловив первую партию, моментально загружаем вторую. Про магазинные никто сейчас и не вспомнит. Нет их. Не упоминаются.

   И вот настанет время Пушкина. Страница, строка. Пушкин-то всё знает. Сразу и выпадет. И сразу в точку.

Сиди под кровлею пустынной,

Читай: вот Прадт, вот  W. Scott.

Не хочешь? - поверяй расход,

Сердись иль пей, и вечер длинный

Кой-как пройдёт, а завтра тож,

И славно зиму проведёшь.

  Ещё как славно-то Александр Сергеевич. Особенно если завтра тож...

Первый белый день

   Самый белый день в году - первый. Первый день января. В тот незаметный промежуток, когда наконец-то все уже спали, пришёл снег. И город стал похож на самое лучшее в мире лакомство. Встать и пойти в этот день - вот цель, которой можно будет потом гордиться.

   Вдруг оказаться в старом районе города. В незнакомом парке, сквозь который бежит одна-единственная спортивная женская фигура - внезапное и несокрушимое доказательство того, что стереометрия, над которой когда-то маялась в школе, есть не тоскливое нагромождение формул, а сама жизнь. И есть в этой жизни совершенно разные плоскости. Одни из них населены красочно, шумно и густо. А иные пересекает из точки А в точку Б кто-то сам по себе, и лежит для него за гранью незыблемый оливье, сложносочинённая сельдь под шубой, и даже бутерброды, ровно, как паркетом, застеленные огненной весёлой икрой.

   И то, и другое - чистейшая правда. Всякий, попавший на свою грань - счастлив. Не хочется уходить. Хочется смотреть картину: лёгкое голубое небо, задёрнутое тюлем облаков; следы, тени и снег... Impression, впечатление. Земля уже развернулась, уже летит навстречу Солнцу со скоростью нескольких минут в сутки.

   Но мне ещё совсем не хочется весны, и сумерки очень скоро успокоят, придут на помощь. Выползут из-за угла, окутают улицы густеющим на глазах, как сиреневый кисель, уютом.

   Но пока стоит в городе самый первый белый день. И ловится момент. Большой старый зелёный дом, как и всё теперь, огорожен железом с кодовым замком. Но в одном месте прутья кто-то раздвинул, как тысячу лет назад; сделал практичный и хулиганский лаз. Конечно же, хочется немедленно сквозь него протиснуться в чужой таинственный двор. Обойти и посмотреть все колонны, балкончики и выступы, величественную потёртость и обветшалость. И огромный дымоход возле первого подъезда, который проводит теперь неизвестно что.

   Много видел этот дом разных первых дней.  И снова видит: как на склоне овощехранилища в центре просторного, задуманного именно для прогулок, двора, появилась ледяная горка, и дети летят по скату вниз, как теперь и всегда. А потом карабкаются вверх, точно следуя мудрой пословице. И так по кругу, по кругу, по кругу... Такое количество раз, что его ещё никто в мире не решился посчитать.

   В этот самый первый день мир как двор. Он населён детьми - прошлыми, настоящими и, конечно же, будущими. Он населён спортивной фигурой, у которой свой упорный путь в параллельной плоскости - из пункта А в пункт Б.

На Новый подарок

   Долго присматривалась. Ну, сколько уже можно книг? Потом решила, что мне надо. Маяковский с подробными комментариями.

   Он и без комментариев мне понятен. Как решительно пробивался, шагал напролом и без оглядки куда-то прочь со всех проторенных дорог его не по лекалам сконструированный мозг. Как сталкивались его полушария, бурлила магма высочайших температур, возникали острова и целые континенты вулканического происхождения. Как стучал молот сердца под нежнейшей, как крыло бабочки, оболочкой.

   Кубик рубика из его слов можно крутить бесконечно, это головоломка без окончательного и единственного решения. Но в том-то подлинный гений и состоит.

Будет луна.

Есть уже

немножко.

Вот и полная повисла в воздухе.

Это Бог, должно быть,

дивной

серебряной ложкой

роется в звёзд ухЕ.

   Где-то и кого-то родится вдруг человек, придёт. И все сначала ничего не поймут. Наверняка будут и ругаться, цедить сквозь губу презрительные слова и выражения. Будут убивать. Но ключ в замке уже повернулся, и мир больше никогда не будет звучать по-прежнему.

   Он и звучал. Хоть в комментариях и нуждался порой остро. И нам теперь отсюда, из своего почти уже 2025-го, даже фильм смотрится как полная историческая правда. Атмосфера, детали. Встречает новый 1916-й компания: Бурлюк, Брики, Каменский, Маяковский - все сразу и в одном месте. Витенька-Велимир с наволочкой за плечами забрёл на огонёк. Все думают, что там подарки, а там стихи. Но сейчас точно не до стихов, не до разрозненных бумажек, над которыми потом будут дрожать филологи. Сейчас волокут ёлку - ах, радость! Елка, ёлка!

   А поставить-то некуда. Где же найти место для ёлки в старой петербуржской квартире? В центре комнаты разве? Но там уже крепко устроился со своими Додинька Бурлюк. Не гнать же. Володя, Володя!

   И Володя -  красивый, 23-летний (мы ведь уже и забыли, что это не Володя, это актёр Андрей Чернышов) мощной рукой находчиво подвешивает ёлку вверх ногами к люстре. Аплодисменты, крики. "Настоящая футуристическая ёлка!" 

   И Додинька с круглыми часами на цепочке: "Однако, господа, новый год!" Как, уже? Ура! И несутся хороводом по комнате, в костюме пиратов, турок и просто в галстуках и жилетах - Брики, Васенька, Витенька, а также поэт Кручёных... Володя, где же Володя?

Всё дальше и дальше их голоса...

   А мне зачем комментарии? Я и так пойму. Я знаю. У меня ведь тоже когда-то давно, в другой эре, была такая ёлка-наоборот. Только не футуристическая, а чтобы маленький Игорян не опрокинул.

   Но, может, в том и состоял футуризм? Мир сделал кувырок и снова занял положение. Занял какое-то положение. Без комментариев.

   Но я всё равно купила себе в подарок такого Маяковского.

Конь в цветах

   Огни большого города в декабре усиливаются, множатся. Будто добавилось к существующим ещё несколько миллионов мини-жителей, и целые районы у них теперь, целые кварталы и жилые массивы.

   В густо-еловой арке на двери магазина мужской одежды пролегают проспекты огней, а также бульвары. Густая россыпь фонарей и окошек, за каждым из которых притаилась чья-то разноцветная жизнь. Не отстают витрины, кафе, площадка детского сада. Целый олень-город раскинулся у входа в чей-то мрачноватый особняк. Не говоря уже о главной светящейся улице, о плотно опутанных елях в сквере возле Оперного театра. Время огней и огоньков.

   А тут вдруг конь в цветах. Сильно подросшая деревянная игрушка-качалка. Так в детских новогодних подарках возвышалась когда-то над толпой карамели и "мишек" рослая конфета "Гулливер". Старшая конфета. Как будто она чаще и усерднее других летала во сне. 

   Вот и конь летал. Конь подрос, как очень многие и многие дети. Одетый не по сезону - не в пальто; но ведь цветы на нём - только белые и синие. Как морозные узоры на трамвайном стекле, как иней, как ресницы неперечливой Настеньки под ёлкой, как сани и тулуп бородатого Морозки.

   Тепло ль тебе, девица? А я жду, когда же, наконец, привезут перечливую Марфушку, с ней веселее. И конь в цветах прискакал прямиком оттуда - из царства, населённого красными леденцовыми петушками, деревянными ложками, самоходными печками и разумными избушками на курьих ножках...

   Сначала качнулся как маятник. Туда и сюда качнулся, сюда и туда. А потом - полетел вскачь!