Снег как кот

   Бывает снег как кот. Как на картине Юрия Васнецова поразительный кот. Вдоль забора шагает кот деловито и целенаправленно. Валенки у него праздничные, человеческого размера. Хвост похож на толстое отдельное существо, которое так и тянет в противоположную сторону. Не хочет, чтобы кот шёл. Но разве можно помешать такому коту?

   А кругом в деревне - Уют Уютыч. Все до единого светятся окошки, крыши облиты свежей сахарной глазурью, дым из труб стоит точно в небо - морозно. Ранние, самые любимые сумерки. Вечное время, без часов и лет. Знай сиди себе на печи да складывай русские народные потешки. Лежи под овчинным тулупом да складывай.

Пошёл котик на торжок,

Купил котик пирожок,

Пошёл котик на улочку,

Купил котик булочку.

Самому ли есть,

Либо Бореньке снесть?

Я и сам укушу

Да и Бореньке снесу.

   С таким расчётом булочка на базаре и куплена. Подмышкой у кота Васнецова пристроен здоровущий, очень румяный и аппетитный батон. Ни себя ни обидит кот, ни Бореньку. Никто никого не обидит. Не волнуйтесь.

   Когда я смотрю на эту картину, думаю о декабре. Помню то, что не могу помнить. Думаю о снеге, который пришёл как кот - всем достанется. И муки на ту булочку будет просеяно целое небо.

Голос. Света

   Из всех подруг поющая у меня одна только Света. Это её первый пункт. ( Конечно, не пунктик - с таким-то глубинным, переливающимся из натурального шёлка в подлинный бархат голосом!).

   Пунктом вторым стал у Светы английский язык - самой знать и другим преподавать. Теперь уже целых два света несла людям Света. 

   А должно быть три. Если хотим настоящего исполнения желаний со счастливым концом. И тогда Света решила стать диктором.

И Света стала диктором!

   Однажды я пришла к ней в гости и увидела в комнате чёрное сооружение, очень похожее на крупную камеру обскура. Если забраться внутрь, проделать в стене небольшое отверстие и направить на него освещение с той стороны, то на противоположной стене отпечатается наш мир. Только вверх ногами. Можно повиснуть вниз головой и любоваться.

   Света?! Мало, мало знаем мы своих друзей, даже если знакомы с ними тысячу и один год...

 - Сейчас что-то покажу, - таинственным, очень мажорным контральто объявила Света и откинула чёрную занавеску. Там в глубине шкафа был установлен очень мощный микрофон, а рядом открылась уединённая коморка.

   Это было новое место творчества. Здесь Света читала. Особенно Света читала сказки. Так зачарованно, что хотелось взять и немедленно вырвать из пасти серого волка и Бабушку, и Красную Шапочку, и всех проглоченных. Но так, чтобы и волк тоже не пострадал; светин голос как-то пробуждал сочувствие к этому отрицательному персонажу. Хотелось, чтобы они там все как-нибудь договорились.

   Так Света стала чтецом. Однажды она сказала, что прочитает мой рассказ. Любой. А какой ещё может быть любой рассказ, если пришла зима? Пусть будет про снеговика, хоть и не этого года. Тот снеговик из рассказа давно и не один раз уже растаял в нашем дворе и не один раз возродился в других, многих и многих дворах. Ведь снеговик вечен, как настоящее, найденное слово.

   Света прочитала про снеговика, будто скатала шары - тот на этот. Водрузила на место голову.

Очень необычно было слушать из внешнего мира свои слова. Я ведь привыкла, что они всегда во мне. Так в первые секунды встречи смотришь на своего новорождённого ребёнка, с удивлением: только что его не было, и вот уже он есть - навсегда. И весь мир вдруг становится таинственным и перевёрнутым вверх ногами - как в камере обскура.

   Так снеговик в творческом шкафу и записался. Потом Света легла спать, а её голос ещё посидел задумчиво у микрофона, что-то напевая на русском или английском языке.

Тот самый мой рассказ https://www.literatort.ru/2023/12/viden-snegovik.html

А это творческая страница в Телеграме диктора и чтеца Светы https://t.me/svetlana_dictor

Стена без дома

   Доводилось мне видеть в жизни дом без стены. Но вот чтобы стену без дома... Такого в моей жизни ещё не случалось. А это ведь тоже жилище. Только в четыре раза более заброшенное. Заброшенное так далеко, за такой край тьмы и света, что отсюда точно не разглядишь. Даже если остановишься поражённо и молча у дороги.

   Остановишься обязательно. Приблизиться почему-то нельзя, кем-то не велено. Как будто, переступив черту, мы (люди отсюда) нарушим какой-то тонкий закон, который царит по ту сторону. Оторвём от вечности кусок времени, и останется в том месте Чёрная дыра - форточка, в которую дует сквозняк, замешанный на звёздном молоке и всех так и не сбывшихся загаданных желаниях.

   Поэтому никогда. Как абажур с лампы не сдёргивайте - никогда. Так и не тревожьте за чертой стену без дома. Так и смотрите. Как остались на стене окна в резных наличниках - и смысл вложил в них тайный мастер, и душу. Делал для красоты, для силы, для людей. По его и вышло. Жива ведь стена, хоть и без дома. Не здесь, но жива.

   Ставнями прикрыты окна, как на вечную ночь. Но если бы заглянуть как-то в щёлку, то, конечно, увидишь уют и покой. Простой, ладный быт. Лампу под тем самым оранжевым бахромчатым абажуром, от которого лёг на скатерть солнечный круг. Расположились в круге том и ватрушки, и малиновое варенье, и колотый сахар. И чашки с чаем, и руки людей - большие и малые. Но никак не разглядеть их лиц, не расслышать разговоров. Не сосчитать, сколько установлено подушек пирамидой на кровати, ни различить на циферблате ни часовой, ни секундной стрелки... И будут сзади вовсю напирать куст сирени, особенно щедрой в том каком-то году. И будет расцветать прямо в грудь розовый шиповник.

   Но сказано раз и навсегда: нельзя переступать черту. Потому что обязательно пойдёшь там искать свой дом со стеной и стену с домом. И тех, кто под лампой, и узнавать их лица. 

   И все пойдут искать. А всем некогда. Всем нужно ехать дальше.

Заветное в ноябре

   Никогда не упускаю случая, если оказываюсь поблизости, посетить деревню Шестаково. Место давно открытое, заветное. Ничем не тронутый покой, намёк на вечность и нерушимость мира. Другое, параллельное пространство - сразу, как съедешь с главной трассы. И даже как будто параллельный климат: только что были поля под снегом, а здесь - сухой золотисто-зелёный простор до самого горизонта.

   Я очень понимаю динозавров, которые когда-то облюбовали именно эти места. И теперь близ деревни Шестаково на широко известных во всём мире раскопках находят уникальные фрагменты, а то и скелеты целиком. Притягивает чем-то эта неисчерпаемая земля.

   Я видела Шестаково летом, а вот в ноябре - ни разу. Кое-что здесь изменилось. Например, на склоне горы теперь выложен камушками огромный силуэт бронтозавра. Другого бронтозавра, тоже ранее не виданного, встретили в чистом поле. На него и подняться можно было по лесенке с перилами, а наверху как будто капитанский мостик. Очень хорошо видны с него другие разбросанные по полю динозавры: тираннозавр из веток, металлический игуанодон, меховой зелёный птеродактиль-мама, раскинувшая крылья над птенцом. И крылья от ветра трогательно так трепещут. А ветер был в тот день резкий, ледяной. Пронизывающий сразу все времена и пространства.

   Не было здесь раньше и стойбища. Крепкие чумы из берёзовых жердей и веток привлекали таинственными входами. Я заглянула в каждый. Где-то нашла подвешенные веники, свитки явно священной бересты; где-то  - груду ярко расписанных плоских камушков. Были возле чумов и шаманские принадлежности: старейший животный череп, задубленная ветром и дождями серо-бурая чья-то шкура.

   Здесь явно что-то происходило летом. Здесь кипела жизнь многих людей. Фестиваль, игры, познавательные лекции и разговоры. Можно прямо в чуме, если дождь. А ещё лучше - в самом центре стойбища, у костра. Такое точно не забывается. Я бы не забыла.

   На бронтозавра по лестнице с перилами не удержалась, поднялась. Смотрела в безлюдные окрестности, смотрела в осень. Теперь здесь долго будет стоять тишина, и на улицах деревни Шестаково из всех её двухсот пятидесяти четырёх жителей в лучшем случае встретится кто-то один. На этот раз встретился бородатый старик с обширным овечьим стадом.

   Они-то и раньше были здесь.

Они всегда здесь были.

Там, где ступала нога

   Не главная, в это время года особенно мало приметная дорога будет идти вдоль обрыва, под которым вьётся река. Куда-то же обе они ведут. К воде всегда очень хочется спуститься, но глубокие две колеи уж очень от осадков раскисшие; на каждый ботинок сразу виснет по целому земному шару.

   Только и остаётся смотреть сверху, сквозь рыжие заросли, сквозь белые берёзы. Летом бы плакали здесь от зверских крылатых и скакатых насекомых, а сейчас свобода. Сгинула  популяция кровопийц. Ноябрь - это свобода. Воздух, небо, а внизу - вода. Ничего лишнего.

   Не сразу мы заметили ступени. С обрыва вели они глубоко вниз, и были вырублены в толще очень умелой, настойчивой и неутомимой рукой. Так, должно быть, работали на Земле древние люди - надёжно, крепко. Для себя и всех, кому вдруг потребуется спасение. А потребуется оно рано или поздно всем. Поэтому древние так до нас и дошли - не словами, а делами.

   Итак, ступени вели. Они были очень густо засыпаны последней листвой. В них просматривались слои глины всех существующих оттенков, включая волшебную голубую. Рука потянулась зачем-нибудь её набрать. Пригодится. Вдруг маску буду делать? Руки почти у всех тянутся. А ступеньки от этого рушатся. Ладно, без маски тоже хорошо.

   Лестница длилась и длилась, и привела прямо к следам стоянки людей на берегу быстрой ледяной речки. Людей, безусловно, древних, только из 21 века. Они здесь жили долго и таинственно. Об этом говорило и основательное кострище, и вешала для просушки одежды, и врытые в землю чурбаки-стулья возле длинного стола. Тут ели немаленькой компанией.

Нашёлся в лесной чаще небольшой, но поставленный очень прочно шалаш-землянка. Когда-то здесь был явный склад продовольствия, а теперь только свисали с потолка вниз головой пучки трав, наводили на мысли о Бабе Яге.

   Непонятно всё было в глухом этом месте. И что за люди ступали здесь своей ногой - неизвестно. Уж точно не туристы, потому что суровая заброшенность не была осквернена ни единой пластиковой бутылкой и упаковкой из-под чипсов. 

   Бывалые были здесь. Рано утром выскакивали они на мелкогалечный пляж, бросались в быстрые, мелкие воды. Ухали от холода и восторга. Варили на костре кашу с тушёнкой, заваривали в ведре чай. Дровишек заготовленных оставили на берегу - вдруг кто-то вернётся? Две недели назад были они здесь, два месяца или двадцать два столетия?

   Но никаких следов не отпечаталось на глиняных умелых ступенях, густо засыпанных самой последней листвой.

Волчий табак

   И вот когда серенький волчок, ухватив за бочок окрестных младенцев, утащит всех по очереди во лесок и под ракитовый кусток ровными рядами уложит, тут и настигнет зверя большая усталость. Младенцев, которые всегда ложатся на краю, много, а волк один. Как тут не сбиться с лап, честно выполняя колыбельные заветы? Не завыть от тяжкой своей доли?

   Утрёт волк серой когтистой лапой пот со лба. Теперь бы приободриться. Ведь полдела только сделано: на рассвете нужно будет всех до единого по домам разнести, потому что пропетые на ночь родными голосами истории должны закончиться непременно хорошо. Вот и приходится вертеться.

   А природа не зря создала эти коричневые, будто присыпанные манной крупой пухлые грибы. Если хлопнуть по такому шару резко, поднимется дымное облачко, но не дым. В народе говорят: волчий табак.

   Волк твёрдо знает из произведений классической литературы, какое значение имел в жизни героев нюхательный табак. Знает слово "понюшка". Это значит: взять щепоть из табакерки да и загрузить в каждую ноздрю; вдохнуть умело и сосредоточенно. Чихать раз сто или двести, после чего успокоиться или, наоборот, почувствовать прилив бодрости - кому что желательно.

   Волку необходимо и то, и другое. Но нет у него ни щепоти, ни табакерки. Погружает он просто в гриб усталую серую морду, в чащу идёт чихать, чтобы не разбудить ненароком спящие под ракитой ровные ряды. А потом и сам тихонько устраивается с краю - до рассвета.

   Жаль, что в пору колыбельных песен детям ещё не настолько дан язык, чтобы они могли рассказать волшебные свои сны: будто сбылось предсказание, и носил их в лесок серый волчок; сам нюхал табак, как описано у Пушкина, Гоголя и Льва Толстого. И чихал, чихал, думая, что никто не слышит. А мы не спали, всё слышали и над волчком хихикали.

   Не смогут колыбельные дети так рассказать. Потом они станут взрослыми, пойдут бродить по лесам. Встретят в траве странный, коричневый, будто манной крупой обсыпанный гриб. Хлопнут по грибу, и взойдёт облако. Как будто уже однажды было такое... Но где? Когда?

Нет, не помню...

   Так и уходят домой. Спать ложатся обязательно у стенки, хоть коленки и упираются.

И не видят никаких снов.

Поперёк камней

   Всегда ходили в этом лесу исключительно вдоль камней. Вдоль замшелых, непоколебимых, причудливых камней. Глыбы такие просто обязаны были использовать люди палео- и неолита с какой-нибудь своей, очень таинственной целью. Ходили мы вдоль камней, по-над берегом стремительной ледяной Кии, ничего не знали. Пока однажды не решили пойти поперёк.

   А там открылся поросший лесом склон горы - сначала пологий, потом не очень. И вот уже за деревьями возвысилась круча, от которой наши непоколебимые явно когда-то откололись. Потом их волокло и влекло под воздействием природных явлений вниз по склону, пока, наконец, не закрепились они окончательно - каждый на своём вечном месте. Замерли и так замшели. Было это невозможно представить сколько лет назад. Но солнце и тогда садилось на западе, после ночи наступал день, а вода текла. И земле точно так же, как и теперь, было всё равно - лапы ли по ней ходят, копыта или ноги в тёплых ботинках. Или веками не ходит никто.

 

   Мы не нужны ни камням, ни горе. Но нам-то нужно позарез и то, и другое! Странное свойство имеет склон: стоит лишь ступить на него, и ноги сами несут вверх, и повернуть невозможно. Хочется восходить, хочется превозмогать - такова власть горы. Зомби становится человек, так нужно ему забраться на самую вершину, на самый ветер.

   Человек продерётся сначала через все кусты и ветки на пути его лица - одним махом. На каменистой осыпи приостановится немного, проглотит сердце, которое давно уже бьётся в горле, да и рванёт дальше. А там уже пойдут склоны крутые - такие, где надо надёжно ставить ногу, цепляться за стволы и корневища. Сдать серебряную и золотую норму ГТО по подтягиванию, даже если в обычной жизни на физкультуре по этой теме были сплошные двойки. Открыть в себе акробатическую ловкость и гуттаперчивость, не забывая при этом ни на минуту правило, мудрость которого превосходит все вместе взятые на планете горы: уж если куда-то лезешь наверх, думай о том, как будешь потом возвращаться.

   И вот я думаю. Даже когда выбираюсь на маленькую, очень уютную площадку, сплошь поросшую мхами да лишайниками. Очень мягко ступать по ним, так бы и лечь лицом в небо. Но здесь ещё не самая окончательная вершина. Вершина - на круглой каменной голове, прямо из темени которой мощно растёт одинокая сосна. Вот там и откроется главный вид, ради которого поперёк камней и шли.

   Весь мир на ладони... Ладно, пусть не весь. Пусть часть. Дикая, молчаливая, беспредельная, сумрачная тайга. Узкий, как подарочная лента, кусок реки. Вечность, отрешённость, абсолютно от всякого человека независимость... Но мы-то, мы зависимы!

   Ты счастлив и нем... Пожалуй, что так. И стоишь, стоишь, как человек палеолита, на пороге членораздельной речи. Только палеолитный не выделял себя из окружающего мира, а нам... Нам ведь придётся спускаться. Поперёк камней выйти на известную тропу. А сердце пусть ещё немного постоит на самой вершине. И потом догонит.