Мир, полный материала

   В старом, заброшенном песчаном карьере нашёл Игорян рабочий когда-то инструмент. Пролежал он в земле, судя по ржавому налёту, лет тридцать или триста. Инструмент без возраста. Может быть, даже штучный экземпляр. Железяка, будто из рассказа Юрия Коваля.
   Так же вручную плющил её кузнец, выносил студить прямо к реке, и река шипела. Преклонные и придонные рыбы шли в тёплую ванну лечить застарелый свой радикулит, греть натруженные плавники. Их обгоняли, резвясь, рыбьи дети. Новая железяка блестела в руках мастера, как на века сработанная чешуя...
   Здесь вообще много Коваля, особенно по вечерам. Неторопливо зреет большой, в половину огорода, картофельный смысл. Уже такие попадаются смысловые единицы, что хоть новую кулинарную книгу сочиняй. А можно и так, по-древнему - посыпав солью и укропом. С малосольным огурцом, в котором чувствуется близость северных озёр и влияние девятнадцатого века.
   Невозможно и без бани, у которой от нестерпимого жара плавится на брёвнах смола. И ничего уже нельзя сделать, только выставить в маленькое оконце свою голову да и смотреть на закат. Спасать голову мыслью про то, как выловила утром в бассейне кузнечика. Думала - всё, а он как прыгнет! И полёт его был нормальный.
   В местной газете здесь работают только писатели. "Что делать, если муравьи одолели? Самый простой метод: нагреть воды, когда всё семейство будет в сборе, полить гнездо кипятком и прикрыть. Ветки, поражённые чёрно-зелёной тлёй, опрыскивать настоями трав: чистотела, пижмы, тысячелистника. Ведь тля не любит различные горечи".
   Да кто же их любит, горечи-то эти?

Лягушачья песнь

   Однажды в детстве я впервые приехала на юг, и море поразило меня настолько, что я впервые в жизни написала стихотворение.
   Наступил непривычно быстрый и безупречно тёмный южный вечер. Море скрылось. Уютно, ласково застрекотали в траве цикады - совсем почти как у нас в деревне кобылки да сверчки. Можно взять и написать второе в своей жизни стихотворение. А потом уж сразу третье. Тетрадь у меня с собой была, и претолстая.
   Но вдруг тёплые, непроглядные, поэтические окрестности огласил низкий, утробный рёв. Нет, стон. Или вой. Инфернальный клич! Боюсь, что мой словарный запас до сих пор слишком беден, чтобы выразиться точнее. Ясно было одно: кого-то убивают. Или уже убили. Во всяком случае планируют. В благословенных этих краях, куда все едут исключительно за счастьем.
   Караул. Куда смотрит милиция? Уж не в подзорную ли трубу, в сторону близкой и потому подозрительной границы?
   Вот, опять! Рёв шёл из самой глубины чей-то таинственной одинокой души и выражал явное страдание. И никто не придёт, никто не найдёт в такой кромешной ночи...
   "А! - беспечно махнули рукой бывалые люди, которые прожили тут целую неделю. - Это лягушки."
Как, простите? Лягушки?
Ну да, лягушки поют.
Как, простите? Поют?
   Лягушки в чёрной тьме взвыли с новой силой. Ладно, пусть поют, и не такое слыхали, но - лягушки?!
   Вот эти маленькие земноводные существа, нежные и удивительные? С тончайшей чувствительной кожей, отрешённым выражением лица и настоящими растопыренными пальцами на руках? У бабушки в саду водились именно такое - прохладные, прыгучие. Не грубая бой-лягуха, которая вот пришла и съела в траве кузнечика, а лягушка изящная, трепетная, в недавнем прошлом царевна.

Звери-грибы

   Примерно в пятом классе я узнала, что грибы - немножко звери. И была потрясена.  Это что же получается? Всё сознательное своё раннее детство я думала, что занимаюсь собирательством, а оказалось - охотой.
   На самом деле охота и была. Азарт просыпался неимоверный найти не дешёвую бледную и ломкую сыроежку, а ценный и крепкий боровик. Натурально казалось, что он убегает от меня и прячется, время от времени ныряя под землю, отчего на бархатной и коричневой его шляпе непременно оказывался лист. А то и червяка подцепит, но это неважно. Руки дрожали, принимая этого немножко зверя: попался!
   А если семейство маслят? Вон ещё один! А там! И вон там, смотри! Или опята? Если повезёт с пнём, как говорил товарищ Новосельцев, Анатолий Ефремович... Сколько моих голов было потеряно в тех лесах. Каждое лето, считай, по голове. А то и больше.
   Новая голова вырастала чуть умнее прежней, знаний не теряла: ветвей в лесу не ломать, фантиков не бросать, мухоморы не пинать, гриб из земли не корчевать, а срезать аккуратно ножичком, мы же здесь не одни. Это всё легко запоминалось, сто раз не нужно повторять.
   И в лес мы входили легко. И никогда не выходили из него с пустыми руками. Это взрослым нужно положить куда-нибудь в потайное место - под корень или в мох зарыть - конфету, печеньку или пряник, попросить лесовика, чтобы не прятал совсем уж сокровище, хоть немного поделился. Детям он так даёт, сам, а взрослые пусть просят.
   Сначала ничего не произойдёт - лес как лес. Нужно набраться терпения, ведь лесовик обнаружил дары и забыл обо всём на свете. Сюда, может, нога человека не ступала три года подряд, а сладкого-то ведь хочется. Может, он о конфете "Ромашка" всю жизнь мечтал. Пусть поест спокойно. Но зато потом...
   Первый гриб не бывает комом. Наоборот, это всегда событие, чудо Как со мной вообще такое может быть? Достаёшь из травы рыжую лисичку величиной с блюдце и смотришь ей в лицо: а ведь и правда немножко зверь. И она в ответ смотрит и думает: немножко зверь, определённо
   А потом пойдут семейства! Только успевай бережно складывать в корзинку. Не покупную, а сплетённую давним мастером, как теперь никто уже не умеет плести.
   Дальше и рассказывать нечего. Что рассказывать? Как резали ножки и шляпки в огромную чугунную сковороду? Прямо на шипящие кольца лука, и тот аромат придавлен этим, и вот уже заполнили вдвоём весь дом. Как несли с огорода полведра молодой, только из земли картошки? Как... Да прописные всё это истины. Слова ещё на них тратить.
   Да и слов-то уже никаких не осталось, кроме: лисички, грузди, маслята, а дед Петр Семёнович только бычков и ел, никаких больше не признавал.

                        Лес наполнен грибами-лисичками,
                        Вышли в лес те, кто млад, или стар:
                        Вышла Зайцева Света с косичками
                        И лохматый Медведев Макар,
                        Вышла Волкова Нина Петровна...
                        По прохладной июльской росе
                        Вышли в семь без пятнадцати ровно
                        В сапогах и с корзинами все.
                        Вот учёный профессор Енотов,
                        Следом плотник Виталий Бобров,
                        И ещё многочисленный кто-то
                        Из далёких и ближних дворов.
                        Вышли все, повинуясь привычке,
                        В сапогах, по росе, без помех.
                        А в лесу уродились лисички,
                        Чтобы точно хватило на всех.

Глядя в огонь

   Не только оздоровиться летом, загореть, отдохнуть и вырастить ноги, но и обязательно научиться новому, полезному - плавать там, ориентироваться на местности; вырвать из земли худосочную раннюю морковь и тут же съесть, наспех сполоснув в бочке... Повзрослеть.
   Это настолько прочно засело в голове, что стало пунктиком - лето проходит, а Игорян ещё никаким практическим навыком не овладел. И снова день потерян. А он ведь уже заметно пошёл на убыль, день-то.
   "Вот уже две недели живу я в деревне и не вижу как время летит"... И мы с Пушкиным заодно, и мы не видим, и у нас деревня кабинет. Для Игоряна сплошные умения и навыки. Купаться в любую погоду; ходить босиком, и желательно в рубище - в самых убогих и удобных штанах на свете; бежать в полях с собакой на поводке;сделать копьё с каменным наконечником; резать серпом траву (оказывается, он бывает не только в книжках про древнюю жизнь, но и в руке), зацепить ногу, приложить подорожник и забыть.
   Но самое главное умение - разжигать огонь. Не тот, который получается из покупного угля в аккуратном пакете, политого специальной горючей смесью - пых, и готово. Нет, настоящий, живой огонь. Тот самый, на который можно смотреть вечно - как на течение воды и работу мастера.
   Подойдёт первый попавшийся прохладный, несмотря на июль, вечер. С белёсым, но уже сумрачным небом, в котором проявляется постепенно аппетитный, толщиной ровно в пол-луны, месяц. Точно над соседской трубой, как будто сам Гоголь нарисовал. Вот тут и пора приниматься за работу.
   В бывалую железную печку с трубой положить щепок, сломанных о колено ненужных реек, малых берёзовых полешек. Положить вольно, не битком. Торжественно, с одной спички, поджечь сбоку специально припасённый кусок берёсты. Такой скрученный, что хочется сначала развернуть, убедиться, не грамота ли это мальчика Онфима 13 века. Точно такого же мальчика.

Однажды в семь

   Каждое утро Игорян мечтает проснуться в семь и увидеть, как уходит по нашей улице прямиком в душистые поля коровье стадко. Обрывочное воспоминание о былом стаде, которое можно было смотреть как серию фильма из деревенской жизни. Стоять и смотреть, как идут, идут, не кончаются никогда. Идут вдумчиво и вольготно, и каждая в своём дворе - в главной роли. А в стаде у себя - крупная рогатая голова.
   Теперь вот осталось от былой тучности стадко Только услышишь сквозь сон протяжный рёв, который люди перевели на свой язык приблизительно как "му", только добежишь до окна, а там уже мелькнул самый последний хвост не то Зорьки, не то Марты - не разберёшь. И нет никакого смысла будить Игоряна.
   Сплочённой парнокопытной группой ушли они в поля - есть клевер, живописно лежать на том берегу пруда, таинственно преображать зелёную траву в белое молоко, в ценнейшие гладкие сливки. Вздрагивать время от времени кожей, хлестать хвостом назойливых слепней, терпеливо и бесстрастно пережёвывать и пережёвывать этот ещё один день, этот мир, полный солнца и молока. Мир в котором ещё пылят дороги, цветут ромашки и длятся от рассвета до заката медовые будни пчёл.
Так было, и так будет.
   И однажды Игорян вдруг проснётся в семь утра, несмотря на самые каникулы. И непонятно, почему так не заведено. Ведь летом как раз лучше вы в семь, и даже раньше. Ведь это и есть настоящая свобода - летом в семь и раньше. Как будто в бок толкнёт, и послышится сквозь сон древний протяжный рёв, который мы принимаем за "му". И не только с десяток голов, но с десяток крупных рогатых душ степенно прошествуют мимо нашего окна. Маленький, короткометражный, но всё-таки фильм с Бурёнкой в роли Бурёнки.
 - Человек на лошади! - потрясённо говорит Игорян.
И маленький тонконогий жеребёнок по пятам.
 - Пастух! - произношу я древнее, почти незнакомое, непривычное на языке слово.
И сама смотрю заворожённо, как будто никогда не видела, каким бывает мир в семь часов утра.

Неминуемая археология

   В доме, где есть подпол и есть чердак, всегда что-нибудь да отыщется историческое, ископаемое. Дом на земле по типу Земли и задуман - здесь каждый культурный слой залёг и ждёт своего археолога, который по внешнему виду позвонка восстановит целый скелет, а то и живого мамонта, со всеми его достоинствами и слабостями, взлётами и падениями. С очень богатым его внутренним миром.
   И ты не выбираешь здесь судьбу, ты становишься археологом неминуемо - в самый простой и бытовой момент своей жизни.
   Если мыть, например, пол. Не городскую въедливую протирать пыль, а лёгкую и природную деревенскую - ту, которая не часть цивилизации, а часть жизни. Выкручивать над ведром крепкую, славно впитывающую тряпку,и сноса той тряпке нет. Расправить, встряхнуть. Узнать в неубиваемой тряпке полотенце с олимпийской символикой-80.
   Пять колец и мишка когда-то прижимались к лицу, как к сердцу: сегодня лучше и добрей, и добрей станет всё человечество...
А получилась тряпка без сноса. Но зато теперь у меня очень чистый пол!
   В доме, где есть подпол и есть чердак, в любой момент можно зачитаться пожелтевшими, но вовсе не жёлтыми страницами. Это всё было, это не слухи и не сплетни. "Красота и здоровье" Сандры Розенцвейг из тех же времён, что и олимпийское полотенце: сегодня никуда от спорта не уйдёшь, от спорта нет спасения. Программа круговой тренировки и растягивания, тропы здоровья, все на велосипед...
   А если копнуть культурный слой ещё поглубже, наткнёшься на "100 минут для красоты и здоровья" С. Вендровской: беседуют неухоженная Ирена старше своих лет и прекрасная Анна.
   "На отдыхе не всегда есть возможность пользоваться ванной, но и тут я не отступаю от своих привычек. В тазике тоже можно хорошо вымыться, попутно выполняя гимнастические трюки".
   "Но оставим ноги в покое и вернёмся к лицу. Если летом ты неумеренно пользовалась солнечными лучами, твоя кожа пересушена".
   "С балкона или окна набери полную пригоршню чистого снега, высыпи его в салфетку, концы которой закрути. Среднюю часть салфетки со снегом довольно плотно прикладывай к лицу и шее. Прикладывай до тех пор, пока лицо не замёрзнет.
Такие компрессы очень полезны. Даже если у меня кончается снег на балконе, я с вечерней прогулки в полиэтиленовом мешочке приношу домой чистый снег".
   "Мыть голову надо один раз в 8-10 дней яйцом"...
Упоительные, доисторические времена.

Пусть идёт ёжик

   В моём доме никогда не было ёжика. Зачем ёжику в чей-то дом? Он будет в доме ходить ночами слышно, а то и вовсе пыхтеть. Думать. Голова колючая, а мысли в ней дружелюбные, трепетные. Про то, как там Лошадь одна в тумане?
   Потом ёжик завяжет в узелок ваше трудовое малиновое варенье и уйдёт, как покатится. Скроется в траве. Пусть идёт ёжик.
   Однажды летним вечером мы выйдем, сядем на крыльцо, ещё непривычные к здешней тишине, но уже смирные и несуетливые. Выйдем проводить день, который, как всегда, трудился на славу: зрел огурцы и ягоды, благоухал цветы, вёл куда-то целеустремлённо большого рогатого жука. Стоял над головой знойным небом с фантастическими облаками, одно из которых было похоже совсем уж на старинный предмет - стиральную доску. Но если хорошенько поискать, здесь можно и на земле найти такое. И не такое ещё. Но только завтра. Такое - завтра.
   На светлое окно веранды будут бросаться мотыльки, и будут стрекотать в траве невидимые, очень приятные музыкальные инструменты. Там, за высоким забором, начинается совсем другой мир, не наш. Там леший бродит, там кто угодно может сидеть на ветвях в этот час, вплоть до русалки. А здесь три ступеньки крыльца, такие надёжные; и дом стоит за спиной, как люди придумали его и поставили много тысяч лет тому назад.
   Так же тянет дымами, так же холодеют и сильно пахнут травы. И не сразу-то понятно в темноте, что там такое белеется на заборе, как маленькое привидение.
   А белеется там соседский очень мордатый кот, который твёрдо помнит про кошку в нашем дворе. Но ты иди пока, кот, иди. Видишь - у нас вечер.
   И вот так однажды в сумерках - чу! Так писали классики в своих нудных и бессмертных рассказах о природе - чу! - выйдет прямо на дорожку из лесного, травяного, туманного и задумчивого угла... Смотрите, ёжик! Ой, ёжик! Настоящий! И тут же побегут давать молока.