...у дома

   Как шахматные, плотно набитые чёрные фигуры, расставлены по городу мешки. В мешках - мусор. Старые травы, листья. Год назад они только собирались появиться на свет, а в мешки гребли предыдущих. Теперь новые сами стали предыдущими.

   В городе уборка. В городе голоса. Такие отчётливые, что ты у себя в комнате при открытом окне ясно улавливаешь фрагменты посторонней жизни. Особенно хорошо разносятся шаги и голоса в темноте. Голоса поднимаются вверх и смотрят на людей с высоты птичьего полета. Голоса летят за своими проходящими по улице людьми...

   На смену вечерним приходят голоса ночные. Где-нибудь обязательно с той стороны дома, на которой все люди легли спать. И хотели бы в этот час именно спать. Но голоса не дремлют! Они расположились в глубине двора, на невидимой скамейке. И отчётливые фрагменты посторонней жизни так однообразны и предсказуемы, что невольно думается: хорошо бы смести метлой все эти голоса, туго набить чёрный мешок, погрузить и увезти на какую-нибудь надёжную свалку. Диких завязать двойным узлом, бешеных - морским. Голоса самые громкие, состоящие преимущественно из междометий, сразу отправлять на переработку. Говорят, что из одного такого голоса можно сделать три футболки без надписи, пять пар капроновых колготок и тысячу зубочисток.

   Но нельзя смести метлой ночные голоса в чёрные мешки. Уж и выли они в глубине двора, уж и  заходились ненатуральным смехом. Кого-то звали. Или кто-то звал. Такие голоса живут каждую свою минуту так, будто она висит в пустоте, и никакого ДО перед ней не было, и ПОСЛЕ тоже не будет. За неё мёртвой хваткой и держись.

Внезапно голоса замолчали.

   Считается, что в большом городе не может быть полной тишины. Но изредка всё-таки она бывает. В тот миг, когда перестают завывать и перекликаться во тьме нехорошие ночные голоса.

   Спящая сторона дома повернулась на другой бок. И была тишина. И ещё тишина. Ещё и ещё была тишина...

   Вдруг! Очень слаженно и верно, с широким степным чувством голоса грянули хором:

И снится нам не рокот космодрома,

Не эта ледяная синева,

А снится нам трава, трава у дома,

Зелёная, зелёная трава.

   А трава-то и правда возле дома уже выросла. И зелёная. На газонах, избавленных от прежней травы.

   Хор перевёл дух и грянул на бис:

И снится нам не рокот космодрома,

Не эта ледяная синева,

А снится нам трава, трава у дома,

Зелёная, зелёная трава.

   А минуту спустя - чтобы все местные жители расслышали наверняка - повторили голоса про рокот, синеву и траву снова. И в этот раз как будто тосковали они. Как будто прежних, бешеных и диких, увезли в чёрном мешке. А то, что мы приняли за тишину, на самом деле было молчанием. И в этом молчании росли голоса новые. После молчания всегда получается что-то другое. Может быть, даже зелёное. Как трава у дома.

Сочетание тепла и льда

   Сочетание тепла и льда - одно из самых любимых. День пусть будет переменно солнечным, рыжим от прошлогодней травы на косогорах, в недрах которых уже притаилась и готова к решающему и очень массовому броску новая, густейшая зелень. Травы всех семейств и родов, испокон веков живущих на этой земле.

   Совсем скоро как выскочат они, как выпрыгнут, как заполонят. Расталкивая тонких, ринутся к свету медуница и мать-и-мачеха, на глазах преображая мир. Населяя его ароматами и маленькими упорными крылатыми существами, преимущественно хоботковыми. Совсем скоро будет именно так.

   Но не сегодня. Сегодня ещё как следует посмотрим из тепла на лёд. Очень трудно будет оторвать глаза от таких природных оттенков. Да и не надо отрывать. Глаза сами такими станут, глаза всё в себе перемешают. Небо будет парить, переливаться из синего в белые перья облаков. И отразятся на земле облака последними штрихами снега, и отразится небо озером. Преломится в нём акварельно и аквамариново. Не подумали бы рыбы там, внизу, что это море над их головами наступило. Не ударила бы в голову колоссальная идея. Не решили бы рыбы выйти на сушу и создать, основать новый мир.

   

   Но ведь мир и без помощи рыб уже новый! Хочется смотреть на него не с точки зрения хомо сапиенса, а с точки зрения хомо безо всякого названия. Вечного, незыблемого, истинного и неписаного хомо.

   Такого хомо, который понимает и тепло, и лёд. И слышит, как тепло учит лёд треску как языку. Раскалывая его на кадры и фрагменты, из которых неминуемо должно сложиться слово "вечность".

Прямо пойдёшь...

С прошлого раза здесь кое-что изменилось.

   Старому знакомому роднику на пригорке присвоили имя собственное - Душной. Рядом с этим тридевятым и берендеевым именем примечание в скобках (сероводородный) смотрелось нарочито. Что такое сероводородный? Не очень приятно ароматная вода, которую всё равно нужно зачерпнуть и пить - вдруг от чего-нибудь поможет? А вот Душной... Вслушайтесь. Века в этом слове, доверие, вибрации на клеточном уровне. Толстый, как нарезанный ломтями к обеду хлеб, юмор. И что-то очень тонкое, как душа. Целительная сила Душного несокрушима, это ясно.

   Прибили здесь в сосне три указателя-направления. Как в сказке. Прямо 218 вёрст пройдёшь - в Кемерово попадёшь. А можно и прямо в Абакан - 410 вёрст. Тем, кто Илья Муромец, можно и 3616 вёрст в Москву. Тоже прямо. Дорогой хоть и прямоезжей, но совсем не исключающей ни Соловья Разбойника в густых придорожных ветвях, ни Идолище Поганое под ракитовым кустом.

   У нас так. Испокон веков. И родник Душной в нашей Вселенной - тоже точка какого-то отсчёта. Возведены по его четырём углам четыре первобытных столба, и уже задумана крыша...когда-нибудь. А пока открыт Душной всем погодам и наклонившимся к нему лицам.

   Причудливо струится в зарослях ручей - ледяной, чистейшей пробы, драгоценного цвета, не совпадающего ни с чем известным. Таинственно вобрал он в себя элементы земли. Это вода сама по себе, и в ней никогда не отражается небо...

Взгляд на марала

   Совсем скоро деревня Шестаково и её окрестности преобразятся. Приедут студенты и научные сотрудники - раскапывать в пластах древних пород сенсационные фрагменты динозавров. Будут худые и коричневые от сибирского солнца, как будто оно египетское. Будут запылённые и усидчивые. Будут бородатые и весёлые.

   Будут лекции, будут экскурсии и мастер-классы. И большой июньский фестиваль, на который съедутся десятки тысяч. Будет большая жизнь. Всё будет.

   Но маралы в это время предпочтут скрываться в лесах. Там воля и травы. Сколько раз летом, когда был случай попасть в Шестаково, всматривалась я в огороженное пространство маральей фермы, но ни разу не показался на глаза ни один представитель.

   Другое дело - весна. Весной долго лежит в лесу снег, и маралы держатся поближе к большим колобашкам сена, специально разложенным на открытых пространствах.

   Никуда маралы не денутся от сена весной. И я даже вооружилась очень сильным полевым биноклем - наблюдать. Но верилось не совсем. Было опасение, что именно сегодня маралы не покажутся, так почему-то всегда бывает. Чудо предпочитает случаться в неожиданный момент, внезапно. А если к нему специально готовиться и вешать на шею бинокль, чудо уходит в леса, в недосягаемые исторические толщи...

   Как всегда, за поворотом на Шестаково, открылось другое пространство. Огромное, ветреное. Здесь хорошо работает машина времени - можно сразу переместиться туда, где время ещё не придумали, где просто жили, грелись у огня. И в такие стылые, пронизывающие до костей дни нога человека предпочитает вообще никуда не ступать. 

   Вот поэтому никого и не было. Нигде. А на пригорке, за рекой многочисленно и непринуждённо расположились маралы. Они и правда никуда не делись от сена, они решили: ладно, пусть чудо будет запланированным. От них, прекрасных, не убудет.

   Маралы были неисчислимы, они не помещались в окуляры бинокля. Иные лежали в коричневой траве, близкой по цвету к маральей шубе; кто-то немножко бродил. А могучий и очень рогатый самец, похожий на предводителя, прямо и твёрдо смотрел в мою сторону. И хоть нас разделяло не меньше ста метров, предводитель на всякий случай наблюдал. Ему было всё понятно и без бинокля.

   Маралы лениво и расслабленно переговаривались. Ветер доносил обрывки их таинственных речей. Мы здесь обсуждали маралов, а они нас - там. Чуть в стороне и поближе к сену, как неподвижное косматое облако, лежало безразмерное овечье стадо, и тоже обсуждало. Веяло из-за реки спокойствием, полной гармонией и правдой - как всё было и как всё должно быть на самом деле. Приятно было очень смотреть на маралов.

   Люди говорят, что в полях здесь, прямо вдоль дороги, ходят вольные, но пугливые косули. Как раз в тот день они испугались и показали только след на снегу - слаженно и аккуратно протоптанную тропинку. Много косуль. Как много маралов. И овец. В пространстве за поворотом, где не преобладают люди.

   А бинокль потом ещё вечером пригодился - смотреть звёзды.

Перпендикулярные следы

   Видела я озеро Пустое во все времена. Видела летом, зимой и осенью. Оставалась весна. И вот такая весна наступила.

   У нас в Сибири с этим словом связаны свои, очень глубинные понятия и ассоциации. На очень подсознательном, интуитивном уровне воспринимаем мы весну. Видим не картину, а молекулы, из которых состоят краски. И хоть озеро лежало, как огромный срез батона, под снегом, как под толстым слоем сливочного масла; и воздушная масса явно господствовала кругом арктическая, несмотря на большое, очень полноценное солнце; и дышало отовсюду только холодом, всё равно это была весна - с первого взгляда.

   В ноябре здесь предупреждали о возможных медведях, а в этот раз намекнули на кабанов. Что-то такое, связанное с мощью, напором, горой диких мускулов и неукротимым движением, было разлито в воздухе. На молекулярном уровне. Ведь медведь, несмотря на арктическую массу, вполне мог уже и покинуть берлогу. Но, говорят, ему от спячки нужно отдохнуть, и несколько суток сначала медведь просто лежит на хвойной подстилке, постепенно возвращаясь в этот мир.

   Да, именно! Наш возможный медведь где-то лежит сейчас на подстилке. И кабаны авось пройдут стороной. А вот цепочка следов на снегу вдоль берега была очень даже реальной и очень дикой. Так, след в след, ходят представители семейства псовых - лисы, волки. Волки... Отпечаток был как у собаки, только большой. Отпечаток был хищный и целенаправленный.

   Следы уходили и ушли вдаль. Не за нами. От нас. А мы оставили в лесу свои человечьи следы, перпендикулярно волчьим.

   Тихо было в лесу, как посреди зимы. Если специально остановиться и послушать - ни звука. Ни птицы. Но всё-таки это была весна.

   Была весна в отчётливых, синих берёзовых тенях. В весёлых разноцветных грибах-трутовиках, расселившихся по всей длине родного ствола, как в многоэтажном доме. В кляксах лишайников на поваленном бурями дереве и мхах на южном склоне пня. В прошлогоднем, но как будто начищенном к празднику стебле неизвестной травы.

   А в избранных, особо пригретых местах тут и там вырывался из-под снега не такой уж робкий пучок травы. И верба уже была серьёзно пушиста.

   И где-то под землёй стояли уже на низком старте многие и очень многие представители мира, в котором живёт по-своему кабан, выходит на простор псовый хищник. И медведь, который на хвойной подстилке отдыхает от спячки и ждёт, когда же мы отсюда уберёмся восвояси.

Авторские экземпляры

    - Книги? - спросила милейшая сотрудница почтового отделения, передавая мне бандероль из Петербурга. Видимо, догадалась по прямым углам. Это был неравнодушный вопрос. Наверное, от меня исходило излучение очень сильного и очень важного ожидания. И я ответила - своим голосом, но непривычные, немыслимые слова:

 - Мои авторские экземпляры! 

   Тут уж и другие работники почты проявили неравнодушный коллективный интерес. В самом деле? А что вы пишите? А можно посмотреть?

   И я взволнованными руками вскрыла упаковку. И достала книгу, в которой напечатаны мои стихи. Навсегда и на бумаге. И сотрудницы книгу листали. Книгу хвалили. А потом желали мне хорошего дня.

   Это и правда был хороший, один из лучших, это был мой день. Я шла по улице Крылова 450 метров до своего дома, несла подмышкой авторские экземпляры, которые голубели на весь мир сквозь прорванную дыру.

   Это была самая короткая дорога в моей жизни. И самая длинная.

...Когда-то давно я купила шестилетнему Игоряну  книгу "Как Пушкин русский язык изменил" и сразу обратила внимание на иллюстрации Александра Яковлева. Подумала: вот бы когда-нибудь такой художник проиллюстрировал мои стихи. Фантастическая мысль. Как полёт в прошлое ии в будущее. Как вообще полёт.

   Но говорят, что все настоящие желания сбываются. Я выиграла конкурс, который очень хотела выиграть. И художником сборника был приглашён по каким-то неведомым вселенским алгоритмам именно Александр Яковлев.

   Когда всё исполнилось, вроде и мечтать больше не о чем.

Только бы не разучиться писать.

   Так, как хочется.

Мост над весной

   Кто-то из взрослых рядом сказал, что сейчас пойдём на подвесной мост. Слово "подвесной" было выделено голосом, как будто его произнесли большими буквами. Голос сулил необыкновенное.

   И необыкновенное было. В огромном летнем дне, над быстрой алтайской рекой мост висел расслабленный, как дачный гамак, и был совсем не похож на своё имя. Ведь два берега всегда должны быть соединены прочно и надёжно. Очень твёрдо. Чтобы человек, ступая, чувствовал под ногами что-то полностью противоположное воде. Мост должен быть твёрже земли и стоять непоколебимо. Желательно вечно.

   А этот провисал, и был тонок. Как будто предназначен был для птиц. Он ожил под сандалиями, и взрослые окончательно привели его в движение своими могучими шагами. И под самой бездной, в середине пути, какие-то встречные взрослые добавили скрипа и шторма. И стало ясно, что нить сейчас порвётся, как ни цепляйся, как ни хватайся за перила - такие же трепетные, как всё сооружение.

   Но нить не порвалась. Шли и шли с того и этого берега люди разных возрастов и размеров. А мост тихо пел и раскачивался - верно, надёжно и вечно, как маятник.

   Перешли реку. И снова перешли. Много раз перешли реку. смотрели в середине на быструю прозрачную воду. Верили мосту...

   А где-то далеко впереди была сегодняшняя весна. И день позднего марта, очень похожий на ноябрь. Глубоко неизвестен был посёлок Верх-Чебула, через который будет проходить дорога, и почему-то именно здесь захочется остановиться. Размять ноги, прыгая под порывами ледяного ветра возле тонкой извилистой речки, которую зовут, конечно же, Чебула. Чувствовать себя в самой глубине Сибири.

   Наклонные деревянные ступени вели куда-то вверх. И там открылся над рекой Чебулой и её окрестностями длинный подвесной мост. Как будто голос сказал над ухом это слово большими буквами. Как будто сулил необыкновенное на том берегу. И хоть немногие, но явно человеческие следы на снегу, на длинных досках настила подбадривали: ходить можно, ходим.

   Первый шаг будет нерешительным, по той, давней привычке. И, как тогда, мост оживёт, отзовётся. Качнётся как вечный маятник. И нужно обязательно остановиться между берегами - посмотреть на Верх-Чебулу и заодно весь мир, раскрашенный только в три бледных цвета.

   Не так уж много необыкновенного. Но почему-то стоишь и смотришь, и мёрзнешь. И длинные полыньи во льду реки Чебулы, похожие на тёмные зеркала, как будто усиливают замерзание.

   Но нет, это не снова ноябрь, это март. Это другой холод. Холод, от которого мы уходим всё более твёрдыми шагами, как с другого берега. И останавливаемся на середине над рекой, как над бездной. Над проталинами, над обыкновенным и вечным.

   Качаемся над весной, качаемся над весной, качаемся над весной...