Главная функция

   Свой самый первый мобильный телефон я храню вовсе не из каких-то ностальгических соображений. Безнадёжно устаревший сотовый - не та вещь, которой хочется дорожить; выбросил отработанный материал - и дело с концом. Милый вытянутый свитер вызывает куда больше чувств и воспоминаний, и рука, окончательно и бесповоротно отправляющая его в мусорный пакет, вдруг замрёт на полпути, замешкается, грудь вздохнёт, а глаза затуманятся: как же всё-таки я любила его в шестнадцать лет! Как же я без него и дня не могла прожить - без неповторимого моего, дорогого моего свитера!
   А прежний телефон абсолютно не жалко. У падишаха теперь новая любимая жена. Год или два она продержится, пока не устареют её функции, пока не упадёт она в цене вдвое, а то и втрое. Я видела лица счастливых обладателей последней модели и думала: как повезло этой плоской коробочке с микросхемой внутри, думающей нулями и единицами; не каждому человеку выпадает такая любовь, такая жажда узнавания, такая нужность и незаменимость. И как не повезло этой коробочке - так недолго оставаться дорогой.
   Мой самый первый телефон похож на маленького зелёного человечка, которого можно встретить сейчас разве что в сказках и преданиях о старых добрых временах. Но я храню его не из сентиментальности. Иногда он здорово выручает, когда вдруг современная подключённая к интернету модель, по которой нужно водить пальцем, вдруг начинает барахлить, и это означает смерть модели, потому что отдавать в ремонт её бесполезно - там никогда не сделают так, чтобы потом работало.
   Значит, нужно опять покупать новую модель, и пока идёт выбор, пока листаются страницы магазина, в жизни наступает странная пауза. И тебя как будто временно нет на свете, потому что в наши дни человек без номера - это как будто и не человек вовсе.

Сказка без конца

   Игорян решал задачу из книги "Сказки-изобреталки от кота Потряскина": один император больше всего на свете любил слушать сказки, но ему не нравилось, что все сказки кончаются. И повелел он найти бесконечного сказочника, пригрозил головой с плеч. Все сказочники в ужасе сбежали из страны; тогда слуги императора поймали случайного юношу и велели ему сочинить бесконечную сказку. Юноша не растерялся и сочинил. Как ему это удалось?
 - Наверное, юноша стал рассказывать императору про свою жизнь, - предположил Игорян.
 - Игорян, ты зришь в корень! - воскликнула Эвелина. - Но кому интересно слушать бесконечные истории про чужую жизнь?
   Я представила себе утомлённого императора, в тысячу семьсот пятьдесят первый раз выслушивающего сагу про то, как юноша встал в половине седьмого утра, умылся, оделся, выпил чаю... Полцарства отдать, лишь бы замолчал. Уничтожить на корню первый в истории человечества сериал - дурное это дело или благостное?
   Но ведь попадаются изредка и хорошие рассказчики, которые так увлекательно опишут чистку зубов и намазывание бутерброда, что заслушаешься. И будешь с нетерпением ждать продолжения - вдруг на другой день как-то иначе почистит и намажет? И он действительно иначе, и простыми вроде бы словами, а получается сказочно. Может быть, юноша как раз и был тем редким исключением?
 - У меня есть ещё один вариант! - объявил Игорян. - Юноша мог рассказывать про время, ведь оно бесконечно.
   Да, правда... Император поступил очень легкомысленно, отдавая свой приказ. Полцарства не жалко, лишь бы не слушать без конца про бесконечное время.

"Драконоведение"

   Приблизительно в одно время с "Египтологией" я купила дочке ещё одну большую лёгкую книгу с пластмассовыми самоцветами на обложке - на этот раз зелёными.

   При том же объёме стоило "Драконоведение" в полтора раза дороже "Египтологии", из чего мог следовать вывод, что драконы - интерес более изысканный и элитарный. Так и значилось прямо на первой странице: "Тайное и древнее общество драконоведов". Кто же откажется стать членом тайного и древнего клуба?

   Я уплатила в кассу трёхзначный членской взнос, указанный на ценнике, и вступила.

"Египтология"

   "Египтологию" я купила дочке, когда она училась в первом классе - золотую книгу, большую и удивительно лёгкую, с круглым красным пластмассовым самоцветом во лбу. Как бы я в свои семь лет холила и лелеяла это таинственный знак! Ходила бы с ним в тёмную комнату, проверяла: светится или нет? Пыталась бы в нём отразиться. Чувствовала бы себя всемогущей обладательницей волшебной книги.
   Потому что "Египтология" именно такой и была - в ней всё разворачивалось, открывалось, и даже в отдельном окошечке был представлен небольшой образец пелёны, которой оборачивалась готовая к саркофагу и гробнице мумия. Я хорошо понимала в свои далеко уже не семь, что это всего лишь подкрашенный бинт из ближайшей аптеки, но всё равно смотрела на него не без опаски - так сильна была книжная магия. Это был на жёлтой, под старину, бумаге дневник экспедиции, которая сто лет назад ушла искать неизвестную науке гробницу Осириса и бесследно исчезла.
   Египет веял своей тьмой, заклинаниями, проклятием фараона, громадными каменными глыбами, загадками Сфинкса, дельтой Нила, звериными головами, иероглифами, молчанием плоскостопых людей кирпичного цвета, в которых смешался анфас и профиль.
   Дочка открыла все окошечки, развернула все папирусы, понажимала на красный самоцвет, после чего прочно поставила "Египтологию" на полку и забыла к ней дорогу. И золотую лёгкую книгу занесло песками и толстым-толстым слоем забвения.
   Но пришёл Игорян и отбросил пески, и развеял забвение. У Игоряна над кроватью висит Египет.

И напротив кровати, прямо перед глазами, у него Египет.

Дерзайте ныне ободренны

   Один из самых моих любимых фильмов -  сериал "Михайло Ломоносов", особенно первые две части. Время от времени я пересматриваю его, и каждый раз как будто беру в руки на века сделанную вещь - простую и очень крепкую снаружи, а внутри таинственную,загадочную; и туда мне ни за что не добраться, вовек не постичь. Только смотреть и остаётся.
   Среди ночи сбежал он из отцовского дома в одной рубахе, и с шапкой снега на светлой своей голове лучшего друга Ивана просит: "Дай полукафтаний!"
   "Очумел, одумайся, сгинешь!" - испуганно отговаривает друг Шубной, уже понимая, что отговаривать бесполезно.
Нет, не сгинет. То судьба. Дал Иван полукафтаний, и денег дал, и обнял на дальнюю дорогу.
   "Сквозь обжигающий ветер, замёрзший, голодный, днями и ночами упорно шёл Михайло", - выразительно говорил голос за кадром. И Михайло шёл - решительно, сосредоточенно, целеустремлённо и очень кинематографично. Шёл, проваливаясь по колено в снег, без шапки, в распахнутом полукафтаньи.
 - Мне нравится, как он идёт! - сказал Игорян, заинтересовавшийся ситуацией.
Мне тоже нравится. Я помню, как смотрела в детстве, верила и не верила: возможно ли так? В Москву пешком учиться. Что за сила такая его вела?
   И тут хор грянул величественно: "О вы, которых ожидает Отечество от недр своих, и видеть таковых желает..."
 - Мне нравится, как они поют! - сказал заворожённый Игорян.
За окном стоял мороз силой в тридцать три градуса, законная погода не ходить на занятия.

Точно по календарю

   Это был средний мороз накануне крупного, серьёзного, крещенского мороза, обещанного нам точно по календарю. Нужно было успеть подышать свежим воздухом, и каждый дышал как умел.
   Игорян плашмя упал в снег и пропал из виду - свежий сугроб был пушистый, белый и очень глубокий. Я бы в детстве такой обязательно измерила, а теперь боюсь - отряхивайся потом, и в сапоги набьётся. Теперь неинтересно - мне все сугробы предсказуемо по колено. Теперь мне всё ровно, бело и холодно.
   Игорян полз сквозь снег. Он плыл по снегу, оставляя за собой широкую ровную дорогу. Откуда-то из нижних, слежавшихся слоёв достал небольшую глыбу и крикнул в неё:
 - Атакую вражескую базу! Приём.
Потом отбросил глыбу в сторону и стал штурмовать снежную гору.
   Да, скоро это не закончится... Но ведь я дышу свежим воздухом. Можно ходить туда-сюда и думать умную мысль. Но мысль не думалась; для мысли мне нужен был овчинный тулуп, медвежья полость в ногах и самовар с вареньем и плюшками под рукой.
 - Знаешь, с кем я сейчас по рации разговаривал? - спросил разгорячённый румяный Игорян.
С вражеской базой? С центром? С этим, как его, с Дарт Вейдером? С дядюшкой Скруджем и братьями Гавс? Ноги у меня начали замерзать, очень хотелось, чтобы база покорилась без лишних слов.
 - Я разговаривал, между прочим, с тобой! - крикнул Игорян, бросаясь на базу всем телом. База не выдержала и сдалась.
   Это был последний средний мороз накануне большого. Нужно было как следует надышаться свежим воздухом.

Там яблочный дух

   Я никогда в жизни не ела мочёных яблок. А Пушкин их любил. Пушкин их так любил, что об этом помнили его друзья. Прочитаешь их рассказы, и сразу становится понятно, как друзья любили Пушкина.
   "Как вы думаете, чем мы нередко его угощали? Мочёными яблоками, да они ведь и попали в "Онегина"; жила у нас в то время ключницей Акулина Памфиловна - ворчунья ужасная. Бывало, беседуем мы все до поздней ночи - Пушкину и захочется яблок; вот и пойдём мы просить Акулину Памфиловну: "принеси, да принеси мочёных яблок", - а та разворчится. Вот Пушкин и говорит ей шутя: "Акулина Памфиловна, полноте, не сердитесь! завтра же вас произведу в попадьи."
   Так Пушкин едал мочёные яблоки в имении Тригорском, в гостях у доброго семейства Осиповых-Вульф. А потом возвращался к няне в родное Михайловское, садился за стол и писал летучие строки свои - выводил добрых Осиповых-Вульф во второй главе "Онегина". А потом снова, мочи нет:
 - Принеси-ка мне яблок, подруга дней моих суровых, голубка дряхлая моя!
Арина Родионовна ворчать и упрямиться не будет - живо сходит в сени и наберёт из бочки в большую глиняную посуду отборной мочёной антоновки.
 - Откушай, батюшка Александр Сергеевич. Чай, притомился, сокол мой ненаглядный.
   И Пушкин, отложив перо, столько этих яблок съест, что уже и про няню готов стихи написать. И напишет ведь, не обманет.
   В липовую бочку стелили на дно слой соломы, на него слой яблок без изъяна, перекладывали смородиновым листом, да листом вишнёвым, душистыми травами, хозяйским благословением - и так доверху. Трижды кипятили рассол, заливали окончательно, торжественно выносили на холод, ждали... К началу зимы готово - можно пробовать, посылать ключницу поздней ночью, посылать няню в остальное время суток.

Листовка в большой мир

   Погоды сейчас в Сибири стоят такие, как будто нас всех сюда сослали. Так и хочется достать где-нибудь по старой памяти большие валенки и зашить в двойную их подошву вольнолюбивую листовку. С надёжной оказией в большой мир послать и надпись написать, что...
 - Я шапки себе покупаю, а потом их не ношу! - сказала из недр капюшона моя подруга Лена. - Потому что я человек машины.
   Люди машины в Сибири - самая незащищённая группа, они первыми попадают под удар. У них и ботиночки, как правило, на тонкой подошве.
 - Почему мне так холодно? - не понимала Лена как нездешняя, глядя в свой телефон. - Ведь всего минус двадцать!
   И в самом деле - холод был не просто холодный, а какой-то сырой и безжалостный; он выглядел гораздо старше своих градусов. Какой-то совсем не пригодный для кожи лица ветер, ужасный для рук даже в перчатках.
   Хотелось не гулять, а скрыться в первую попавшуюся дверь, за которой наливают горячий чай. И мы скрылись. Мы бывали здесь и раньше - в зале с большим круглым столом в центре, который создаёт атмосферу, но за который никто никогда не садится; с фортепиано в углу, на котором никто никогда не играет.

Фантомный праздник

   Интересно, что чувствовали люди, когда в один из дней им было приказано передвинуть свою жизнь, и без того новую, ещё на две недели вперёд?
   Удивились, наверное. Или ничего не поняли - мало ли какие игры со временем затевают правители? И всё-таки странно: куда делись эти непрожитые, неиспользованные дни, в которые никто не родился, никто не умер, никто не был счастлив и не плакал, не прочитал ни одной книги, не сварил ни одного супа? Бездомные и неприкаянные, бродят они с тех пор вдоль и поперёк мироздания, и по спирали, и наискосок. Мучают нас, даже сто лет спустя, как в постели крошки, как долг, который никак не можем вернуть, как легкомысленное обещание, данное тому, кто сильнее нас. Раз за разом, год за годом напоминают о себе нелепым фантомным праздником, название которого похоже на пример оксюморона из учебника: старый новый год.
   Уже давно всё отпраздновали, уже с трудом привыкли к новым будням, и вдруг опять сверкнуло что-то, как осколок разбитой ёлочной игрушки. Напомнило о себе, хоть нет уже ни сил, ни желания, ни настроения, и ночью надо спать, и хочется спать ночью. Но он всё равно придёт и шевельнётся в душе фантомной болью. И тем, кто сейчас запустил под моими окнами последний чахлый фейерверк, тоже нет покоя даже сто лет спустя.
    В детстве ровно до этого дня стояла в доме ёлка. Потом её разряжали и выбрасывали. В этом дне было не предвкушение, а обречённость: вот теперь окончательно всё прошло, всё было, всё мне подарено, и больше ничего не будет в жизни, кроме слепого холодного января, который бросает мне прямо в лицо со всего размаху горсть мелких и сухих снежинок. Одна из них больно попадает мне в глаз, и я буду видеть теперь вокруг только бесконечную и беспощадную школьную третью четверть.
   Но прошли все бесконечные третьи четверти. И ёлку разряжать мне больше не грустно, а закономерно. Но ощущения фантомного праздника остались.

Игра собственного мозга

   Почему-то мы всегда читаем Н. Носова зимой - мою старую книгу без первых и последних страниц, с рисунками невероятного художника Аминадава Каневского. Недостающее восстанавливаем потом по другому изданию, современному, купленному специально для того, чтобы выяснить - что же было дальше в повести "Весёлая семейка" после слов "надо знать, что цыплятам дарить..." Я не помню, при каких обстоятельствах была утеряна финальная глава; я так и не узнала в детстве, что один цыплёнок потом умер, но зато остальные благополучно уехали в деревню. Моя старая книга не помнит горестей и печалей своими мягкими, разлохмаченными внизу листами, выпадающими из переплёта. Всю правду жизни мы узнаем из другого издания, а старая книга пусть таинственно замолкает на полуслове.
   Повесть "Весёлая семейка" - самая любимая, после рассказов "Мишкина каша", "Наш каток" и "Бенгальские огни", перечитанная много-много раз. Раньше Игорян слушал просто так, а теперь подрос и у него появилась идея:
 - Давай, - предложил он, - тоже устроим у себя инкубатор и выведем жёлтых пушистых цыплят!
   Я, честно говоря, опасалась, когда мы перечитывали перед Новым годом "Бенгальские огни": что Игорян тоже захочет толочь в ступке серу, сахар и алюминиевые опилки, катать колбаски, которые сверкают как серебро и рассыпаются во все стороны огненными брызгами. Но Игорян не захотел - он крепко помнил, чем закончилась вся история. Игорян нипочём не будет есть пирог, пропитанный удушливым газом. Но в "Весёлой семейке"-то победа, там никто не убегал, схватив пальто и шапку.
 - Давай устроим инкубатор! - предложил Игорян.

Индивидуализм без наушников

- Что это за устройство? - спросил Игорян.
Где-то он отыскал среди забытых предметов. А я думала, что у нас больше и не водится такое, что выбросили - лет через десять после того как окончательно перестали пользоваться, и с тех пор ещё лет десять прошло.
 - Как эта коробка открывается? - настаивал Игорян.
Коробка... Это, между прочим, колоссальная вещь нашего отрочества и нашей юности - душу за неё продать вместе с телом, а на сдачу наслаждаться перезаписью перезаписей. Прицепить на живот и вибрировать в такт, как герой Александра Абдулова в фильме "Самая обаятельная и привлекательная". И с первого взгляда ясно, что он за тип: личные интересы ставит выше общественных; в свободное от работы время дружинником быть не хочет; сам как настоящий трудовой чертёжник ходит зимой в дорогой шубе, но при этом честных и усердных в работе девушек не замечает. Индивидуалист в наушниках. Он совпадал по эстетике с нашим отрочеством и нашей юностью.
 - Это плеер, - объяснила я Игоряну. - Такой маленький магнитофон.
 - Что маленькое?
 - Магнитофон маленький. Чтобы музыку слушать.
Игорян внимательно рассмотрел коробочку со всех сторон, и мне вспомнился диалог из мультфильма "Шкатулка с секретом":
 - Папа, вот что это за вещица?
 - Это музыкальная шкатулка.
 - Это что, такая раньше музыка была?
 - Да.
Игорян тоже хотел разгадать, в чём секрет, и нажимал на все кнопки. Ничего.
 - Почему не играет?
 - Потому что сначала нужно вставить внутрь кассету.
 - Что вставить?

В образном выражении

   Подходила к концу неделя праздников, морозов и быстрых розовых закатов. Нужно было что-то делать. Уже и хотелось что-то делать.
 - Игорян, может, пойдём погуляем?
 - Пойдём, - согласился Игорян. - Но, боюсь, мне будет холодно.
 - А ты не бойся, ты лучше одевайся.
 - Я же не по-настоящему боюсь, - объяснил Игорян. - Я в образном выражении.
В одном только образном выражении сегодня на улицу никак нельзя, нужно что-нибудь более надёжное. Нужно натянуть вязаный шлем на лоб, а рукавицы - почти по локоть.
 - Всё обелелось, - сказал Игорян про улицу. И там действительно всё обелелось - и наше дыхание, и наши мысли. Очень хотелось думать только о хорошем.

Сходить на медведя

 

   В тот момент, когда я твёрдо решила, что сегодня есть больше ничего не буду, потому что за неделю праздников накопилась усталость от еды, произошло выгорание и почти уже депрессия с чувством вины и сожаления о съеденном (короче: русская хандра) - именно в этот момент позвонили мои подруги и рассказали, что собираются печь собственноручный торт "Мишка", и что мне нужно прямо сейчас вставать, нужно идти на медведя.
   И я встала, я пошла на медведя без испуга. Я лучше завтра больше ничего не буду есть. Потому что... Потому что я уже не помню, когда ела "Мишку" в последний раз. Но зато я отлично помню другое - сквозь долгие прошлые зимы и короткие лета. Сквозь всю равнодушную природу и безжалостное время я помню как медленно проникал их духовки на кухню, а потом во всю оставшуюся квартиру, а потом и глубоко в душу аромат, рождённый из незамысловатого рецепта, который хранился, записанный от руки, в специальной кулинарной общей тетради, на почётном месте в разделе "Торты".
   Впрочем, сверяться с книгой заклинаний не было никакого смысла: рецепт волшебного "Мишки" все помнили наизусть. Это сейчас я забыла его напрочь, и нет уже на свете той общей тетради - не полистаешь, не прочтёшь. Вся надежда на внезапные звонки однажды вечером, когда твёрдо не собираешься больше ничего есть.

Ананасы и шампанское

   Предание гласит, что однажды, будучи в гостях, поэт Владимир Маяковский обмакнул в бокал с шампанским кусок ананаса, съел и похвалил результат сидевшему с ним рядом за столом поэту Игорю Северянину, и тоже посоветовал так сделать.
   Поэт Игорь Северянин пошёл дальше. Он не только обмакнул и съел, но тут же сочинил первую строфу стихотворения, из которого все помнят в лучшем случае две строчки. А то и вовсе одну, наиболее понятную.
                 Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
                 Удивительно вкусно, искристо, остро!
                 Весь я в чём-то норвежском! Весь я в чём-то испанском!
                 Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!

                 Стрёкот аэропланов! Беги автомобилей!
                 Ветропросвист экспрессов! Крылолёт буеров!
                 Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!
                 Ананасы в шампанском - это пульс вечеров!

                 В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
                 Я трагедию жизни превращу в грёзофарс...
                 Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
                 Из Москвы - в Нагасаки! Из Нью-Йорка - на Марс!
Творческих людей хлебом не корми. Их корми исключительно ананасами.
   Так они, верно, и сидели рядом, Маяковский и Северянин, обмакивая ананасы, пока шампанское не кончилось - один весь в чём-то испанском и норвежском, а второй и без этого всего гений, который щедро дарит не свою тему тому, кто может сделать из неё рецепт.
   Неужели и в самом деле настолько вкусно, искристо, остро, что потом и стихи выходят такие - с ветропросвистом?

Конфетное множество

   Как было сладостное чувство, так и осталось - высыпать из новогоднего подарка сразу все конфеты на ковёр и предварительно рассматривать их, сравнивать, разбирать по родам и числам, сортировать по собственному вкусу, читать на фантиках конфетные имена: то старые, знакомые с детства, то новые, рождённые дерзновенной мыслью современных дизайнеров.
   Коробки с подарками сейчас металлические или картонные, непрозрачные, поэтому конфетное множество скрыто от взора до последнего момента. Игорян опрокинул подаренную ему собаку головой вниз - и полетела лёгкая карамель; темно и глухо упал шоколад; заструилось длинное "Топлёное молоко"; выпрыгнули желейные "Бумсики"; как из стеклянной витрины, глянул сквозь прозрачный фантик мульти-молочный конфетный мишка...
   Промелькнула в конфетной толпе худая "Ёшкина коровка" и толстый "Ёжкин кот". Их немедленно захотелось назвать неразлучной парочкой, несмотря на то что кот, судя по орфографии, принадлежал Бабе Яге, а такая корова нужна самому. Только кому именно - неизвестно.

    Игорян достал из конфетной толпы похожего на войлочную шляпу молдавского крестьянина (только розового цвета) "Ха-ха-тунчика".
 - Крепкая конфета! - заметил Игорян, сжав "Ха-ха-тунчика" в кулаке. Попробуй смять. Даже я, такой сильный, не могу.
   Я не стала и пытаться. Если даже у Игоряна, такого сильного, ничего не вышло...