У дяди

   Совсем уж мало кому известный и мало кому интересный музей. Для нас он стал самым любимым. И день запомнился - мягкий, ненастный, не нашего века. День, вопросительный с утра: набросить ли  длинные рукава сверху? Пожалуй, набросить. Но тот, кто делать этого не стал, тоже не ошибся. День, подходящий для деревянного дома.

   Музей-квартира Василия Львовича Пушкина на Старой Басманной. Дяди. Да, вот так. Для полного счастья нам только дяди и не хватало.

   "Василий Львович, чувствуя, что сейчас милые женщины и сам Гомер-Херасков улыбнутся, читал далее своё буриме:

                       ...Что наша жизнь? - роман,
                       Что наша смерть? - туман,
                       А лучше что всего? Бифштекс и лабардан.
                       А если я умру, то труп мой хищный вран
                       Как хочет, так и ест..."

Невозможно было к такому дяде да не сходить.

 - Здесь уютно, - сказал Игорян.

   И это первое, что чувствуется. Дядя устроился превосходно. В кабинете у него книги, книги; кушетка за ширмой; кресла, в которых кто только не сиживал. Рядом камердинерская с умывальником, мебелью красного дерева, небольшим, но добротным столиком: камердинер Василия Львовича Игнатий Хитров тоже писал стихи. Возможно, что и самовар в той квартире тоже пыхтел стихами.

Как инопланетяне

   В фильме "Гостья из будущего" много разнообразных киноляпов, но один просто режет меня без ножа. Два полосатых инопланетянина подходят к Коле Герасимову:

 - Есть один вопрос. Нужен музей Пушкина.

   В конце двадцать первого века спрашивать у прохожих, как пройти в музей? Но пусть.Самый дерзкий и смелый фантаст в то время, когда снимали фильм, поступал именно так, и не мыслил иного. Главное, что Коля не растерялся.

 - Вам какой? Изобразительных искусств? Или который на Кропоткинской?

   Для среднего московского школьника это просто блестящий ответ, на сто баллов ЕГЭ. Возникает даже подозрение, что Коля в этих музеях бывал. Но инопланетяне продолжают упорствовать:

 - Арбат. Квартира, где он жил маленький.

 - А, этот не открыли ещё! - совсем уж разит наповал шестиклассник Коля, у которого даже в самый отчаянный момент жизни все мысли о кефире. И отправляет зачем-то полосатых бедолаг на Пушкинскую площадь.

   Но Коле Герасимову я всё прощу. И полосатые пришельцы могли не знать,перепутать, забыть, пока летели со своей Альфа-Центавры. Но редакторы-то, редакторы? Режиссёр и сценарист? Они куда смотрели?

   В квартире на Арбате Пушкин жил не маленький, а женатый! В 1831 году. Александр Сергеевич был небогат, но на верхний этаж особняка госпожи Хитрово хватило, и уже через десять дней после венчания чета Пушкиных дала в парадной зале своей квартиры первый бал.

   Много чего видел этот дом собственными глазами. Довелось ему побывать и коммуналкой на тридцать три семьи. (Как вы счастливы, Наталья Николаевна, никогда не узнать о судьбе вашего будуара, вашей скромной гостиной!) Потом сделался там музей, и есть музей. Приметный, бирюзовый. Подарок для гуляющих просто так: смотрите-ка, здесь, оказывается, квартира Пушкина; может, зайдём?

  Раньше всё так и было - зайдём. А теперь не может. Теперь нужно покупать электронные билеты на определённое время, вводить данные, нажимать на кнопки, обменивать электронные на бумажные в полутёмном вестибюле под тревожный шёпот охранника, что "кривая опять поползла вверх..."

  Нормальные люди скучнеют лицом, разворачиваются и уходят. И я бы тоже хотела прожить без этих сложностей, но не могу. В 11.15 мы узнали, что нужны электронные билеты, и в 11.28 они у нас были на ближайшее время - 11.30. Рамка, полутёмный вестибюль, шёпот охранника. И мы здесь единственные посетители. Чувство новое, чувство странное. Космическое.

Многопрудное

   Прекрасный вид городского отдыха, для меня, может быть, самый лучший - пруды. Идёшь среди машин, шума, раскалённых камней и высоких этажей, идёшь долго и вдруг - стоп! - откуда ни возьмись древесная тень, тишина, плоское блюдо воды, на котором замер лебедь. А рядом усердно перебирает лапами утка с пятью подросшими утятами.

   Фонтаны - тоже хорошая городская вода, бодрая, весёлая. Но задумчивые, несуетные пруды притягивают особо. У каждого из нас на свете есть места, куда приходим мы на миг отъединиться. Это правда.

   На Патриаршие хотелось вернуться снова и снова, и мы возвращались. Они даже так прекрасны: с Крыловым и его героями на реставрации, там всё закрыто и перекопано; с перетянутыми зачем-то опостылевшей полосатой лентой деревьями; с пыльной серой крошкой на аллеях, которая набивается в сандалии... Но есть другое, и оно перевешивает.

  Когда-то здесь стоял знак: запрещено разговаривать с незнакомцами. Больше не стоит. И я догадываюсь, как было дело: кто-то прельстился (проще говоря, спёр). Повесили второй, но очень скоро его постигла та же участь, равно как третий и четвёртый. Всё, хватит, на вас не напасёшься. Пусть остаются безопасные и никому не нужные "Лебедей не кормить" и "Купаться запрещено". И всё равно здесь особенно. Вот на этой самой аллее, спиной к Малой Бронной, и встретили они профессора-консультанта.

 - Давай понаблюдаем, может быть, сегодня опять придёт,- заинтересовался Игорян.

Вот такого точно не надо. Но посидим, конечно, давай. Понаблюдаем.

Болезнь: переулки

   У меня это давно. Когда началось, не помню. Может быть, в тот день из раннего детства, когда, не очень хорошо понимая сюжет, я выхватила ухом и запомнила, как начальник по борьбе с бандитизмом Глеб Жеглов объясняет новичку Шарапову: у преступника на лбу не написано, кто он такой, он с виду вполне себе гражданин, и паспорт у него имеется, и проживает он по какому-нибудь Кривоколенному, 5.

  Я подумала, что это шутка. Не бывает таких адресов и названий. А бывают названия: улица Ульяновская, Карла Маркса, 25 лет Октября... В крайнем случае, Базарная, как у моей далёкой бабушки. А Кривоколенный - это юмор сценариста и режиссёра.

  Но оказалось, что гроза московских уголовников Глеб Жеглов не шутил. И Кривоколенный переулок реален. Оформилась мечта: побывать там, увидеть своими глазами. Но как-то всё не складывалось, много лет и много раз я тратила Москву на другое. Проходила совсем рядом, по Мясницкой, напевая непроизвольно мягкое, пушкинское: "То ли дело быть на месте, по Мясницкой разъезжать..." Пытаться разглядеть среди домов тот, с комнатой булгаковского Мастера, про которую прорычал он: "У-у-у, проклятая дыра!" Это он явно поспешил прорычать, не ведая, какие бывают на свете дыры.

   Но теперь-то я решила твёрдо, что Кривоколенный отыщу. И что на сегодня, Игорян, это наша важнейшая задача. Хорошо, что Игорян снисходителен к моим странным слабостям. Он не стал возражать и нудить: зачем ещё? куда? почему? В Кривоколенный, так в Кривоколенный. А по пути в другие, разные. Сворачивать наугад, куда выведет. Это моя болезнь: переулки. Мой заветный затерянный мир.

 - Ты где живёшь? - спросил Крош из фильма про свои каникулы симпатичную ему Зою, продавщицу магазина спортивных товаров.

 - На Таганке, в Товарищеском переулке,- отвечает Зоя, изящно заедая в свой законный обеденный перерыв кефир из бутылки калорийной булочкой.

  И этот простенький диалог провоцирует новый приступ моей болезни. Лихорадочное желание искать. А что именно, я и сама хорошенько не знаю.

Ненавязчивая мистика

   Мистика Москвы ненавязчива, но бесспорна. Так бы и канули мы в дебрях Денежного и всех сопутствующих переулков, если бы Игорян не взял в решительный момент руководство и телефон в свои руки, не вывел бы на широкую искомую дорогу.

   Эффект понравился нам обоим, и с тех пор повелось: Игорян показывает, куда идти, я иду. Самостоятельный и гордый, он уверенно пролагал маршруты, безошибочно перемещался в метро с ветки на ветку, знал, какой поезд наш, и как там дальше, и нужно ли переходить дорогу или реку. "Сюда!" - твёрдо говорил мой взрослый десятилетний сын. Ладно, сюда так сюда. Хорошо, когда рядом с тобой знающий, надёжный проводник. Игорян был в восторге: это ж какая увлекательная игрушка-бродилка, с бесчисленными переходами-пересадками, а в центре круг. Устроенная логично и чётко, в его любимом стиле.

   "Сюда!" - уверенно сказал Игорян на станции Третьяковская. Мы зашли в вагон, двери закрылись, поезд поехал... Странным показалось, что в вагоне, кроме нас, никаких пассажиров нет, равно как и соседние вагоны пусты совершенно, а также просматривающиеся вслед за ними третьи. И Голос ничего не сказал про следующую остановку. А двери закрылись, и поезд едет. Куда-то. Караул.

   А поезд всё едет, и мы в нём одни. Очень старый и странный поезд. Хорошо, если в депо. А если прямиком в одна тысяча девятьсот тридцать ужасный год? Это были не очень приятные минуты в жизни.

              Мчался он бурей тёмной, крылатой,
              Он заблудился в бездне времён…
              Остановите, вагоновожатый,
              Остановите сейчас вагон!

              Поздно. Уж мы обогнули стену,
              Мы проскочили сквозь рощу пальм,
              Через Неву, через Нил и Сену...

   Моментально промелькнул в мозгу Николай Степанович Гумилёв. Это всё хорошо, но надо ведь что-то делать. Сохранять спокойствие за двоих. Потому что уверенный могучий проводник моментально превратился в испуганного ребёнка, которого только я могу и должна вызволить из этого заколдованного подземелья.

   Я приготовилась нажать кнопку экстренной связи с машинистом, только не могла придумать, что скажу. "Спасите-помогите?" "Куда вы нас везёте?" "Здравствуйте, мы тут ошибочно зашли в вагон и теперь боимся?"

   Но ведь что-то нужно делать! Прошло минуты две как два часа, и поезд вдруг выехал на освещённую станцию. К платформе, на которой стояли люди. Люди! Милые, дорогие, яхонтовые, бриллиантовые! Коренные вы наши и не очень, и вовсе гости столицы! Никогда ещё я не была так рада видеть людей.

   Двери открылись, Голос ожил. Но мы выскочили на платформу как ошпаренные. А? Что? Где? Это какая станция? Какой год? А с платформы говорят: Третьяковская.

   Получается, что мы сделали какой-то таинственный технический круг в недрах подземелья.Это были странные, это были сами по себе минуты. Стоящие где-то отдельно от основной жизни, как время, проведённое на рыбалке, у древних египтян.

Прогуливать, проходить, гулять

   Я чувствительна к этому слову. Бульвар. Округлое, как взятая наотлёт шляпа-котелок. Неторопливое, как шаг того, кому спешить некуда. Широкое, как летняя листва не наших, а бульварных краёв. Мне хотелось бульваров, но их не было вокруг, поэтому представляла особенно живо: вот люди, вот гуляют; вот уже новое их поколение - как сто и больше лет назад. В солнечном свете, в густой тени. В тёплом тополином снегу. Люди не меняются никогда. Как те были в сюртуках и матросских костюмчиках, так и эти остались - в джинсах и футболках.

   Я скучала по бульварам. Как угодно иди - по часовой или против - у каждого своё лицо. На Чистопрудном встретили Деда Мороза.

   Не пора ли перейти на другую линию, дедушка? А впрочем, пусть ходит, ведь до Нового года теперь всегда недалеко, из любой точки, из любого, даже самого длинного и жаркого дня.

   На Гоголевском встретили Гоголя, на Тверском Пушкина и деревянную детскую площадку. О, площадка! О, Игорян! Мы затем сюда летели, чтобы собирать все встречные горки и лесенки?

   Но ведь можно сесть на лавочку, как сто и больше лет назад. Не думать, смотреть на непривычно широкую, другую листву. Не берёзы, лиственницы и рябины, а липы и канадские клёны. И совсем уж немыслимые каштаны. Куда торопиться, если бульвары здесь? Так и эдак пройдены, на все лады воспеты. И самое любимое, Марины Бородицкой, отзывается и отзывается в такт.

                     Прогульщик и прогульщица
                     Прогуливали день:
                     Брели вдвоём сквозь белый свет
                     И голубую тень,

                     По самой лучшей из дорог
                     Испытанной и старой,
                     И проходили за урок
                     По полтора бульвара.

                     Прогульщик и прогульщица
                     Расстаться не могли.
                     Когда бульвары кончились,
                     Они в музей зашли.

                     Повесив куртки на крючки,
                     В египетском отделе
                     В пластмассовые номерки
                     Друг дружке пальцы вдели.

   А я-то что здесь делаю? Прогуливаю? Или прохожу? Или гуляю и гуляю, по часовой и против, пока голос не объявит мне пересадку на другую линию...

На фоне Пушкина

   Исполнение мечты - прийти к Пушкину в день рождения и поздравить лично - было стремительным. Самолёт новой, динамично развивающейся компании, обедом кормить не стал, зато домчал до Москвы за рекордные три с половиной часа, крепко заложив Игоряну ухо.

   Но всё пустяки. Бросить вещи, бросить на дно желудка хоть какой-то еды - и к Пушкину. Пешком, переулками. Вспольный, Гранатный... Безлюдные, тихие, как будто не колышется в двух шагах отсюда стоглавая и стогласая очередь в зоопарк. А глаза ещё не привыкли и мечутся, не зная, на чём бы остановиться. Выхватывают сочетание зелёных зданий, с маленькой уютной церковью во главе, высотку, про которую только недавно читали. Название улицы: Спиридоновка. Та самая? В том-то и дело.

   Но вот, наконец, и он. Видный издалека, нежного цвета, задумчивый посреди огромной городской суеты. Такой абсолютно вечный.

 - В грудях стесненье? - понимающе спросила моя дочь, на пороге последнего к нему подземного перехода.

   Спрашиваешь! Так в жизни почти никогда и не бывает. С днём рождения, Александр Сергеевич!

   На цепях цвета Пушкина сидели голуби. Привычно путались лапами в кудрях. Жили нахально и свободно. Они здесь обосновались. А люди текли. Пришла и ушла плотно сбитая экскурсия. Парень сфотографировал девушку, а женщина - женщину. Многие сфотографировали себя. Текли люди и текло время.

Ну, что? Пойдём дальше? Да, сейчас.

   Мы постояли ещё немного. И пошли. Дальше.

Сиреневое

   Трещат от сирени по швам города и социальные сети. Трещат телефоны тех, кто не вполне социален.

   Не буду фотографировать. В прошлом году на этом месте кипела точно такая сирень, и в позапрошлом. И даже в том далёком позапоза, когда я, одержимая гербариями, тащила все подряд листья во все подряд книги (но желательно потолще). Особенно тащила то, что у нас не росло, например, лист канадского клёна. А он, большой, не давался, из книги выпирал. Так и выходил, скукоженный по краям, так и сохранился.

  Рядом с клёном непременно росла сирень, и я тащила её в книгу заодно. Не лист желая сохранить, и даже не счастливое пятилепестковое соцветие - сирени у нас и своей хватает - а так просто, за компанию. Не дожидаясь точно такого же в следующем году.

   Так было в далёком позапоза, так будет и теперь. Постоять немного зачарованным столбом, вдыхая пену самых бесконечных в году дней. "Художник нам изобразил глубокий обморок сирени..."

   Постоять,постоять, да и сфотографировать. Я не собиралась и не хотела. Но что делать, если все мы в это время под сиренью как под гипнозом? Стоит один раз вдохнуть, и налицо зависимость. И вот уже в маленьком магазинчике, куда я не собиралась заходить, глаз разглядел в джинсовой куче единственную сиреневую пару, как назло, именно моего размера. Которая и была немедленно куплена в припадке сиреневого безумия.

   Надо брать. Надо брать, пока не отцвело.