Музыка дождя

                                         На этот концерт
                                         Мы пройдём без билета.
                                         Концерт грандиозный
                                         По случаю лета,
                                         Которое завтра
                                         Наступит уже,
                                         По случаю лета
                                         Весь город - в дожде!
                                         Стучат по зонтам
                                         Торопливые капли,
                                         Бабахает гром,
                                         Как в злодейском спектакле,
                                         Но город в восторге
                                         От этой игры,
                                         И музыкой люди
                                         По уши мокры.

На юге Сибири

   В детстве значительную часть летних своих каникул я проводила на юге. На юге Новосибирской области. На горизонте плотно и таинственно стоял синий бор, и там уже начиналось Тридесятой Царство под названием Алтайский край. Там уже все лягушки были царевнами, а гуси-лебеди похитителями малых детей, там господствовали три разновеликих медведя. А в нашей деревеньке было спокойно и чаще всего солнечно. Ведь недаром юг.
   На нашей стороне стояли спокойные и необозримые пшеничные поля, колосилась кукуруза, у которой прямо из темени росла причёска "конский хвост", а вдоль забора стояли, как на картинке, подсолнухи - каждый размером с НЛО.
   В сумрачных и прохладных сенях бабушкиного дома незыблемо стоял мешок сушёных подсолнечных семечек. Настоящий, полноценный мешок, в каких возят муку и картошку. По-моему, он был бездонный. Каждое лето я черпала их него большие лёгкие полосатые семечки, шла с ними валяться под черёмухой и читать книжки.
   Семечки не убывали из года в год. И это я ещё не заглядывала в глубокий чёрный погреб с овощами, компотами и трёхлитровыми банками черносмородинного варенья... Однако таз вареников с картошкой врезался в память навсегда.
   Девичья фамилия моей бабушки была украинская. Каким образом её семья оказалась на сибирском юге, я, в общем, догадываюсь. И пока комитеты бедноты и батраков усиленно заседали, раскулаченным мироедам оставалось одно: вставать в пять утра и приниматься за работу. Из года в год, из века в век. Я вообще не помню такого факта, чтобы моя бабушка спала, даже просто чтобы она ходила - она всегда бегала. Но зато хорошо помню таз с варениками. О, как я его помню!

Конец первого класса

   В середине мая была экскурсия в детский автогородок.
 - Все ребята столпились в классе возле окон, - рассказывал Игорян, - и обсуждали, за нами это приехал большой автобус или нет.
 - А ты что делал?
 - А я не обсуждал. Зачем лишние слова тратить, если и так было понятно, что этот автобус наш?
   Но прошла середина мая, и пришёл маю почти конец. С окрепшей зеленью, прохладным солнечным утром и новой удачной кепкой. С воздушным шаром в руке, с потёртой сменкой в неубиваемом мешке, с праздничным пирожным в животе вышел Игорян со школьного двора больше не первоклассником.
Вот и всё. Не авось, не когда-нибудь, а больше уже никогда.
   Шарик Игорян тут же отпустил в небо. Ему легко. И я не могу понять: так ли он рад каникулам? Или ничего ещё не понял.
 - Теперь хоть спать можно будет ложиться в темноте, - говорит Игорян.
И это правда. Впереди целых сто беззаботных дней - сначала бесконечных, потом быстротечных.
   Я отлично помню, как оно бывает. Как принимаешься за список литературы на лето с пылом и с жаром, в первый же свободный, майский ещё вечер, с твёрдым намерением поставить галочки напротив прочитанных фамилий - всех, всех до единой, по порядку.
   И предвкушаешь чудо, и подозреваешь чудеса.

Не страшно и не грустно

   Стало не страшно, не стыдно и не грустно из чего-нибудь вырасти. Или перерасти. Как есть, так и есть. Как будет, так и будет. Особенно это касается ног. По-настоящему нечего на них надеть бывает только детям. Раз - и сразу нечего. И тогда срочно приходится бежать за новыми ботинками прямо по апрельским лужам, прямо в тяжёлых зимних сапогах - опять дотянули. И прямо в магазине просить, чтобы отрезали этикетку. И заодно купить уж кроссовки, не веря и где-то даже ужасаясь их новому размеру.
   Купить кроссовки с модными лампочками на подошвах. Мечтать, что когда-нибудь будем гулять в тёплой темноте и не потеряемся ни за что. Среди многих модных лампочек я всегда узнаю родные ноги, которым ещё расти и расти, летать и летать...
   Это моим ногам ничего уже не грозит, а потому не страшно. Можно спокойно повертеть в руках какие-нибудь босоножки в цветочек из коробки, подписанной маркером, который давно уже высох. Босоножки с каблуками от ста сантиметров - неужели правда я прямо так ходила летом сто лет назад? И, может быть, ещё пойду? Хорошо иметь ноги, которым больше ничего не страшно. Всё на свете знающие, мудрые ноги.
   Хорошо иметь себя не грустную и не стыдную за то, что единственные в мире любимые джинсы больше не мои, не на меня, как ни пытайся в них втиснуться летом накануне восьмого класса. Между вчера и сегодня лежат огромные дали времени. Но не теперь. Что мне теперь какие-то любимые джинсы? Все магазины теперь битком набиты любимыми.

Четыре колеса

   Из всех дырчатых хлебобулок суше всех сушка, что и подтверждает её говорящее название. Баранки чуть крупнее и чуть мягче, похожи на замкнувшийся на себе бараний рог, на крупный завиток руна барана-победителя и производителя, заслуженного участника выставки достижений народного хозяйства. Такого даже стричь жалко: а вдруг это ещё не предел?
   Связки сушек и баранок приятно и притягательно висели на шеях коробейников и на пузатых самоварах московского купечества. Пили чай утром, пили днём, пили вечером. Худели самовары, рассыпались сухо-бараночные бусы, макались в кипяток, берегли старомосковские зубы. Берегли неторопливую, тучную жизнь, купчиху Кустодиеву, её кошку и лучезарное её декольте.
   Пили чай до полного изнеможения, обнуляли горести и невзгоды сушками да баранками. Не считали их, не делили, как девочка-крохоборка Женя из сказки "Цветик-семицветик": две баранки с тмином папе, две баранки с маком маме, две баранки с сахаром себе и одну маленькую розовую для братца Павлика. Это какую такую розовую, разве такие бывают? И почему это маленькую и всего одну?
   Конечно, в детстве больше всего хотелось именно розовой баранки, а не какой-то там непонятной тминной. Но розовые баранки, как и цветики-семицветики, водились в то время только в Москве.

Божий дар с яичницей

   Говорят: "Не путай божий дар с яичницей". Не смешивай в одной миске редкое, ценное (талант) и примитивный, на мгновенную руку, завтрак. Ещё колбасы туда бросить кружками - для полного торжества холестерина. Или теперь так уже не вредно? Что учёные на этот раз говорят?
   Хорошо, что мы ничего не знали о холестериновых бляшках и всякие другие страшно смешные слова. Я всегда в детстве просила родителей, чтобы желтки оставались полужидкими, чтобы в них можно было макать хлеб, так вкуснее. И родители чаще всего выполняли мою просьбу, но иногда передерживали. И тогда глаза у завтрака выходили твёрдые, плоские и неподвижные. Равнодушные глаза. Я была разочарована. Если завтрак такой примитивный, то почему в сердце из-за него такие детские глубокие переживания?
   Во втором классе я уже вполне могла пожарить яичницу сама, так, как мне было нужно. Никакой божий дар для этого не требовался, только сковородку потом лень было отскребать. А сковородки помните какие были? Некоторые даже с кривым дном - как будто на оборонном заводе начали гнуть деталь, а потом бросили, не догнули. А потом решили, что в хозяйстве ничего не должно пропадать, пусть хоть будет утварью, что ли...
   Ручка у такой сковородки раскалялась, мгновенно превращая утварь в орудие пытки. И там, на заводе, ни один светлый ум, ни один божий дар не догадался сделать поверх металлической ручки пластмассовую накладку - чтобы не шипеть, обжигаясь, не строчить на машинке прихватку в подарок, не следовать мудрому совету из отрывного календаря: обмотайте ручку чайника изоляционной лентой - а просто, удобно и свободно жарить свою яичницу.

Берёзка с листиками

   Однажды на школьном дворе играли мы с одноклассницами в резиночку. Неистово подпрыгивали. Скорее всего, это был пустой урок, иначе мы пошли бы в свой двор. Что делать на свободе во дворе школьном? Хотя у нас был настоящий - огороженный красивым каменным забором, уютный, с тополями. Как будто старинный.
   И вот мы подпрыгивали. Стоял уже май после всех праздников, и ноги наши были легки. И были забыты сапоги, и простаивали без дела специальные металлические скребки у чёрного хода - счищать с подошв обильную весеннюю грязь. И тела наши были легки, в одной лишь коричневой форме; под ветром, который треплет в разные стороны концы пионерского галстука, бросает их прямо в лицо. А мы как птицы - взлетаем, не принадлежим никаким правилам, кроме тех, которые сами себе назначили.
   Невозможно объяснить тому, кто вырос в тёплом климате, что это значит: в одной только форме, в мае. В мае! Мы ходим без верхней одежды только летом, и то не всегда. Но в мае, когда тебя никуда ещё не отпустили, а ты уже без куртки - это почти нарушение природного закона. И голова какая-то делается другая, лёгкая. Когда спокойно проходишь мимо раздевалки, и тебе совершенно нечего там оставить. И не укладывается в лёгкой голове, ничего не укладывается, кроме подпрыгиваний.
   И вот мы подпрыгивали. Одна из фигур называлась "берёзка". А следующий за ней более сложный уровень - "берёзка с листиками". А берёзы-деревья в то время уже вовсю начали распускаться - резко, стремительно, на глазах, как будто ошалели. Как всегда в наших краях.
   Покрыты они были именно листиками - маленькими, клейкими, очень ароматными и яркими. Да, ароматными и яркими - то и другое особенно остро чувствуется после бесконечной зимы. После недавнего снегопада, верхней одежды и грязных сапогов.

Мыло и было

   Забавное слово - мыло. Если внимательно к нему прислушаться. Смешное даже.
Весело получить в подарок из дальней поездки давнее мыло для дам и господ, которое так благоухает сквозь обложку, что как будто я снова в музее про жизнь Петербурга начала двадцатого века. Стою и читаю на стене пожелтевшие советы из модного журнала - красавицам, которые желают быть в тренде: голову следует мыть не чаще одного раза в месяц...
   Животворящее мыло было у тех дам и господ, незыблемое и таинственное, как их фотографии на толстом картоне, как неуловимые и нездешние их лица - то нежные, хранимые шляпками и вуалями, то усатые и уверенные в себе.
   Что за волшебники были братья Крестовниковы? Старались, чтобы вышло душисто до самого мыльного сердца, без обмана, как слово купеческое? Или как теперь: на обложке сплошное дамство и господство, а руки один раз помоешь - и нет ничего. Скучно, скользко,серо и сыро; отнюдь не парфюмерно.
   Одна из самых страшных историй, рассказанная в пионерлагере после отбоя, была не про Чёрную простыню и гроб на колёсиках, а про то, как один мальчик почистил зубы мылом. Из любопытства ли, по той ли причине, что не оказалось под рукой ни пасты "Чебурашка", ни мятного мела в круглой картонной коробке под названием "Зубной порошок"? Никто теперь не знает и никто не скажет.