Торговали хлебом и скотом

   Как и многие небольшие сибирские города, Мариинск - бывший купеческий. Что подтверждает не только сохранившаяся архитектура исторического центра, но и прочно восседающая на видном месте скульптурная фигура купца. Все характерные черты фигуры прописаны такими крупными буквами, что и безграмотный прочтёт: уж если пузо, то пузо от всей души, если борода, то фамильная, передающаяся из поколения в поколение; в каждом сапоге можно спрятать по небольшому заводу - полотняному или кожевенному. Лицо при этом волевое и целеустремлённое, а руки, видно, много раз били по таким же рукам, и всегда держали нерушимое слово купеческое.

   Купец - свой в этом старом городе, где время основательно прошлось по крышам и фасадам, но не смогло стереть ни кованых украшений, ни причудливой деревянной резьбы. Следы и отголоски другой жизни, которая кипела ничуть не меньше нашей. По широкой улице ехали экипажи и гружённые товаром телеги. Услужливые и ловкие приказчики в лавках отмеряли аршином ситец и сукно, отвешивали - кому фунт изюма, кому пуд соли. А купцы не собирательными были скульптурами, они носили свои имена. И многие из тех имён известны, благодаря пояснительным табличкам на фасадах старых домов. Лаконичные и остроумные надписи на них привлекают не меньше (а может, даже и больше) архитектурных подробностей прошлого и позапрошлого века.

   Говорят, что эти таблички созданы по инициативе сотрудников местного музея. Милые сотрудники! Неутомимые и неравнодушные хранители времени. Вы сделали лицо своего города особенным, узнаваемым. И теперь я навсегда запомню, что именно здесь, в Мариинске, вот это каменное здание принадлежало мещанке Шитиковой А. В., первый этаж коего арендовал купец Ольшевский Т. Л.

   Крепко и спокойно спалось жителям Мариинска под плюшевыми одеялами, на варшавских кроватях. Мягко ходилось им по плюшевым коврам.

   А в этом бирюзово-белом особнячке уютно расположились Абрам Моисеевич и Спринция Моисеевна Гуревич. Не брат ли с сестрой? Торговали они хлебом и скотом.

   В деревянном доме с обильной пропильной резьбой жили, судя по всему, с большим размахом почётные граждане Мариинска купец второй гильдии Исая Абрамович и Лия Эхеведовна Юдалевич. Торговали мануфактурой, готовым платьем, обувью, ювелирными изделиями. Указом от 29.12.1891 года Исай Абрамович был награждён золотой медалью с надписью "За усердие" на станиславской ленте за труды по тюремному ведомству. Вот это был Исай так Исай!

   Уважал обильную пропильную резьбу и купец второй гильдии Чердынцев, владелец винного погребка.

   А мещанка Лукия Елисеевна Малкова? Пожалуйста, торговала бакалеей, керосином, стеклом и посудой. И ещё многие, многие - почётные и просто граждане, первой гильдии и второй, со Станиславом и без...

   И, наконец, первый городской голова Мариинска купец Трифон Савельев и пятеро его сыновей: Иван, Фёдор, Пётр, Иосиф и Павел.

   Заглянуть бы сейчас в окно - а они все там, пьют чай с баранками. У каждого обязательно фамильная борода, а в каждом сапоге - по заводу. Мыловаренному, пивоваренному, искусственных фруктовых вод...

Ни покорить, ни изучить, ни освоить

   Даже если путешествие маленькое, оно всегда большое. Настолько, что в первую ночь после возвращения, случайно проснувшись в самый тёмный, в самый тихий час, можно сразу и не сообразить: где я? что я? Ах, дома... И здесь, прямо за стенкой, прямо находится мой большой, удобный и тёплый душ? Мой драгоценный, а после разлуки так и вовсе родной навеки туалет?

   Похоже, всё так и есть. Можно и дальше спать спокойно.

Но путешествие было! И оно останется главным событием этого лета: озёра и горы Хакасии, немножко Красноярский край и долгожданный Енисей, синие Саяны...  Летом должна исполниться хотя бы одна заветная мечта.

   Даже короткие поездки по Сибири навсегда исцеляют от слова "покорить". Конечно, Ермак Тимофеевич был глубоко и широко выдающейся личностью. Но даже самый масштабный исторический деятель проиграет этим беспредельным, молчаливым и величественным пространствам. В которых между двумя населёнными людьми пунктами может быть час езды, и даже больше. Встречаются здесь и вовсе не населённые пункты, и целые вечности, населённые не людьми, до людей, с большим запасом рассчитанные на после людей. Покорить Сибирь нереально. Освоить Сибирь можно как колодец: зачерпнул ведром, а он опять полный. Изучать Сибирь - всё равно что посвятить всю свою жизнь грибу, или муравейнику, или ручью. И всегда помнить, что за ними ещё простирается целый лес.

   Но сначала, как ещё одну жизнь, нужно будет прожить поля. И мятно-зелёные неспелые пшеничные, и рапсовые солнечного цвета - до самого горизонта. Именно на них больше всего слетается любителей фотографировать и фотографироваться. Есть просто поля разнотравья - душистого, цветного, перепутанного. Очень и очень густо населённого представителями разнонасекомья. Чуть потревожишь травы - и тут же набросятся представители. Очень хочется, чтобы они хоть когда-нибудь в жизни спали. Но по всему выходит, что в насекомом мире спать не принято.

   Но как же не пройти в разнотравье. Прямо к плотным, аккуратно свёрнутым в рулон колобашкам высохшего сена. В моём детстве как-то больше были стога, похожие на сугробы и горки. Однажды я съехала в платье, и сейчас ещё помню те долго не заживающие царапины на ногах, по всей их семилетней длине. Сено выглядело пушистым, а на самом деле оказалось жёстким как проволока.

   А если забраться на колобашку, такие царапины будут на коленях. Пусть будут. И будет зной, и будут зудеть колени и насекомые всех мастей. И не очень приметная в траве, но всё же отчётливая надпись на деревянном щитке строго предупредит, что охота в этом месте категорически запрещена.

   И сразу как-то верится, что в ближайшем лесочке водятся и крупные какие-нибудь представители. О которых мы ничего не знаем только потому, что никому ещё и никогда не удавалось ни освоить, ни изучить, ни тем более покорить Сибирь.

Кот-витраж

Когда вещь нужна, тогда она и приходит.

   Если бы не рухнула со стены, не разбилась на мелкие части рамка, в которую была заключена картина с милым сердцу Игоряна древнеегипетским человеком, не видать бы нам кота, как своих ушей. Так бы и томился кот в дальнем шкафу, среди предметов, к которым давно уже не прикасалась ничья рука.

   Но картина рухнула, и кот явился. Нужна другая, целая рамка. И где-то у нас была целая куча пустых и деревянных, содержимое которых давно утрачено, как потерявшее смысл и значение. Но рамки зачем-то остались. Вдруг пригодятся?

   Говорят: если вещью не пользуешься год, значит, она тебе не нужна. Значит, исходит от вещи отрицательная энергия, и очень плохо она влияет на жизненное пространство. Избавься от всего ненужного - решительно и без сожаления. Расхламись по какому-нибудь методу.

   Только нужно быть готовым к тому, что в ближайшее время именно эта вещь  - внезапно и вдруг - понадобится позарез. А уже всё. Мир устроен сложно.

   Вот поэтому рамки и пригодились. Перебирая их в поисках самой подходящей, я вдруг обнаружила кота, уж и не помню, когда дочкой сделанного, и при каких обстоятельствах. Предположительно - четвёртый класс. Максимум пятый.

   Так находят на запылённых чердаках, в заброшенных сараях молчаливые произведения искусства. Они очень терпеливы, они могут ждать веками, чтобы однажды выйти и просиять.

Но как же я могла упустить такого кота? Как он вообще мог оказаться во тьме?

   Это был кот-витраж. Нарисованный, но как будто составленный из фрагментов, очень густых цветов, сочетание которых всегда напоминает мне светящиеся во тьме окна.

Видно, и правда всему своё время.

   Древнеегипетского человека мы поместили в новую раму, и он стал как новый. А кота я немедленно повесила над своим столом, перед глазами. И он тут же начал излучать очень положительную энергию - как вещь, которой всю жизнь только одной и пользуются.

Дудки

   Шли с Игоряном в гору дачной лесной тропой. С тех пор, как я была такой, как Игорян теперь, здесь мало что изменилось. Только берёзы подросли. И кукует на всю округу, плотно скрытое листвой, совсем другое поколение кукушек. Но точно так же состоит горячий воздух из сотни трав, и так же мы срываем на ходу лёгкие метёлки растения, настоящее имя которого не знаю, предпочитаю наше детское народное "петушок или курица?"

   Эй, Игорян! Петушок или курица? Сильно сжать стебель пальцами, дёрнуть резко вверх. Как правило, выходит курица. А кто первый в мире придумал задавать этот вопрос и получать ответ, люди уже не помнят.

   Как всегда, заметно выделяется своим ростом в пахучем разнотравье дудка. Тоже имя неофициальное, широко распространённое и в наших краях, и По Ту Сторону Урала. Дудка и дудка. Прямой гладкий стебель ветвится, а сверху - причёска мелких соцветий, на манер цветной капусты, но не настолько кучеряво сбитый.

   В детстве стебли дудки мы ели. Зачем? Сложный вопрос. Метафизический. Вот так вот нужно взять стебель, который ещё нежный, не успел затвердеть. Чистим от кожуры, как банан. Вкус описать очень сложно, он неповторим, как звук скрипки Страдивари. Что-то совсем не резкое, как наша природа. И такое же заманчивое. Хочется ещё сорвать и очистить. И ещё.  Тот самый вкус, он не меняется. Хочешь попробовать?

   Игорян покосился. Игорян точно знает, что на даче опущен в колодец первый в этом сезоне арбуз. И клубники есть ещё как минимум полведёрка. Не говоря уже о двух видах замаринованного для шашлыков мяса. Но главная, глубинная причина в другом. Причина в том, что мы люди: я - из прежних, а Игорян - из нынешних. И это нельзя изменить, как тот самый вкус.

 - На, я тебе ещё почистил, - говорит Игорян. - А эту я покажу деду.

   Ха-ха, Игорян. Думаешь, дед не знает, что такое дудка? Да он их съел на целое поколение больше, чем я. Он вообще из прежних прежних.

Пока шли, я ещё две дудки съела. А одну Игорян сберёг.

 - Деда, - спросил Игорян. - Ты такую дудку знаешь?

 - Ну-ка, ну-ка, - мой папа с большим интересом взял в руки растительную трубку. - Мы из таких стреляли! Набирали в рот гороха и вот так...

 - Понятно, - сказал Игорян. - А когда будем арбуз есть? А шашлыки скоро?

Можно и без гусей

   Летом обостряется моя любовь к спонтанными непродолжительным поездкам куда-нибудь вон из города. В выходные-то уж обязательно.

   Дачные раскинулись сообщества во все стороны от Новосибирска. При каждом сообществе - деревня, а при деревне - природа. 

   Таков, например, Гусиный Брод. Сто раз проезжали мимо, а внутри не были никогда. Привыкли и не замечаем. А название-то для свежего уха какое: Гусиный Брод! Просто очаровательное название. Тесно связанное с бабусей и весёлыми её гусями - серым и белым. Настолько знаменитыми, что в их честь назвали здесь и дорогу - Гусинобродское шоссе. И сколько бы столетий подряд вы здесь не проезжали, не меняется место у обочины, где торгуют воздушными змеями самых различных расцветок и конфигураций. Очевидно, здесь дуют особенные ветра. Демонстрационный змей, какой-нибудь в виде крылатого дракона, запущен. И доказывает, что ветер - это стихия.

   А вот и место на Гусинобродском шоссе, где испокон веков торгуют вёдрами яблок - очень жёлтых и очень красных. Вот и другие места, где продают то, чего сезон стоит. Сейчас стоит сезон клубники и лисичек - золотых, милых грибов, которые никогда не бывают червивыми. Пожаренные вместе с картошкой, они способны лишить воли даже самых стойких хранителей своей фигуры. Проверено и доказано. Берём лисичек и клубники.

   А Гусиный Брод раскинулся на холмах настолько прянично, что даже внутрь зайти жалко: вдруг спугнём и белого, и серого. И закричит бабуся, что гуси (ой!) пропали. Но убедиться ведь надо.

   Было тихо в Гусином Броде, было солнечно, и был там воздух. Воздух! На полянке со свежей травой разгуливали сплочённой группой три аккуратных и явно домашних птицы. Явно не курицы.

   Уж не индейки ли? Они самые. Не дура губа у индюков (или что у них там свешивается с клюва?). Изящные очень у вас, индюки, подруги.

   Но только я нацелила на подруг камеру телефона, все трое пугливо и очень организованно двинулись прочь. Я кралась на цыпочках, а они утекали. И какой-то дедушка у калитки соседнего дома наблюдал за моей охотой с большим пониманием и мудростью. У меня даже есть подозрение, что индейки-то были с его двора. Бабуси с двумя гусями не нашлось, так пусть будет дедуся с тремя индейками. Тоже ничего.

   Можно ведь и без гусей. Все гуси ушли отсюда через Брод, а потом и Брод исчез бесследно. Осталось название, без которого мой город неполон. Осталось шоссе - с воздушными змеями, вечными яблоками и грибами лисичками, которые как золото.

Мир Дуремара

   Есть такие тихие места, где очень хорошо, особенно в летний день. Там осока и камыш. Осока хлёсткая, как сабля, и правда может порезать до настоящей крови. А камыш, наоборот, плюшевый, как мишка; его так приятно сжимать в кулаке. Только домой уносить камыш не принято.

   Обязательно там летают стрекозы, иначе вглядываются в мир сложными, многогранными глазами. Непременно шастают водомерки по гладкой и очень спокойной поверхности - вот у кого вес в норме всегда, даже в голову не берут. Слишком большая для водомерной головы, слишком тяжёлая это мысль, а надо успеть главное - измерить.  Надо успеть измерить, исходить вдоль и поперёк невесомыми шагами весь этот густой, прозрачный день, полный разнообразных существ: от лягушки, до инфузории, от юркого головастика до бесстрастной улитки.

   А ещё будет стоять у берега того мира тина. Слово тягучее и немножко пустое, в нём слышится разочарование ("пришёл невод с одною тиной"). Темноватого, болотного цвета это слово, как плащ Дуремара.

   Да, где-то здесь неподалёку обязательно должен быть Дуремар и его сачок. Где-то здесь могут таиться, вести хищный образ всей своей жизни чёрные ужасненькие пиявки.

   Ду-ре-мар. Мы с детства привыкли, что он отрицательный, несимпатичный. Подпевала Барабаса, мутный тип. Истинный житель Страны Дураков, что и слышится отчётливо в первой части его имени. Но есть и вторая часть, и в ней чудится мне какой-то благородный, из хорошей семьи какой-то Вольдемар. Только его затянуло как тиной и получилось горько, сухопаро.

   Может, были у Дуремара и другие дни? И был он мальчиком в тихом, солнечно мире. И наблюдал водомерок, считал стрекоз. Не хотел за четыре сольдо загонять в пруд бедняка, а потом снимать с него пиявок на продажу. Не хотел дерзить уважаемым черепахам и преследовать кукол вместе с одной очень нехорошей компанией.

   Как же так вышло, что первая часть имени победила вторую? И теперь он у тины, в плаще сумрачного цвета, и мёрзнет всё время на дне дня.

   Я знаю точно, что здесь был Дуремар. Прошёл, и камыши сомкнулись за его спиной, как смыкается ряска над крепким телом водяного жука: нырнул - и гладко. Но под водой он где-то есть и живёт, как вторая, проигравшая и тайная часть имени.

Сорванные дни

   Сказано: carpe diem. Срывай день. И день действительно хочется срывать, особенно летом. Если бы я жила на юге, то, может быть, ветви на себя и не тянула, не карабкалась, прилипая к стволу, как Винни-Пух, не прикидывалась маленькой чёрной тучкой, чтобы обмануть неправильных пчёл. Я бы спокойно расположилась в тенёчке, с томиком чтения, бокалом питья, тарелкой рыжих и конопатых абрикосов. Авось день как-нибудь сам упадёт, а я ещё подумаю: брать или не брать; подождать такого же, но без червяка; или покрупней, пожирней и погуще.

   Когда знаешь точно, что торопиться некуда, и впереди ещё очень много лета, далеко выходящего за пределы своего календарного времени, зачем лезть на стволы и стены? Другое дело - в Сибири. В Сибири никогда и ничего нельзя сказать точно, кроме того, что снег обязательно будет. Поэтому - срываем без колебаний!

   Лучше всего срываются летом жаркие дни на море. Наше называется - Обское. Оно очень похоже на своё слово - "водохранилище". Учёные говорят, что наше море проживёт 400 лет. Значит, тем более нужно срывать день! У нас всего-навсего четыре века в запасе.

   По пути заехать и погулять в Академгородок. Он так и мыслился: в лесу, у большой воды. Чтобы учёные могли чередовать напряжённый интеллектуальный труд с полноценным отдыхом. И прямо не выходя из квартиры слушать кукушку - как она отмеряет Вечность. Ведь никакого времени на самом деле нет, и всё в мире относительно. И дух тех, первых, учёных, ещё ходит по здешним дворам. Чувствуется и прячется. Например, в уличном буккроссинге, набитом добротной классикой: Пушкин, Тургенев, Ремарк... Видно, как их когда-то читали. Как их когда-то купили, срывая день... А продавец черешни сразу понял, что мы  - на море.

   Самый первый раз в сезоне - самый яркий. Идёшь по душистой лесной тропинке и ждёшь, когда проглянет за деревьями. А потом - ай, песок, ай - прямо как у Жванецкого. И крики в точности как у него: "Мама, мама! Гриша, Гриша!" А ещё Марк и Савелий. Показывает папа девочке, как проплывает мимо крупная рыба.

   Жар нестерпим. Поэтому - быстро переодеться в надёжных кустах - и к воде. В воду! В первый день вода будет...такая будет вода, что градуса бы на три, а лучше на пять побольше, и в самый бы раз. Заходишь медленно, очень завидуя тем, кто уже окунулся и плывёт. Потом решаешься на счёт три. И день сорван! Над головой чайка, на горизонте парус, а кто-то пролетел мимо и на водных лыжах. Только за черешней не уследили, и она превратилась на жаре в компот.

   Вечером будет лучше всего. Вечером на берегу разожгут костры, у каждого - своя компания. Красная, как огонь, солнечная дорожка на воде. И вот уже нет солнца. А есть бесконечный, переливающийся всеми холодными цветами, сумрак, на который очень хочется смотреть и смотреть.

   День сорван. И будут ещё дни - целая неделя жара и зноя. И будут вечера. И станет вода такой, что ещё бы градуса на три, а лучше пять прохладнее - и в самый бы раз. Горячая, как вода, которую в эти дни как раз отключили. Как вообще в Сибири не бывает. Но сегодня есть. Поэтому только carpe, поэтому diem, и немедленно. Пока неправильные пчёлы не начали что-то подозревать

Луна вообще

 

   В Художественном музее выставка картин Архипа Куинджи. Пойдём да пойдём на Куинджи, говорят подруги. Пойдём.

   Пойдём мимо "Светлицы" (кафе-пельменная), расположенной в очень старом, даже чуть покосившемся, и от этого особенно живом, деревянном доме. Над входом там сидит деревянный же петух, с очень подходящем к жаркому дню выражением лица: клюв натужно разинут, а глаза, наоборот, закрыты. Мастер так искусно вырезал петушиное знойное "кукаре", что его не слышно, а видно. Весь город, включая дерево, жаждет.

   И пока время перед Куинджи ещё есть, выпьем-ка лимонаду. И лёд в кувшине плавится гораздо медленнее, чем мы пьём. Много льда осталось, и очень приятно смотреть на него в очень жаркий день.

   А Куинджи тем временем приближается. Собралась большая экскурсия, и это значит, что Куинджи людям интересен. Повезло бы с экскурсоводом. Здесь, в Художественном музее, один экскурсовод есть очень плохой, и мы к нему не хотим.

   Нам повезло! Искренняя любовь к искусству, знания, очень приятная и грамотная речь. А мы вас помним, ещё по выставке Сурикова! Хорошо, когда экскурсовод подлинный, а не подделка. И запомнится этот день, и очень жарко. Моя предусмотрительная подруга достала веер, и я так подвинулась, чтобы тоже попасть в колыхание воздуха. Между прочим, веер отлично сочетается с картинной галереей.

   Конечно, Куинджи прежде всего - это Луна и Ночь. Как-то так сделанная лунная дорожка, что она светится. И светятся облака. Художнику не верили, говорили, что в свои краски он добавляет фосфор. А фосфора-то никакого не было, просто Куинджи так умел. Чтобы Луна светила и светилась.

   Это Луна вообще. В широком смысле. Луна, которая притягивает к себе все океаны и все человеческие взгляды очень и очень много лет.  Самое главное ведь происходит именно в тот момент, когда ничего не происходит. 

   Самую первую Луну купил у Куинджи лично для себя великий князь Константин. И так полюбил картину, что не смог с ней расстаться, взял с собой Луну в морское путешествие. Вот вроде бы князь великий, а такой небрежный в обращении с шедеврами. Морской ветер и солнце картину изрядно испортили, но, к счастью, не убили совсем. И теперь она не может покинуть стен Русского музея. Не выезжает, по причине очень хрупкого здоровья.

   А Куинджи написал потом ещё много Лун. Он такой оставил след в мире и в искусстве - лунный. Светящийся, как не может светиться краска. Но она светится.

Притча

   Я участвовала в писательском марафоне, и в один из дней было задание: написать притчу про лето. Жанр философический, непростой. Но сибирское наше лето очень хорошо развивает философичность: сегодня +32, а завтра будет +21. Хорошо бы так подольше, но в понедельник снова +33, и дождь, и гроза. А то вдруг прорвётся из Арктики депрессия, и вся вода, которая долго и трудно нагревалась для купания, моментально растеряет всё своё шаткое тепло. Так и войдёшь в неё по колено нерешительно. И встанешь. А сколько всего ещё должно созреть! Успеть.

   Лови лето, ищи лето, как заманчивую жар-птицу. По городам ищи, лесам и полям. Такой вывод? Не надо ничего искать и ловить. Всё здесь, всё есть. Всего достаточно. И я написала притчу.

Однажды в жаркий летний день старик пошёл за водой к колодцу. Мимо проезжал на велосипеде мальчик и остановился попить.

 - Дедушка, - спросил мальчик, - почему наше лето такое короткое, и так мало тёплых дней? Я хочу, чтобы каникулы были всегда. Хочу спать до обеда, играть и купаться, ходить в трусах, есть клубнику и кататься на велосипеде.

Старик достал из колодца полное ведро, зачерпнул из него воды кружкой. Поставил рядом кружку и ведро и сказал мальчику:

 - Попей.

Мальчик взял кружку и напился.

 - Почему ты взял кружку, а не ведро? - спросил старик.

 - Потому что я не выпью целое ведро, - ответил мальчик. - Мне не нужно столько воды.

 - Вот ты и ответил на свой вопрос, - улыбнулся старик. - Когда воды слишком много, мы перестаём чувствовать настоящую жажду и радость от её утоления. Кружка кажется маленькой по сравнению с ведром, но её вполне достаточно, чтобы напиться. Так и лето: кажется коротким, а на самом деле его ровно столько, сколько нам нужно.

С вином и руколой

   Решили с подругами прямо сегодня и встретиться. А то, пока собираемся, новое лето настанет. Устроились на веранде, спросили белого вина. А из еды не взять ли брускетту? Да, брускетта сюда очень хорошо подойдёт. Брускетта с руколой за 420 рублей подойдёт к белому вину просто идеально.

   Принесли брускетту. Плоский такой кусок поджаренного хлеба на толстой тарелке, на хлебе - горка руколы, под руколой - немножко помидоры, сыр. Ладно, переедать дома будем. А здесь - за встречу, девочки! И - по брускетте!

   Бывают в жизни такие мгновения, когда зелень на хлебе превращается в зелье. Волшебное зелье, действие которого проверено и безотказно. Ведь если есть в мире люди, которых ты помнишь 18-летними, которые помнят тебя 18-летней, это означает только одно: нам всегда будет друг с другом ровно 18, ничего не изменилось. Мы просто теперь чуть больше знаем друг о друге. И встречаться приходится прямо сегодня, пока не прошёл незаметно ещё один год.

   И мы такие разные, сложные, очень и очень неидеальные люди. Случалось в этой жизни и вампирить, с кем не бывает? А в общении с детьми-подростками нет-нет да и проглядывала в нас гоблинша. Особенно ближе к концу четверти и года. Или когда в час ночи сидит за компом, вместо того, чтобы читать по списку на лето все произведения классической литературы. Или...

   Ладно, чего там. И троллить приходилось ближнего своего. И кикимору с утра в зеркале лицезреть неоднократно. Пели и сиренами, и взгляды бросали, как Медуза Горгона.

   Но сегодня-то, сейчас! С вином и руколой! Сегодня мы - вечно юные прекрасные эльфы, мы добрые феи и трижды премудрые Василисы.

Про это

Бывает так:живёшь себе спокойно,

Поддерживаешь в целом внешний вид.

И вдруг слова "Ты этого достойна!"

Тебе какой-то голос говорит.

Хотелось бы конкретного ответа,

Чтоб не терять ни часа и ни дня:

Как выглядит таинственно это,

Придуманное лично для меня?

Такой намёк на модную причёску?

И очень эффективный гель для век?

Три новых платья плюс штаны в полоску?

Заплыв? Загар? Заезд? Заскок? Забег?

С клубникой и черешней два пакета?

Куда-нибудь поездка на авто?..

Оно, конечно, очень даже это,

Но, по большому счёту, всё не то.

Вот так перебираешь до рассвета

И то, и это, не смыкая глаз.

И вдруг поймёшь: ведь я достойна лета!

И я достойна именно сейчас.

Как положено Солнцу

   Ещё ночью стало ясно, что этот дождь беспросветный. Он так звучал - ровно, мощно, как будто собирался идти тридцать лет и три года, и за это время ещё один какой-нибудь старик успеет дожить у самого синего моря со своею старухой до золотой рыбки.

   И шёл дождь. И вплывал город в двести двадцать пятый день рождения Пушкина. Он здесь никогда не был, и не мог быть. Как все люди своего времени, он наверняка представлял Сибирь концом света, население которого ещё не окончательно избавилось от хвостов. А письма друзей-декабристов шли очень и очень долго. Иногда целую жизнь.

   Не знал Пушкин, что когда-то ему исполнится столько лет. И будет большой город. И будет в городе большой дождь. Неужели навсегда?

   Но ведь не зря сказано, что Пушкин - Солнце! Вот он и вышел. Он вышел в самый нужный момент и простыми словами сказал людям всё самое главное: день веселья, верь, настанет; любви все возрасты покорны; хулу и похвалу приемли равнодушно, и не оспаривай глупца.

   Пушкин вышел, и воздух стал густым, как мёд - сиреневый, рябиновый, яблочный... Хоть сейчас черпай его вёдрами и неси ключнице - Анисье ли, Настасье. Чтобы не переводилось на блюдечках варенье. Потому что лет Пушкину ещё много впереди, ещё много праздновать.

   С днём рождения, Александр Сергеевич!

Начни с совы

   У Игоряна задание на лето: перевести на английский язык сказку Юрия Магалифа "Кот Котькин" и нарисовать героев.

   А там есть лирический музыкальный клоун Жура. Вот сел Игорян изображать Журу. А Жура не может быть в толстых полосатых штанах, рыжем парике, маленьком колпачке и с пищалкой во рту. Потому что очевидный его прототип - клоун Леонид Енгибаров. Значит, полностью исключается грубый грим, шуточки, фонтаны слёз, бьющие из бровей, езда на осле задом-наперёд.

   А как тогда? Это в шесть лет всё нипочём, а в тринадцать попробуй изобрази человека. И чтобы с выражением лица.

Истерзанный ластиком лист лежал на столе, а унылый сын с опущенными руками лежал на кровати.

   А ты прямо хочешь, чтобы всё и сразу получилось? Странный вопрос. Естественно, все только этого и хотят: чтобы получалось сразу и в лучшем виде. Что ещё? Не сдавайся, пробуй опять, отбрось внутреннего цензора...

 - Слушай, - сказала я, - там же есть простые совсем герои. Сова. А начни с совы! Волк есть. В конце-концов, сам Котькин. Зелёного кота что ли не нарисуешь? Набьёшь руку, поймаешь атмосферу, а там и Жура потихоньку подтянется.

   А действительно. Зелёный кот.

Так был предотвращён творческий кризис.

   Я и себе теперь буду говорить именно так:"Начни с совы. А там и Жура потихоньку подтянется."

Людям не много надо

   Любопытно ведь посмотреть, что за озеро Малиновское такое расположилось в стороне от большой дороги, неподалёку от Академгородка? Хорошее название, особенно для первого летнего дня. А машины туда сворачивают, как будто что-то знают. Немного, но как-то уверенно.

   А, вот. На ярко-жёлтой растяжке объяснение: здесь проходит бардовский фестиваль. И люди попадаются навстречу с рюкзаками, и лица у всех очень бардовские - по-хорошему бородатые. Но и без бороды сразу виден бард.

   Озеро Малиновское лежало тихо, солнечно, надёжно. Как затерянный мир всех затерянных среди людей. Как пристанище. Узкая тропинка уводила в молодые июньские травы, в маленькие голубые цветы, которые так и останутся на всю жизнь незабудками. А вон те, белые, неминуемо превратятся в клубнику. Потом, когда будет жарко.

   Над водой стояли акации с облепихами. Хоронилась в берёзах кукушка, и на всю округу разносился её туманный, тоскливый, вещий голос. Кукушка, кукушка... Нет, ничего. Неважно.

   В глубине леса раскинули палатки барды. В полную силу, как известно, барды проявляются в сумерках, у костра. Всё меняется в мире, кроме людей у огня, кроме их освещённых лиц. 

   Но сейчас день, и барды настраиваются. Если побродить между палаток, у каждой можно услышать куплет, отрывок - то серебряным девичьим голосом, то бородатым мужским, то безбородым. И будет рассказано в тех куплетах о простой человеческой жизни, о вечных чувствах. Там будет обязательно дорога, и чёрный кофе, и старик, и пёс, который положил голову на лапы. И воспетый пёс будет лежать у палатки, именно головой на лапах. А в конце песни обязательно будет долгий "парам-парам". Тем самым баритоном, который так легко доходит до самого сердца.

   И можно подойти в этом мире к любому костру, и тебя примут безо всякого пароля. Ведь люди все. И все идут своими дорогами по свету. Им вроде немного надо. Совсем немного, если задуматься. Неужели настолько немного?

Завтра лето

   Завтра лето... В Сибири эта мысль всегда поражает, даже если живёшь здесь сто лет. А завтра лето. Очень зелёная зелень, очень чистое небо. Очень тёплые куртки у народонаселения. А так вообще лето.

   Любители ещё в середине мая переселили на дачу крепкую помидорную рассаду. Но ближе к лету грянули за городом на почве заморозки. И лишились любители сна и покоя. А как предскажешь, как угадаешь? Год назад в это время, помнится, плавали в Обском море, берегли от яростного солнца белые части тела. Маялись от невыносимой вечерней городской духоты.

   Мы привыкли. Это часть нашего мировоззрения. А 31 мая день хоть и бесконечный, но ровно в полночь и он неминуемо превратится в лето. И пойдёт время. Сначала очень длинное, а потом - стремительное. Почему-то именно летом хочется успеть сделать. Ещё не совсем понятно, что именно, но сделать. Ведь такие длинные дни не могут быть даны человеку напрасно.

   Ничего и не будет напрасно, как всегда. Ни в летнюю жару, ни в самый лютый летний холод. Уже завтра, когда и правда настанет лето...

Кот поднебесный

   Собака, хоть и Умка, хоть с годами и очень Умка, но кот Платон иногда доводит её до безумия. Специально. Ходит под самым носом по забору взад и вперёд, взад и вперёд. Взад и вперёд с отрешённым видом. Специально. И Умка тогда уже не помнит, что принадлежат они с Платоном к одному дому и к одному хозяйству. Умка в эти минуты относится исключительно к семейству псовых. Очень и очень псовых. Но не только инстинкт владеет ей, а какая-то вековая, глубинная, подсознательная неприязнь. Платон её бесит, бесит!

   И однажды настанет день и час, и на улице праздник. Калитку, за которой обитает Умка, как следует не прикроют, и Умка вырвется, вырвется в огород. Целенаправленно туда, где под кустом смородины дремлет, как барин, послеобеденный Платон. За несколько секунд до броска он почует недоброе, помчится, обхватит лапами телеграфный столб и полезет, цепляясь когтями, на самый верх. Сядет и замрёт с выпученными от страха глазами.

   Выражение лица Умки в этот момент будет не человеческое, а сверхчеловеческое: мы, люди, на такие искренние и сильные эмоции давно уже не способны. Говорят, что звери не умеют улыбаться. Умеют, умеют. Иногда очень злорадно.

   Итак, Платон замрёт безмолвно на столбе. Даже когда Умку обнаружат и уведут на место, он останется на всякий случай недвижим и безмолвен. Как будто не инстинкт, а имя полностью овладело Платоном, и принадлежит он не столько к кошачьему, сколько к философическому семейству. И нам не дано узнать, какой мир открывается перед ним со столба. И что он в этом мире видит.

   Когда Платон забрался на столб впервые, его хозяева очень испугались, и даже хотели вызвать спасателей: помогите, член семьи загнал другого члена семьи в очень высокое и ненадёжное место. Но, пока решали, член семьи кот спустился на землю ловко и непринуждённо.

   Спустился он и во второй раз. И в третий. Спустился, когда посчитал нужным, не поддаваясь ни на какие призывы и уговоры. Не обращая внимания на встревоженный хоровод вокруг столба, он смотрел и смотрел в даль. И высоковольтные провода передавали кота поднебесного на все четыре стороны.

Строго по примете

   Вот так засмотришься на белку или бурундука и не заметишь, что вокруг зацвела черёмуха. Но вот бурундук ловко скроется, слившись с окружающей средой, белка растечётся по древу. И освободятся от них глаза. И увидят, что ко всему зелёному в мире внезапно и щедро прибавилось белое.  Не то массивное белое, которое проводили недавно блюдами блинов, а белое мимолётное и очень хрупкое. То, которое приходит по теплу, но обещает скорый и неизбежный холод.

   Все приметы стёрлись в нашем мире, потеряли значение. Но только не эта. Потому и помним, и знаем твёрдо: зацвела черёмуха - значит, быть холодам. Может быть, прямо завтра.

   Так оно и вышло. Тютчевская туча, начинённая майской грозой и резвым громом, моментально разрослась и потемнела. Забарабанила так сильно и скоро, что не сразу и распознаешь в этом стуке град. А это была стихия. Отвесная и безжалостная. Слой атмосферы, в котором образовался, созрел град, порвался как раз над нашим районом и домом. Как зачарованная смотрела я в окно, а на жестяном карнизе толпились и множились ледяные шары, каждый размером с вишню.

   Завыли сигнализации машин. И даже, говорили потом очевидцы, летала в нашем районе в тот день крыша одного некапитального сооружения. И отказались светить на некоторых важных перекрёстках светофоры. Всё строго по примете. Очень и очень строго.

   Сквозь ледяную пелену различила я, что сосед из второго подъезда тоже смотрит со своего балкона. Он много лет в одно и то же время выходит утром курить, а я открываю шторы, а во дворе гуляет детский сад во главе с воспитателями. Поэтому мы все уже как бы не чужие люди, хоть лично и не знакомы.

   Детский сад состоит всего из двух групп: "Вишенка" и "Кораблик". Но когда гуляет, группы словно возводятся в квадрат и в куб. Зато после обеда у "Вишенки" и "Кораблика" очень тихий час. Так восстанавливается равновесие, на котором держится весь наш мир.

   Черёмуховый град грянул примерно после полдника. Я смотрела в окно, сосед - с балкона. И если я давно не видела такого, то "Вишенка" и "Кораблик" не видели такого никогда в своей небольшой жизни. Они забыли об игрушках и развивающих занятиях и думали, что страшное за окном никогда не закончится, а это означает одно: родители никогда за ними не придут.

   Но страшное закончилось, и очень быстро. Как ни в чём не бывало выглянуло солнце, и дом отразился вверх ногами в блестящем асфальте. И если бы не плывущие по улице машины, как будто и не было ничего.

   Да, страшное закончилось. И родители пришли, все до единого. И черёмуха зацвела к холоду, чтобы люди точно знали, какое бывает в мире тепло. 

Весомая кулинария

   Когда мне предложили забрать с собой эту книгу, я не смогла отказаться. Уж очень она была весомая: ровно три кило. "Кулинария" 1955 года. Елена Молоховец иных времён, коллективная. Три десятка авторов создавали трёхкилограммовый том. Им помогали девятнадцать консультантов, среди которых насчитала я целых пять профессоров. А это значит: написанному - верить! И если сказано в книге: парфе, то будьте уверены -  оно именно парфе и есть. И время варки говяжьих хвостов действительно колеблется от 2 до 4 часов. А из грибов вполне съедобны подгруздок чёрный и козляк. Кулинарные изделия для иллюстраций готовили шефы лучших  ресторанов, графику выполнили пятнадцать художников... 

   Сооружение монументальное, грандиозное. Гаргантюозное. С великим множеством цветных фотографий на любой вкус. Блюдо виртуозных бутербродов-канапе, похожих на костяшки домино, пышный десерт, всевозможная дичь, осетрина на вертеле и прочие рыбы, яичница с вареньем (как такое вообще можно есть?!), и муссы разнообразные, и фрукты, и, разумеется, парфе... Особого свойства фотографии, по которым безошибочно определяется время выхода книги в свет. Мягкие, как припудренные пыльцой, чуть-чуть как будто нарисованные, перетекающие в другую реальность, похожую на Тридевятое царство.

   Предназначен был трёхкилограммовый, тщательно проконсультированный труд для обучения поваров и повышения их квалификации. А не так, что у себя на кухне взял да и приготовил "медальон" из лососины или устриц в корзиночках под белым соусом. Повара учили те заклинания. А значит, в фильме "Девчата" показан не гротеск, а чистая правда. Когда коварный лесоруб Илюша демонстративно отверг обед, Тося со слезами и причитаниями "У меня всегда по борщам были пятёрки!" распахивает громадный том. Вот это та самая "Кулинария" и есть, цена 75 рублей (старыми).

    Очень похожая по духу и характеру на книгу "Торты и пирожные", которую я любила рассматривать в детстве. Какие там на картинках накручивали вавилоны кондитеры в белом! Какие розы, какие волованы рождались на свет из их кулинарных мешков и других неведомых приспособлений! Это были настоящие картины кремом.

   Но торт "Наполеон" казался вполне совместимым с реальной жизнью. Слоёное тесто очаровало. Тонко раскатайте, положите в центр кусок сливочного масла, заверните и снова раскатайте так, чтобы масло осталось внутри. Сложите в несколько раз, поставьте в холодильник на полчаса, затем снова раскатайте (а масло внутри), снова сложите и поставьте. Процедуру повторите трижды.

   Очень хотелось раскатать тесто так, чтобы масло виртуозно осталось внутри.

Но масло вылезло. Масло вылезло почти сразу и отовсюду, после второго или третьего проката по нему скалкой. Масло вылезло почти всё. А это очень противно - когда масло вылезло. Когда масло везде, и обратной дороги у него нет. Как у выдавленной из тюбика зубной пасты.

   Это так демотивирует. Настолько, что больше никогда в жизни не захотелось мне сделать самой слоёное тесто или испечь торт "Наполеон". А если их продают в магазине, значит, есть на свете профессионалы, которые выучились и повысили квалификацию настолько, что умеют раскатывать с маслом внутри. Им и доверимся.

   В тот день, когда мне предложили забрать с собой "Кулинарию", ждали гостей и пекли большой медовый торт. Придумали "Кулинарию" положить сверху как пресс, и она идеально подошла по размеру. Медовый вышел исключительный, как будто пропитался не только кремом, но и той мягкой энергией, которой пропитались за десятилетия все три килограмма, кропотливо созданные профессорами и шефами, фотографами и художниками.

   Поэтому я и не смогла отказаться.

Пушкин в пространстве

   Про "Арт-ель" сказано, что она пространство. И в самом деле - пространство. В подвальном этаже, за тугой дверью. Просторное, неярко освещённое. Я успела посетить пространство в последний день выставки плакатов, посвящённых 225-летию со дня рождения Пушкина.

   По периметру всего пространства плакатов было развешано множество, и самых разных. А все их авторы - студенты Института искусств. По простому - худграфа. 

   Худграф я вижу каждый день из своего окна. Если говорить точно - кусок худграфа. С тех пор, как прямо перед его лицом вырос Газпром. Но я хорошо помню то время, когда на месте Газпрома был сквер, в котором проходили пленэры. Там было очень приятно проходить наискосок, сокращая путь. Расцветал, май, студенты сидели в шляпах и смешных штанах. Пытались передать окружающее их пространство. Совсем небольшой скверик, просто клочок земли. Но там и воздух был, и жизнь насекомых. А потом втиснулся Газпром, как будто локтем подвинул. Показал, кто здесь главный, кто сильный. Кто право имеет. Если в первом акте повешен топор, то он непременно выстрелит.

   Были протесты. Но когда в истории человечества Газпром считался с худграфом? Сквер вырубили. А худграф - нет. И, когда я иду мимо, по-прежнему вижу студентов с большими чёрными папками, разноцветно и забавно одетых. И в случайно пойманных на лету обрывках разговоров я не один раз слышала слово "вдохновение".

   А в пространстве "Арт-ель" прорастал и произрастал к своему юбилею разнообразный Пушкин. Как водится, у каждого свой. С первого взгляда отличимый: где привиделся Пушкин девочке, а где - мальчику. И тропа народная по-прежнему наискосок, чтобы сократить путь. Даже если полностью вырубили весь сквер.

День одного цвета

   Хорошо, что всю зиму река стояла, и теперь не успела уйти далеко вперёд. Легко узнаваемая стояла в реке вода - такого же цвета, как весь этот бессолнечный, ровный день. Как весь этот бурый мир, с которым хорошо сочетаются ещё не одетые деревья, и дорога, и несколько уток возле самого берега.

   Без уток был бы неполон этот речной пейзаж, с преобладанием холодного: ветер, вода, а под водой утиные лапы, песок с отпечатками собачьих лап и лошадиных копыт... Ничего не греет, а уходить не хочется.

   Невзрачный день, очень бледный. Но если бы я была художник, и особенно передвижник, я только бы и хотела писать этот цвет, и утиный плеск, чёткий узор древесных веток в небе. И особенно дорогу, которая остановилась пока и думает, куда бы ей вести. 

   Всё вокруг - одного, неприметного тона - как будто собирается с силами, чтобы совсем уже скоро воплотить свой грандиозный замысел. В стотысячный раз как в первый. Такой, что никакими словами и никакими холстами не передать. Слишком уж непостижима для нас эта скорость воды и травы, и скорость света. Скорость холодных, но почему-то всегда и всё успевающих как надо утиных лап.

Босх и Брейгель

   "А почему бы мне, в конце-концов, не воспользоваться служебным положением? - задумалась моя давняя, ещё с филолого-студенческой скамьи, подруга. Отбросила смущение и воспользовалась. Попросила на работе пригласительные билеты в художественный музей на выставку Босха и Брейгеля. И так хорошо, так далеко отбросила смущение моя подруга, что пригласительные ей выдали сразу на две выставки, и на две персоны. А вторая-то персона - это я!

   Босха и Брейгеля (Питера-старшего), конечно, не подлинники, а копии. Зато сразу все в одном месте и в натуральную величину. "Сад земных наслаждений" оказался огромным. А "Извлечение камня глупости", наоборот, маленьким, скромным. И "Корабль дураков" тоже. Картины для интимного, так сказать, созерцания и глубоко индивидуального размышления. А всё вместе - целый мир. Не тот, который спасёт красота, а что-то совсем другое, странно и страшно привлекательное. Потому выставку и продлили - из-за чрезвычайного к ней интереса посетителей.

   Было похоже на то, что мы не в Новосибирске, а в Третьяковке. Или в Эрмитаже в самый разгар туристического сезона. Так хотелось людям смотреть на порождённые средневековым воображением и вдохновением угрюмые небеса, ирреальные пейзажи. Созерцать причудливых монстров, маленьких человечков, слепцов и кряжистых крестьян.

   Здесь все желающие могли покрутить колесо из картины "Семь смертных грехов" и узнать свой главный грех. Мне выпало уныние. Ну, ладно. Всё лучше, чем обжорство или зависть. Но разве Босх и Брейгель - это зрелище для унылых? Колесо приняло меня за кого-то другого.

   И всё-таки что ищут люди двадцать первого века в картинах странных старых нидерландцев? Ищут, не понимая ни строчки в этой книге смыслов и символов. Только смутно чувствуя какую-то глубокую, стыдную правду про людей, которая не может быть правдой, ведь мы хорошие. У нас цивилизация и прогресс, и раннее всестороннее развитие.

   Но вот упал в море Икар, только ноги виднеются над водой, через секунду исчезнут навсегда. А пахарь, пастух и рыбак  - ноль внимания, как будто ничего не происходит. Заняты своим, привычным. А солнце, к которому хотел подняться дерзкий, висит над самым горизонтом и вот-вот канет в море. Мир наизнанку. Тщательно скрываемую изнанку, которую старший Питер взял да и вывернул, как карман: нате!

   В книге про Урфина Джюса и деревянных солдат Элли с дядюшкой Чарли, пробираясь подземным ходом на выручку к друзьям, обнаружили вдруг окно, за которым простиралась удивительная страна Подземных Рудокопов. И стали по очереди подглядывать, открывая всё новые и новые подробности. Наблюдать с изумлением странный мир, живущий по своим каким-то законам. Так и картины двух нидерландцев - за толщей времени, как за стеной; а мы по очереди приникаем к окошку и рассматриваем долго, до самого горизонта, но всё равно ещё там осталось много фигурок, много непонятых чудовищ. И тот неизвестный автор, который сделал описание к каждой выставленной картине, тоже кое-что разглядел.

    "Меланхоличное чудовище" получило своё прозвище благодаря невозмутимому выражению лица. Кажется, его ничуть не тревожит тот факт, что его древесное тело высохло, а в чреве его пирует компания разудалых социопатов." И как после такого не вернуться, не посмотреть ещё раз?

   Для Элли и дяди Чарли подглядывание едва не закончилось грустно. Прилетел бдительный и суровый страж на драконе, пустил стрелу. А на обратном пути окно в тот мир оказалось тщательно заложено камнем. Но нам-то ничего не будет. Потому что Босху и Брейгелю с той стороны тоже интересно посмотреть на компанию разудалых социопатов. На то, как крутится колесо семи грехов, и не может остановиться на самом главном...

Опыт

   Опыт по биологии Игорян поставил возле окна, поближе к солнцу. В стеклянной кружке ярко-синяя жидкость, похожая на такой напиток, который хорошо и прочно окрашивает язык, а в жидкости стоит ветка. Цель: понаблюдать, как будет вести себя древесина в окрашенной воде ("Я чернила добавил", - сказал Игорян).

   Почти сразу древесина под воздействием чернил стала вести себя очень предсказуемо. Но опыт простоял на солнце все длинные выходные. Игорян время от времени вспоминал: "Надо проверить опыт!" Древесина синела, как зловещая грозовая туча. Но интереснее было другое.

   Все три почки на ветке раскрылись и совершенно явно, не смущаясь никакими чернилами, приготовились выпустить в мир маленькие зелёные листья. Древний закон подтверждал свою нерушимость.

    Я сама в детстве каждый год ставила в воду букет из веток, обязательно тополиных. Они были самые толстые и яростные. Ставила с таким расчётом, чтобы к 1 Мая листья были уже заметные, развесистые. Не сомневалась, что так и будет, но всякий раз это было удивительное чувство - как будто я управляю самой природой. Ничего не было и вдруг - настоящие листья, нежнейшие, как бабочкины крылья, и пахнут особой, тополиной смолой. Комнатные растения на их фоне казались устаревшей, слабо развитой цивилизацией. Зато бородатая, зеленовласая луковица начинала смотреть из своей майонезной банки величественно, как Лев Толстой: того же поля она была с ветками, того же подоконника, той же крови.

   Каждый день хотелось смотреть, как разворачиваются, просыпаются по эту сторону стекла первые в моём мире тополиные листья, и моё личное время года идёт чуть быстрее официального времени за окном. Смотреть хотелось потому, что люди нашего климата успевают очень сильно соскучиться за зиму по настоящим зелёным листьям. Не листья они нам, а Листья. И опыт Игоряна подтвердил в очередной раз: Листья - будут!

   Только почему вода чернильная, а листья зелёные?

 - Фотосинтез! - сказал Игорян.

   Да, но вода-то синяя. А мы знаем, что растения питаются водой. И значит...

У Игоряна в неделю один урок биологии, а у меня было два. Значит, я должна знать в два раза больше. Но выходит, что ничего не знаю. А когда ничего не знаешь, любой опыт пригодится.

   Древесина окрасилась, а листьям хоть бы что. Значит, дерево как человек. Какого бы цвета пищу мы ни ели, кровь остаётся красной. И если выпить сразу ведро кофе, в мулата не превратишься. Вот и деревья так же. Пусть даже мой вывод ненаучный и ошибочный. Всё равно это опыт. Третий урок в неделю, который проходили не по учебнику.

Беззащитный проект

   На уроке, который называется теперь "технология", сделал Игорян скалку с одной ручкой - можно и тесто раскатывать, и мять картофельное пюре. Деревянная вещь, полезная. А потом ещё сделал Игорян на технологии красивую фанерную лопатку, отшлифовал наждачной бумагой. Готово!

 - Давай, - говорю,  - и лопатку в хозяйство. Буду ей котлеты переворачивать.

 - Нет, - отвечает Игорян, - рано. Мне сначала нужно её защитить.

 - ???

Защитить лопатку? Зачем? И - главное - от кого?

 - Ну, это же проект? Проект! - разъяснил Игорян. - А проект нужно защитить. На оценку.

   Вон оно что. Я как-то не учла, что лопатка - это проект. Упустила из вида. А проект, конечно, нельзя оставлять без защиты.

   У нас как-то проще всё было в шестом классе. Технология называлась трудами. Очень удобно вписывалось в дневник это короткое слово - наискосок через две линейки. Впрочем, сейчас дневник электронный, и больше не нужно ничего заполнять от руки, скрывать от родителей замечания и двойки, радостно писать через весь четверг и пятницу слово "Каникулы!!!". Или просто "Не учимся!", если вдруг сильный мороз или 1 Мая. Ушла эпоха...

   Ушла эпоха, в которой мы шили на своих трудах фартуки как фартуки. А когда была кулинария, девочка из нашего класса Ира Лелюх однажды сделала простой и необычный салат - мне запомнилось яркое сочетание свежей капусты и гранатовых зёрен. Даже учительница заинтересовалась таким салатом и попросила рецепт - обычнейшее дело, тогда все делились рецептами. И уж, конечно, записала его дома в специальную кулинарную тетрадь. Тогда у всех абсолютно женщин были специальные толстые кулинарные тетради.

   Просто фартук, просто салат... А мальчики наши в это время ладили в своей таинственной мастерской на первом этаже просто табуретки.

   То ли дело теперь! Теперь возьму я в руку технологично изготовленный проект и растолку им картошку. Другим проектом переверну я котлеты. Положу всё красиво на тарелку, и выйдет третий проект! Надо бы его защитить как следует. Только остынет ведь всё, жалко...

   Поэтому давайте уж так съедим, беззащитного.

Где закончилась область

   То место, где заканчивается Новосибирская область, плавно перетекая в Кемеровскую, видно издалека. Трудно не заметить трёх разноцветных коней в причудливых, неукротимых позах: рыжий встал на дыбы, чёрный упирается. Не дают ответа, куда несутся. А вот белый, коренной несётся строго вперёд, как велит ему рука ямщика, про которую так и тянет сложить поговорку: в руках правды нет. Не верю я этой руке. И ноге тоже не верю. Не для того задуман ямщик, чтобы его рассматривать, а задуман он для того, чтобы область закончить. Проносись и ты мимо, как ездок в боярской шапке с красным верхом, отороченной уж явно соболями. Для того и создана Сибирь - чтобы длиться и длиться, чтоб не закончиться нигде и никогда. А зачем созданы здесь люди, сказать не всегда легко.

   Здесь преобладают не люди, а расстояния, и нет таких понятий, как "близко" и "далеко" - они сливаются на горизонте, как параллельные линии Лобачевского. Всё зависит от того, куда тебе нужно, и смотря что ты под этим "нужно" подразумеваешь. А если останавливаться где-то по пути, то явно не в такой день.

   Случаются такие дни и на исходе апреля. Когда прорвалась и вовсю хозяйничает в нашем огромном мире не менее огромная арктическая воздушная масса. Есть, где разгуляться массе, есть, что засыпать сухим крахмальным снегом - как будто стереть ластиком прекрасные, вот-вот готовые расцвести акварельные пейзажи. Задуть невыносимо пронзительным ветром прямо в лицо - в какую сторону его ни разворачивай. Зимой не бывает такого ветра.

   Но всё-таки здесь надо остановиться. Пройти по густой и сухой прошлогодней траве в совершенно неподходящей для такого случая обуви, придерживая капюшон моментально окоченевшими руками. Вот это и есть то самое, что подразумевали наши предки под сильным и выразительным словом "студёно". И лёд в нём, и зубная дробь, и заунывное подвывание, и суровая правда, но вместе с тем и что-то обнадёживающее, крепкое, вещее. Всё пройдёт, всё. Не было случая, чтобы не прошло.

   Не пройдёт только желание смотреть на воду. К ней-то и пробираюсь в неподходящей одежде, по сухой траве, в которой водятся камни, покрытые таким ярким, весёлым мхом, как будто они с неба упали. А может, и упали, кто знает. Только это было очень давно.

   А к воде я пойду, которая называется Танеев пруд. Надо же, всего лишь пруд, а как будто озеро. И длинное! Ветер у воды будет особенно нестерпимым, а на том берегу виднеются горы, покрытые узкими снежными языками. Название тех гор - Салаирский кряж - как будто специально было создано, как будто вырублено топором именно в такой день, когда прорвалась арктическая масса. Да так и застыло навсегда. Масса очень скоро уйдёт, может быть, даже завтра. Уйдёт снег, поднимутся новые травы. А Кряж останется, и пруд останется. Останется бесконечный мир, в котором так мало людей. Останется дорога, на которой закончится Новосибирская область. На которой Сибирь не закончится никогда.