На пруд

   На пруд мы шагали по знойной, прямой, совершенно безлюдной улице. Из тринадцатого, пряничного домика напахнуло оладьями, а из цветочного, двадцать седьмого, супом. Значит, люди всё-таки здесь, затаились от жары. Может быть, кто-то и в гамаке дремлет под рослой рябиной. Один дом был полностью в кедровой, сильной тени. Как будто ребёнок нарисовал: избушка маленькая, а дерево рядом - большое. Крупный кот вывалился наружу, но не испортил покоя. Птица в небе - коршун. Парит.

   Через равные промежутки, до самого горизонта, были расставлены по улице колонки - усталому путнику можно хоть умыться, хоть напиться. Настоящие, древние. Подкачай рычагом, и струя ледяной воды зашипит, ударит. Спасительница.

  Всё было на той улице в такт и в лад. Кроме названия: Максима Горького. Ну, какая здесь может быть Горького? Какого Максима? Где Горький Максим, а где этот простой и древний мир, в котором так и хочется изобрести колесо, и время совсем бы остановилось, если бы не петух. Это его крик рождает новый полдень, и жизнь продолжается. И смотровая площадка естественного происхождения, заросшая по краям совсем не декоративным бурьяном, открывает нам простор, с молчаливым синим лесом на горизонте, грузными облаками и тихой речкой, с аккуратно привязанным на лугу телёнком примерно трёх месяцев отроду. Нет, я бы совсем иначе называла здесь улицы.

   Ни одного человека по пути на пруд мы так и не встретили. Люди вовсю жарили оладьи, трудились в огородах и лежали в гамаках. А на воле разгуливал их животный мир: пара меланхоличных бежевых коз, а при них - бодрый энергичный козёл. Рога у него были в полном порядке и первыми бросались в глаза, а уж потом взгляд - нахальный и твёрдый. Козёл смотрел пристально, и ход козлиной его мысли был ясен не совсем, но шагу мы прибавили не сговариваясь. Несколько минут спустя оглянулись. Издалека, расплывчато, но козёл смотрел. Не о чем беспокоиться здешним людям, при таком-то животном мире. При таком-то верном козле.

   При таком-то скромном белом гусе, одиноко сидящем в траве у родной калитки. Не грусти, не печалься, птица. Кто в этом мире не одинок?

   Гусь ответил согласным сдержанным гоготом: всё так; один, совсем один. И вдруг мы увидели, что с другой стороны улицы, из мелкого тенистого лесочка, с уютной зелёной поляны, поднялась и движется на нас засада - неисчислимая гусиная рать. Молча, вразвалочку, угрюмо и настороженно, гуси шли, как бандитская группировка рабочего района. И одинокий главарь не унимался, звал, подстрекал.

   Снова пришлось прибавить шагу, на этот раз нешуточно. И точно так же, как бодрый козёл, смотрела нам вслед огромная белая стая: ладно, живите пока. С таким-то животным миром здесь и люди не нужны. Он сам и борщ сварит, и оладьев напечёт, прополет сорняки и подремлет в гамаке с томиком Набокова.

   Об этом я подумала очень серьёзно, когда и на пруду не обнаружилось ни одного человека. Тихая тёплая прозрачная вода лежала спокойно и нетронуто. Даже не верилось, что где-то существует в мире черноморское и прочие побережья. Вот, бери, плавай, всё твоё. Весь мир.

   Но так ведь не бывает? Правильно, не бывает. 

   К пруду подъехал машина, из которой вышли две бабушки и один дедушка. Бабушки немедленно и энергично бросились в воду, поплыли в панамах, чинно беседуя. Дедушка некоторое время смотрел на берегу, а потом - эхма! - тоже погрузился не торопясь и поплыл, поплыл...

   А животный мир, в виде сибирских народных насекомых, здесь уж не стал присматриваться и церемониться. Здесь не улица имени одного из вас, а полностью наши владения. Налетай, ребята!

   И мы, как-никак высшее звено эволюции, сначала долго сидели в воде по самые уши, а потом окончательно прибавили шагу, яростно обмахиваясь ветками полыни, или что там ещё подвернётся под нашу разумную, умелую, прямоходящую руку.