Наизнанку

Зверики

   Проснулась я оттого, что наши дворовые голуби ревели нечеловеческими голосами. Кажется, это ещё называется воркованием. Может быть, может быть...
   Голуби теснились большой группой на узком карнизе, изо всех сил махали крыльями - в толпе сизых один белый, обязательно.
   Было ветрено и тревожно. Как будто разом придвинулось другое пространство, и где-то совсем рядом шторм.
   Трепетало всё. И самый последний, прерванный утренний сон был о том же. Как будто бы я приехала в город Геленджик (на самом деле я там, конечно же, никогда не бывала). И море бьётся о большие камни, бьётся и бьётся. И войти в него нельзя, сиди и смотри.
   И кто-то очень добрый напоминает, что я здесь уже очень давно, целых 20 минут. Пора в обратный путь. И поезд ждёт, и зной за окном.
   И просыпаюсь - от голубиных криков, от дождя и ветра. За одну только ночь погода вывернулась наизнанку, как наволочка - все швы на виду и одинокое маленькое перо, сбежавшее от подушки.
    Город хлопает, как пододеяльник. В самой середине у него дыра, в дыре - большой ветер. Надувается, как парус, рисунок из звериков - верблюд догоняет льва, змея извивается впереди жирафа. Кто-то маленький будет сегодня спать под ним.
   И тут же рисунок другой: люди и голуби, и первые жёлтые листья, и яблоки в прозрачном пакете, и яркая рябина, и бледные зонты, машины туда и машины сюда...
   В детстве мы ныряли в пододеяльник. как в неведомое - с головой. Уходили без оглядки, блуждали и путались. Теряли выход. По правде пугались: где мы? где мир?
   А один из тех, кто предусмотрительно остался на воле, старше на целую вечность (на несколько лет!), со смехом обхватывал голову заблудшего, туго обтянутую хлопчатобумажной тканью. В цветочек полевой, в горошек весёлый, полоски ещё какие-нибудь, орнамент. Всё пахнет домом, утюгом, причудливыми снами, зимой и летом, книжками, которые читать в постели вообще-то запрещено, но всё равно читаем, сказками про Шиша после тёплой ванны: "Заблудились в великих снегах. Очень хорошо они теперь нужду узнали."
Бултыхались неистово, искали выход. Всегда находили выход.
   С белыми пододеяльниками, безрисуночными, самостоятельно боролись в детском саду, когда приходило время смены постельного белья. Я встряхивала комковатое одеяло внутри, ещё встряхивала и ещё. Так, что раскачивалась во все стороны подвешенная к изголовью бирка на верёвочке. И была готова осыпаться с бирки вся нарисованная на ней красная смородина.
   И всё равно выходило комковато. И не хотелось изо всех сил в эту белую постель в середине дня. Смотреть, как солнце просвечивает сквозь чужие зелёные занавески. Обсуждать с лежащей на соседней белой кровати девочкой стихи про дядю Стёпу. Стоять вместе в углу после полдника - за болтовню во время тихого часа.
   Белым привидением встаёт в памяти та белая кровать: "Спокойствие, только спокойствие! Сейчас я вас настигну!"
   И ведь настигает - тревожным ветром, голубиными криками, сбитым в комок одеялом, вывернутым наизнанку городом, в котором все зонты как потерянные, все машины как слепые.
   И только домой хочется. Очень сильно хочется домой. Особенно из угла, в котором маешься - за себя, за дядю Стёпу, за деревянную красную смородину.
   И ты в этом мире всего лишь маленькое перо, сбежавшее от родной подушки в неведомую изнанку, тревожную погоду. В дождь с утра и хлопанье крыльев.