Подсолнуховая область

Рождён для солнца

    Моя бабушка жила на границе с Алтайским краем. Так говорили взрослые люди, и для моих дошкольных ушей это звучало как "на границе сущего мира". А за той границей всякое может быть, вплоть до людей с пёсьими головами.
   Прямо от бабушкиного дома, через все золотые пшеничные поля и берёзовые околки, хорошо просматривалась в горячем июльском воздухе широкая тёмно-зелёная полоса бора. До него, как до тридевятого царства, было очень далеко - целых шесть километров. Но мы однажды доехали туда на велосипедах, и специально для меня обернули раму толстой мягкой муфтой, чтобы удобно было сидеть.
   Мы доехали за красной и нежной ягодой костяникой, и видели своими глазами примятую в форме большого звериного тела траву - здесь недавно лежал лось. Или медведь. Или сам житель Алтайского края. Той заграницы, которая начиналась сразу за бором.
   Раз в неделю по пятницам прямо оттуда, из-за бора, из-за медвежьей спины, из города Барнаула, приезжал на электричке старший бабушкин сын дядя Юра. Я не любила его за брюзгливый характер и вечно недовольное выражение лица. Всегда с нетерпением ждала вечера воскресенья, когда он уйдёт на электричку в обратную сторону и скроется с глаз за горизонтом.
   Много недель провела я тем летом в бабушкиной деревне, много видела электричек, пятничных и воскресных дядь Юр. Долго бежала в полях на границе сущего мира.
   Близкий Алтай начинался прямо с утра, с исступлённого, многократного петушиного крика. Алтай намекал о себе большой пшеницей, стеной молодой кукурузы, бескрайними подсолнухами.Там, за бором, простирался подсолнуховый край, а здесь, за забором, в бабушкиных владениях, поворачивалась солнцу вослед родная подсолнуховая область.
   Мы бродили, и жёлтое смыкалось у нас за спиной, шелестело над головами, берегло от дурного глаза, от недоброго зверя, от дяди Юры из Барнаула.
   Редко приезжал из Новосибирска троюродный брат Гоша. Лет ему было ужасно много, целых одиннадцать, и он знал жизнь. Например, Гоша показал, как можно есть незрелые пшеничные зёрна - тёр в ладошках колос, дул резко, ссыпал в рот оставшееся млечное, мягкое, сладкое.
   Я тоже тёрла в ладошках, тоже дула. Чтобы однажды то лето, как всему голова, проросло во мне на границе между тем и этим, встало прочно, надёжно и зрело. Научило быть.
   Гоша был спаситель. За обедом он посмел, он сказал бабушке, что молока ему не надо, лучше чаю. Бабушка в этот момент привычно взбалтывала в трёхлитровой банке вечернее молоко, готовясь разлить его в огромные кружки на третье, да так и замерла, как громом в ясный день поражённая. "Мне тоже молока не надо, мне тоже чаю", - сказала я эхом за Гошей и под его защитой немыслимые слова.
   Тут бабушка вообще. Чуть тяжёлую белую банку не выронила она прямо на чистые половицы летней кухни. Бабушка смотрела так, будто у нас с Гошей выросли разом пёсьи головы, хвосты и копыта. Бабушка не могла понять, что такое мы сейчас сказали. Как можно жить в деревне и хотеть чего-то кроме молока?! Это было за пределами бабушкиной картины мира. А потом она дала чаю в больших кружках. И много варенья из чёрной смородины.
   А потом мы снова ушли в поля. В стрёкот кузнечиков, в подсолнуховую область. Смотрели, как мохнатый шмель, перебирая лапками, легко опустился на земное солнце размером с блюдо для торта. Но нам угощения с того блюда предстояло терпеливо ждать до августа. До крупных бархатисто-серых семечек, насаженных сильной и мудрой природой прямо кругами, бесконечно и плотно.
   Но мы успеем, мы ещё будем здесь в августе. Мы почтительно примем на руки огромный полный круг, пахнущий немного терпко, немного зелёным, немного увядающими днями, которым нет счёта.
   Колесо, которое вечно катится на границе сущего мира...