Мой почерк

   В последнее время я не всегда узнаю написанное собственной рукой. Присматриваюсь к слову и не понимаю, что конкретно я имела в виду. Потом постепенно догадываюсь, вспоминаю, но всё равно грустно от того, что какой-то винтик во мне испортился, какая-то деталь вышла из строя. Или я просто спешу так за словами - поймать, пока не разбежались; обнять крепко новую мысль и утянуть её в нору; лежать на перинке нового текста и радоваться, что, кажется, стиль мой становится легче, лучше и проще. А вот почерк - увы. Что стало с почерком?
   В студенческие годы люди, пропустившие лекцию, шли прямиком ко мне: дай переписать. Нам, говорили, нравится, как у тебя разборчиво изложены все актуальные проблемы, и все сокращения понятны, и все нота бене на полях проставлены, и список рекомендованной литературы на первой странице. Всё равно что журнал, говорили, читаем, такое чувство.  Пожалуйста, отвечала я, берите мои лекции до пятницы, восполняйте свои пробелы.
   И теперь листаю те древние общие тетради с тайною тоскою и начитаться не могу. Сама себя хочу поцеловать за этот почерк.

   Меня никогда не учили чистописанию, я видела его только на картинке - на бабушкином чердаке, в древнем сундуке. Там среди разных интересных вещей попадались голубые школьные тетради, в которых моя тётя писала писала домашние упражнения о том, что Н. С. Хрущёв велел всем жить в мире.
   Красиво писала тётя Валя, без единой кляксы, со всеми положенными нажимами и волосяными переходами от буквы к букве. Она была отличница, её фотографировали у знамени для доски почёта.
   Тётя Валя была активная, она вела дружескую переписку с китайской девочкой Гуань Чжоу - тоже отличницей без клякс. Её письма, написанные смешным русским языком, лежали вперемешку с тетрадками, чистописанием и Хрущёвым. Я удивлялась треугольной марке на чужом конверте, аккуратно отрывала её для коллекции, считала её самым ценным экземпляром - после африканский трапеций, конечно.

   Так и писали друг другу каллиграфически две девочки, пока не испортился заданный на дом мир...
   Но строчки о нём остались. Я ни разу не видела живой чернильницы, ни разу не макала в неё перо, не пачкала пальцы, не роняла кляксы и слёзы.. Но до сих пор испытываю какой-то необъяснимый трепет перед чернильным миром - как будто стою, как Алиса, перед дверцей, ведущей в таинственный сад, а попасть туда нельзя, хоть сколько пирогов ешь, хоть сколько вкусных микстур пей. Разве только одним глазком заглянуть. Бывало, попадёт тебе в руки старая книга, а там...

   Как, должно быть, всё это неудобно, трудноотмываемо, неотстирываемо... Как удивлялись и радовались они первым "шарикам", как облегчённо вздыхали, меняя на прогрессивное письмо древнее чистописание.
   "Не держите вставочку судорожно и слишком близко к перу, иначе вы испачкаете пальцы в чернилах, - сказала Мальвина..."
   Но по-прежнему никак не давалась трудная загогулина в заглавной букве А. Три строчки сплошной буквы А никак не хотели получаться.
   Поколение шариковых пытливо думало, куда применить промокашки, забытые в тетрадях с дошариковых времён. Высунув язык от усердия, писало ряды крючков и палочек. Шариковые стержни делились на два вида. Толстые - ужасные, вечно протекающие; их нужно было долго расписывать, если глохли на полпути - дуть в них до выпученных глаз; гнуть пополам, ещё раз пополам... След на бумаге они оставляли рыхлый и некрасивый. Тонкие стержни продавались реже, но зато доставляли истинное эстетическое наслаждение, намекали на изящество заглавной буквы А и всего мира в целом.
   А когда я училась в третьем классе, в наш канцелярский магазин поступила большая партия ручек небесной красоты - белых, в тонкую голубую полоску, не то польских, не то чешских, не то производства ГДР. Писали они изумительно, мягко, но имели один серьёзный недостаток - эти ручки были одноразовыми. Отдельные умельцы пытались заправить их повторно, выдувая с выпученными глазами в опустошённое импортное нутро пасту из отечественного толстого стержня. Перемазывались до ушей, как братья по разуму из чернильного прошлого, но не хотели отступать...
   Вот в таких борениях формировался мой почерк: в начальной школе - не очень,

к шестому классу - круглый и старательный,

 к началу студенчества - лидер переписывания.

   А сейчас что-то сделалось. Читаю - и сама себя не узнаю. Тороплюсь вслед за словами, боюсь упустить стиль. Твёрдо знаю: клавиатура не подведёт, у неё длинные руки.