Октябрь и спички

   Что-то около десяти лет тому назад купила я упаковку "Спичек домашних", две тысячи штук. Усиливая эту домашность, на обороте была напечатана таблица мер и весов, в числе прочих продуктов - саго, толокно, сухари молотые. Как далёкий привет из книги Елены Молоховец. Сделаны спички были в г. Балабаново Калужской обл., что тоже как-то добавляло им уюта.

   Зачем понадобилась такая уйма спичек, если у нас в квартире не газ? Так ведь наступало тёмное время года. А свечи? Опять же, аромапалочки. На всю долгую, холодную бесконечность. Но главным образом свечи. Летом я часами могу смотреть на горящие дрова, зимой - на свечи. Это называется пиромания. Мне нравится чирканье спички о стёртый коричневый бок.

   Для утоления своей пироманской страсти я коробку "Домашних" и купила. А то ведь бывают ещё и дикие - охотничьи. Я помню, как бывалые мальчики нашего двора доставали их из карманов поштучно. Охотничья спичка была похожа на маленькую булаву, только зелёная. Бывалые мальчики утверждали, что она горит даже под водой, но никогда не показывали, как это выглядит, хоть их неоднократно просили. Но и так было ясно, что спички эти дикие, вольные. При первом удобном случае они убегут в лес без оглядки. А для тихих свечных вечеров пусть будут домашние.

   Так проходили годы, таяли свечи, обращались в прах маленькие брёвна аромапалочек, а упаковка из города Балабаново длилась и длилась, длилась и длилась... Вот уже и саго полустёрлось у неё на обороте, и потускнело толокно, а спичек по-прежнему было так много, что после очередного просмотра фильма "Кин-дза-дза" я чувствовала себя всемогущей. Ведь это сколько гравицапп можно купить и - лети мой верный пепелац в любую точку Вселенной! Полетать упорно, убедиться, что во всех точках примерно то же: штаны, маски, двойное ку, очень много транклюкаторов... Да и вернуться к своим свечам. Тем более, что здесь такая золотая осень, каких давно не бывало. Такой тихий тёплый октябрь, как будто по-другому и не бывает. Как будто отсыпан он щедрой рукой, вне таблицы мер и весов. Как будто две тысячи - это на самом деле очень много, и не закончатся никогда.

Вопросы к хворосту

   Название отделилось от печенья, стоило только произнести его вслух: "Хруст хвороста", и захрустело прямо в воздухе. А если прочитать его про себя, откликнется внутри, перемещаясь эхом всё дальше и глубже, куда-то в область самого сердца, теряя по пути этот позднейший "хруст", оставляя подлинный, древний "хворост".

   Так звали род выпечки, который продавался в магазине "Кулинария" в самом центре одного старинного городка, где прошли счастливейшие летние дни моего детства. Вернее даже будет назвать его магазинчиком: полутёмное жареное помещение на первом этаже толстостенного древнего дома. Пройти мимо ни в коем случае было нельзя, потому что смешанный запах кулинарных товаров вырывался наружу сквозь массивную купеческую дверь и стоял шагов на десять кругом густой заманчивой стеной.

   Этот магазинчик оказал влияние на мой внутренний мир и моё мировоззрение. Проходили годы, а "Кулинария" оставалась всё та же. Продавались тут пирожки и булки, а также большие, как ресторанные тарелки для второго блюда, ватрушки с восхитительной творожной начинкой. Наконец, продавался в "Кулинарии" коричневый, похожий на корявые сучки, лёгкий причудливый хворост. Он привлекал особое внимание. Другие люди выходили из сумрачного магазинчика, нагруженные целыми охапками, целыми вязанками и целыми возами хвороста. Но мои родители уклонялись под разными предлогами, откупались ватрушками.

   Сейчас я понимаю, что виной всему было масло.Тот большой объём кипящего масла, в котором жарили без перерыва очень-очень-очень большой объём хвороста. Гораздо больший, чем масло могло выдержать. Масло трудилось на пределе своих возможностей, и мои родители об этом знали, и уклонялись как могли. Но там ещё была тётя Валя, отзывчивая на крики души, и хворост нам она покупала. Божественный, несравненный, пахучий резиновый хворост из древнего, вечного, как тогда казалось, магазина "Кулинария". Сказочный, как Иванушка-дурачок, который нырнул в свирепый котёл, а потом вышел и стал царевичем.

   Конечно, у всех в специальных домашних тетрадях был записан этот простой и верный рецепт - как печенье "Орешки" и торт "Черепаха". Возьми да сделай, в чём проблема? Хоть вязанку, хоть воз.

   Можно, да всё не то. Вкусное не то. Воздуха что ли не хватало мне того? Полумрака? Стен с толстой памятью? Натруженного масла? Чего мне не хватало? Чего человеку вечно не хватает?

   А "Хруст хвороста" я купила, съела с чаем. Лёгкое, и в самом деле хрустит. И нет у меня к нему никаких вопросов.

За туманом

  Ремонт некоторых центральных улиц наши городские службы запланировали, как водится, на осень. Не на сухую и тёплую раннюю осень, а на дождливую и промозглую среднюю, а ещё лучше и вернее - на ледяную и бледную позднюю. С детства хорошо мне знаком вид неряшливой ноябрьской дорожной ямы, в которую медленно падают мелкие сухие снежинки, прямо на трубы, которые неспешно нужно починить до настоящих холодов. И сделать это в подходящее время года не позволяют какие-то таинственные, простому человеческому разуму недоступные причины.

   И вот опять средняя осень, и нужно починить улицы. Нужно содрать с них верхний слой асфальта, и пусть пока так постоят, ведь настоящая монументальная работа не терпит, как известно, суеты. Вот пусть как следует настоится, пусть вволю погуляет здесь ветер, поднимая тучи пыли вперемешку с сухими листьями. Как будто с города содрана кожа, и второй снег вслед за первым, сыплется, как соль, в его открытые раны. И какая-нибудь маленькая, личная боль в горле кажется продолжением большой городской боли.

   А в это же самое время где-то стоит тайга. И люди едут туда - конечно, за туманом. За снегами, которые в городе через минуту слякоть, а там - легли всерьёз. За покоем и волей едут люди туда. Люди делятся фотографиями, как хлебом, и мне кажутся сказкой эти пространства, в которых перед великим сном постепенно затихают звуки. Неужели это всего лишь октябрь? Ещё какой!

Коты таковы

   Коты таковы, что самые крепкие клятвы - никогда не писать на кошачьи темы - легко нарушаются при первой возможности. И тема эта вечная, как ни крути.

  В гостях у подруги я не была больше года, а кот там всё это время увеличивался, и пределов не знал. Тот самый, которого я помню размером с ладошку, зверь интересной короткохвостой породы. Теперь он лежал поперёк дороги полновесным тринадцатилетним дедушкой, и просто не мог иметь таких размеров.

   Но кот размеры имел. Кот лежал. Кот никак не реагировал на мои восклицательные знаки. И отойти от него было невозможно, и обойти его было нельзя.

   Хвалу и клевету приемли равнодушно... Вот бы чему хотелось у кота поучиться. Глубоко профессиональны коты в этом вопросе, но учеников, увы, не берут.

   Очень хотелось кота обнять. Хоть и с трудом, но оторвать его от пола, победно подержать в охапке, пока терпит. Пока не извернулся мягко и решительно, не ушёл беспрекословно. Кот всякий раз утекал, охотнее общался с ботинками. Быть может, оттого, что они крепко держали за шнурками свои языки, не восклицали очевидных глупостей?

   Случается, что хозяева крупных пушистых котов старательно расчёсывают их вдоль по шерсти. Задумчиво взвешивают на руке тёплое облако пуха, сетуя, что пропадает добро. Ведь это какой бы мог получиться клубок ниток, какая пара носков. Какой независимый зимний шаг на мягких лапах.

Вот уже

   Вот уже выкатили крупные, невыносимо оранжевые тыквы на витрину кафе, где ровно первого сентября ела я маленькие цилиндрические сырники с клубникой, малиной и тонкой зелёной травой. И вот уже ровно первое октября. И выносимы на всеобщее обозрение невыносимые тыквы. И колом встал прошлогодний мёд в стеклянной вазочке. Если его отрезать ножом, получится крепкая матовая пластинка - готовое стекло для пряничного домика. А то можно ещё наскрести чайной ложкой колобок, только в такую погоду его из дома не выпустишь. Как собаку. И густая плотная осенняя еда сама хочет сесть на язык с песней.

   Ровно первого октября могут предложить клюквы - с размахом, с зимним запасом. Чтобы ни дня без киселя или пирога. А по простуде бить сразу двухлитровым морсом.

   Отборная клюква, с Васюганских болот, которые простираются широко вдоль и поперёк Сибири. Раньше здесь жили первобытные люди, а теперь - неутомимые сборщики клюквы, в высоких сапогах, с бездонными вёдрами, в которые войдёт зима целиком - с горлом и чаем, с ногами и носками, и снами, полными разноцветных лампочек. С первым числом, плавно и неумолимо перетекающим в последнее.

Где надо, там и дверь

   Пока соберёшься, пока нальёшь себе кофейку в кружку побольше и сядешь, наконец, пересматривать "Служебный роман", погода на улице сделается точь-в-точь как в фильме. Не то чтобы плохая, нет, ведь плохой погоды не бывает, а так... "Что ты, осень, наделала с нами..." И потом ещё: "По пустынной и голой аллее, шелестя облетевшей листвой, отчего ты, себя не жалея..."

   Вон и ветер как раз колюч, и снежинки сверху летят, хоть и первые, но знающие своё дело. Профессиональные летят снежинки на покрытые головы жалеющих себя. В это время жалеют себя даже подростки, и круглые пушистые помпоны их вязаных шапок устремлены в небо как антенны. Кроссовки у подростков белы, штаны спортивны, а длинное пальто непременно цвета беж. И шапки устремлены. Такова осень.

   Мода новая, а фильм старый. Вот чего я там не видела? "Где у вас дверь?" "Где надо, там и дверь!"

   Значит, не видела, если смотрю опять: как Бубликов умер, а потом не умер; как не задвигается обратно активная Шура; как секретарша Вера тянет в даль светлую ногу в новом сапоге, а если не вяжет и не читает чужие письма, то закуривает личную драму, не отрываясь от служебного телефона. И кто здесь после этого, спрашивается, "наша мымра"?

   Но больше всего мне нравится, и я снова и снова заглядываю в дверь, которая там, где надо, я верю, когда старший статистик Новосельцев цитирует наизусть сначала Грибоедова, а потом и Пастернака. Да-да, Пастернака, о котором в те годы мог не знать сам министр лёгкой промышленности и уж точно не ведал министр промышленности тяжёлой. И кто здесь после этого, спрашивается, "недотёпа"?

   И никакая настоящая осень не может наступить в мире, пока я не услышу в очередной раз "Облетают последние маки, журавли улетают трубя, и природа в болезненном мраке не похожа сама на себя..." Ведь Заболоцкий - это тоже дверь. Которая там, где надо.

Плюс три

   Голова в шапке осложноволосилась. За лето успела забыть, что это такое, сопротивлялась до последнего. Кажется ведь: пока ходишь без шапки, то и тепло. А это не тепло, это опрометчиво, особенно на углу, особенно если стоять ветру навстречу слабым и подверженным ухом.

   Всё, плюс три. Продавец, к которому я иду за персиками и сливами, торопливо заносит фруктовые ящики с улицы внутрь киоска. У яблок, и тем более у персиков, тоже уши, а у лимонов - горло, несмотря на весь их витамин С. Сухой, холодный ветер вдоль города и поперёк. Плюс три.

   Посидев немного головой в шкафу, возвращаешься оттуда не только с шапкой, но и с приличными синтепоновыми штанами на 10-11 лет. О, благословенные! А я-то думала, что вас нет, что придётся срочно покупать. А вы есть. Спасительные прямо с утра.

   Год перевалил за своё осеннее равноденствие. И мы перевалили - в тёмные быстрые вечера, бесконечные рассветные дожди, свитера и тапки. Иные докатились до электрической (да-да-да!) простыни. Пока в квартирах никакого отопления, твори, как можешь, руками свой собственный уютный мир.

   Отправляй в зимнюю спячку салатовую рубашку, с которой провели немало хороших дней, и белые джинсы, и все до единого сандалии. В глубину и тьму. Поближе располагай толстое, с шерстяными примесями, с кашемировыми процентами. Думай сложноволосой головой о носках и перчатках, о прочном курином супе, о быстром и ловком пироге - последнем приюте простуженных сентябрьских яблок.