Конец авангарда

   За год календарь становится родным. Утром каждого нового дня первым делом я смотрела не в зеркало, а в календарь. В принципе, говорил он примерно то же самое, что и зеркало, только мягче, деликатнее. Всего на один квадратик, на одно деление - вперёд.

   Я передвигала на один квадратик вперёд. Раз в месяц отрывала сразу три страницы. Как маску, под которой обнажался какой-нибудь новый, неизвестный ещё июнь или октябрь. И вот уже настоящее время ушло куда-то вверх и стало прошлым. А ближайшее будущее открылось, и стало ясно, что день рождения подруги придётся точно на вторник. Я бы и так ни за что не забыла, но с календарём спокойнее.

   Замечательный человек придумал эти длинные календари, которые показывают сразу три куска времени. А ещё один кусок - январь - в подарок тем, кто не успел вовремя обзавестись следующим календарём. Или кому вдруг не подарили. 

   Как мне. И раз уж так вышло, нужно срочно купить новый, пока есть ещё в запасе январь. Чтобы место на изнанке входной двери не осталось пустым - как провал дома, как безвременье без квадратиков, пятниц и без лица.

   А это совсем не простое дело. Потому что красивых, родных календарей в мире мало. А некрасивых - много. Насилу попадётся после многочисленных попыток какой-нибудь авангард, мелькнёт геометрия Малевича, плотно набитая фигура жёлтого человека. Хорошо и неожиданно срифмуется с блокнотом "Авангард", в котором я буду писать подряд 365 дней. На очень подходящей, желтоватой плотной бумаге. С очень  подходящими картинками там и тут. Но пустого пространства больше.

    Когда-то я бы написала на такой бумаге письмо. Может быть, даже в декабре. Декабрь очень подходит для писем, для настольной лампы, для долгих взглядов в очень короткие сумерки, для кусания колпачка авторучки. Так ложится на бумагу всё самое главное. Так запечатывали, так опускали в ящик. Так начинали ждать. Декабрь очень подходящий для этого месяц - чтобы ждать...

   Но кто теперь пишет письма, даже на плотной желтоватой бумаге? Вот и я не пишу. Так что-то, в блокноте, для себя. Про себя. Непонятно зачем. Чтобы они подошли  к концу вместе и вовремя - календарь и блокнот? Ещё одна прожитая геометрия - изобилие квадратиков, пересечение прямых и странно набитых людей.

   И новое, будущее нужно тоже так выбрать - чтобы совпало.

  

Вертолёты зимы

   Редко встречаются в Сибири такие годы, но они есть. Когда по календарю пора прийти зиме, и сердце уже стучит совсем по-зимнему. И утро - о, это раннее, буднее ноябрьское утро! - не нуждается ни в каких описаниях и доказательствах. Помолчим об этом, а люди поймут.

   "Ноябрь - зима", - говорит весь организм. И наливает приятной, выше комнатной температуры, воды в приятную, толстую стеклянную кружку. И бросает в воду, бросает в кружку шипучую таблетку витамина С. И таблетка начинает бурно истончаться, выбрасывая фонтаном на руку мельчайшие брызги. Так показывает таблетка свою пользу, свою немедленную готовность поддержать организм в трудное время года. В очень тёмное, очень длинное и холодное время года.

   Но случаются такие годы, когда ноябрь - не зима. Когда хочется настоящего снега, снегопада в ранних сумерках, ступающих по-новому ботинок - как было, как мы привыкли за тысячи лет. Хочется не нуля, а какой-то определённости. Так да или нет? Но всё, что нападало, снова растаяло. И снова нападало, чтобы растаять.

   В таком ноябре отлично пойти в театр на "Мёртвые души", в которых от Гоголя остались только фамилии - Чичиков, Манилов... Без них я бы не поняла, особенно без Ноздрёва, облачённого в белые семейные трусы. Но Гоголь - шире, Гоголь в деталях, везде. Гоголь - не писатель, а свойство мира, порядок его беспорядочных вещей. И надетые на персонажей шубы, в основном до пят, так живо напомнят о зиме, что и сам, как тулуп, вывернешься наизнанку. Где они только взяли, из каких сундуков? Каракулевые, козлиные, мутоновые... Да-да, всё именно так и было, в основном до пят.  На Собакевиче (Гоголь - в деталях!) рыжая собачья. Точь-в-точь, как у некоторых моих сокурсниц. Тогда, в ноябре, давно, вовсю стояла зима...

   Но я успевала на вечном своём бегу - за автобусом, за нужной книгой, за людьми и к людям -  остановиться у какого-нибудь встречного клёна, сорвать и запустить "вертолётик". Уже полностью сухой, пожелтевший, лёгкий. Такие летят как надо к земле - таинственно и неуклонно вращаясь. Как наша планета миллиарды лет. Как наступает зима, всегда и  неизбежно.  А ноль там стоит в мире или собачья шуба - какая разница? Ноябрь - это зима. И сердце стучит по-зимнему. И вращается "вертолётик".

Изящно, весьма изящно

   "Изящно, весьма изящно",- задумчиво говорит академик Крафт. Лёгкий, подвижный, как Моцарт, и столь же гениальный Леонард Эйлер только что объяснил решение задачи про корабль, густо исписав доску невероятными формулами. Победно поставил в финальном знаменателе цифру 12. Большой студент в маленьком нелепом парике застыл в дверях и зачарованно слушает. "Врата учёности", фильм второй эпопеи "Михайло Ломоносов".

   Ещё в детстве поразил меня этот эпизод. Изящно? Но это слово совсем из другого мира, так не говорят про доску, покрытую меловой двухэтажной абракадаброй. Сквозь которую нипочём не продраться к свету. А вот Ломоносов застыл в дверях и очарован. Он понимает.

   Учительница математики оценивала наши классные старания и домашние страдания не как академик Крафт задачу Эйлера, а попроще: очень часто 3, редко 5... Хоть бы 4, пусть с минусом, минус в журнал не ставят... В наш кабинет с портретами Евклида и Лобачевского над доской Ломоносов бы вряд ли заглянул. Не увидел бы, какая красная и крупная висит на видном месте его цитата: "Математику уже затем учить надо, что она ум в порядок приводит».

   Мой ум был весьма беспорядочен. И когда в книжном магазине увидела я новую, неизвестную какую-то "Математическую шкатулку", я сразу её купила. Привлекла обложка, исполненная Е. Шабельником? Мне нравился его взгляд и юмор. Или я думала, что под обложкой окажется какая-то другая, таинственная математика, которая породила Эйлера и Ломоносова. Закрытая для меня, как волшебная дверь для Буратино без ключика.

   Биографии великих математиков в начале книги я прочитала как сказку, как бытие инопланетян. Более других поразил меня Эварист Галуа - создатель современной алгебры. Поразил звучным именем и датами жизни: 1811-1832. Нечто новое он начал открывать в 16 лет, а в 20 глупо погиб на дуэли. Об этом, конечно, в книге для школьников не было ни слова. Но знал ли стрелявший, в кого стреляет? Впрочем, гений и сам должен думать о возможных последствиях.

   "Эта задача прельстила меня, как яблоко прельстило Еву!" Эйлер лёгкий, остроумный, невероятный. "Да, вернёмся к нашим малым отклонениям", - вторит ему Крафт. Хоть и душный в целом тип, но тоже  во власти невероятных формул.

   Никогда не беритесь за последующее, не усвоив предыдущее... 

   Задача под номером пять в "Математической шкатулке" была не задача, а история из жизни. "Рассказывают, что в начальной школе, где учился мальчик Карл Гаусс, ставший потом знаменитым математиком, учитель,чтобы занять класс на продолжительное время  самостоятельной работой, дал детям задание - вычислить сумму всех натуральных  чисел от 1 до 100. Но маленький Гаусс это задание выполнил почти моментально. Попробуйте и вы быстро выполнить это задание."

   Очень хотелось продолжения. А что учитель-то? Был раздосадован или, напротив, пришёл в восторг? Да знал ли он сам решение? Долго раздумывать над хитроумной задачкой не хватило терпения, и я, по старой школярской привычке, заглянула в ответы. Но они начинались с задачи номер восемь. Видно,авторы книги считали задачу из жизни Гаусса слишком элементарной для школьника конца 20 века.

   Обычно я сразу выбрасывала из головы неподдающиеся задачи, но эта запомнилась. Как он решил почти моментально? Как? Не то чтобы я прельстилась, как Ева яблоком. Но всё же - как? Почему-то не пришло в голову спросить об этом учительницу математики. И Марину бы Николаевну я спросила наверняка. Но у нас, к несчастью, была тогда Антонина Васильевна. И тайна суммы ста чисел пропала в дебрях беспорядочного ума. На годы, на годы. Но не навсегда.

   Потому что есть в мире люди, равные маленькому Карлу Гауссу! Оказалось, что задача действительно решается почти мгновенно. Вот так. Берём число 50 и складываем соседние ему числа: 49+51=100. И таких пар будет 49. 49*100=4900. Прибавляем два оставшихся свободными числа: 50 +100=150. 4900+150=5050.

   Изящно, весьма изящно. Как будто студент Ломоносов глянул на меня тайком из приоткрытой двери.

Семидесятилетний дневник

   Корней Иванович Чуковский вёл дневник на протяжении без малого семидесяти лет. За это время мир переменился несколько раз, до полной неузнаваемости. Уходили люди, приходили люди, и снова уходили. А Корней Иванович всё вёл и вёл. Начал ещё в Одессе, в ту пору, когда был не Корнеем Ивановичем, а юным долговязым Колей. У него полно идей, а зарабатывать приходится уроками. Шестого марта 1901 года Коля получил получил три рубля за сочинение, которое написал для одной гимназистки восьмого класса. "Доня доставил мне этот заказ... Исполнив его в три часа, я получил 3 рубля. Ничего себе." Значит, и тогда, 122 года тому назад, тоже были ленивцы и ленивицы, которые не знали, кому платят свои рубли. Он был тогда девятнадцатилетним Колей, но мало кому так бывает девятнадцать лет, это надо признать. Почти никому не бывает настолько девятнадцать.

   "Я совсем отучился иметь духовные страдания. Моя душа плоска, как тарелка, и пуста, как голова Клары Львовны. Я удивительно, бесконечно невпечатлителен. Нет такой вещи, которую я не мог бы позабыть через час... Память души - во мне почти отсутствует. Вкус у меня громадный, тонкий, - но я даже посредственным художником никогда не буду, до такой степени я невпечатлителен..."

   Долго, подробно, детально описана ночь, проведённая с больным зубом. Чтобы всякий читающий через сто лет не очень сетовал на то, что наш мир испортился. В некоторых пунктах мир стал значительно лучше. И не так-то он прост. Почему о больном зубе легко написать тома, а искренне о главном - невозможно?

   В те годы на Земле жили одни только взрослые люди. Поэтому сын Коля родился у Корнея Ивановича сразу довольно взрослым.

   "Коленька в моей комнате пишет у меня чистописание "степь, пенье, век" и говорит: "Самое плохое во мне - это месть. Я, например, сегодня чуть не убил ломом Бобу. А за что?! Только за то, что он метёлочку не так поставил. Когда я вчера ударил Лиду,ты думаешь - мне не было жалко? Очень было жалко, я очень раскаиваюсь".

   "Он будет жить дольше меня и увидит то, чего я не увижу..." А всё будет не так. Жестоко и чудовищно не так. Великий подарок судьбы человеку - не знать своей судьбы. Иначе как бы он жил? Как бы выдержал?

   Невозможно читать, как оно всё будет, как было на самом деле. И невозможно не читать. Про огромную трудную жизнь огромного трудного человека. Глаза которого видели всё, а сердце пережило ещё больше. Год за годом, до самой последней ночи...

   Никогда не могла вести дневник, не хватало мне для этого искренности.

Вид тигра

   На осенних каникулах Игорян побывал во Владивостоке. Присылал фотографии: Океанариум, остров Русский, Стеклянная бухта... А с персональной надписью прислал только одну, из сафари-парка: "Мама, тебе нравится этот тигр?"

   Спрашиваешь! Я долго не могла найти в себе сил, чтобы закрыть тигра. Отправила тигра всем, кому только могла, и открыла снова. На снимке был запечатлён прекрасный осенний мир, а в центре этого мира лежал прекрасный зверь. Идеальный. Как две капли воды похожий на священного Амбу из толстой книги амурских сказок, охота на которого была под абсолютным запретом. Табу. Потому что Амба был предок всех настоящих людей, созданный природой совершенно. Принимающий это совершенство небрежно и величественно.

   Времени с тех сказочных времён утекло столько, что прямых потомков Амбы, может быть, и не осталось уже на свете. Теперь все думают, что Амба - это просто тигр. Что тигр лежит. Специально в островке, свободном от палых листьев. А лапы! Огромные. Хищные, но с подушечками. В пяти шагах пройдёт Амба, а мы и не заметим. Так он защитно окрашен, так сочетается с природой, так на своём месте каждая его полоска. 

   Пройдёт Амба с бесстрастным выражением лица, но с такой грозной силой, что слово "укротитель" мгновенно сотрётся в памяти, как самое нелепое в человеческом языке. Ибо Амба неукротим. Хвост его похож на шлагбаум. Значит, в тот мир нам нельзя. Где проходит в пяти шагах чуткий и великий Амба. Страшный тот и сказочный мир. Мир настоящих предков.

   Но Амба и за тысячи километров абсолютный тигр. Он тигр настолько, что не нужны никакие вопросы.

Переход к изюму

   Из фруктовой и овощной лавки вышел человек, крепко держа в руках продолговатую яркую дыню. Ещё месяц назад глаз бы на дыне не остановился. Затерялась бы дыня, слилась бы с городским золотым пейзажем. Но в ноябре...

   В ноябре дыня кажется посторонним предметом. Дыню теснят многие сорта хурмы, и некоторые из них действительно не вяжут. Дыню теснят мандарины, с листьями и без. Так приходит зима. Так не верится, что она пришла. Ведь в этом овощном и фруктовом киоске стояло вечное лето. Я покупала там черешню и чернослив, и самое нежное из всех фруктовых созданий - персики "Чемпион". И девушка-продавец знала меня.

   Однажды я пришла в киоск в тот момент, когда в киоске ели арбуз. Знакомая девушка-продавец и пара, похожая на её родителей. Папа девушки весело и лихо отрезал от половины ломти невероятной красноты и красоты. Семейная трапеза была в самом разгаре. Я было смутилась, но трио в один голос воскликнуло: "Здравствуйте!", а ещё через секунду в моей руке оказался огромный кусище. Отказ исключался.

   Да... Я вспомнила, как однажды у другого, тоже знакомого, продавца спросила арбуз: "Выберете мне, пожалуйста, такой, такой..." "Понял! Как для себя!" - чутко уловил пожелание продавец. Он с юмором, и я люблю у него покупать. И выбрал арбуз действительно как для себя. Но этот, в компании весёлого семейства... Он был трижды для себя, и четырежды. Он был выбран с очень большой любовью к ближнему. Ну, и к себе тоже. 

   Вот салфетки, пожалуйста. Вот коробка - бросать корки и кости. Спасибо, правда очень вкусно. И новый красный ломоть тут же оказался в моей руке. И отказ исключался.

   И вот уже на земле ноябрь. И человек выносит из весёлого киоска дыню - как последний кусочек лета. И я тоже ещё успею, куплю чёрный виноград. Ещё красивый, но как будто слегка усталый. Как будто мысленно он уже изюм. И наш переход к изюму уже не за горами.

Темняется

   И вот в какой-то миг просто осень стала поздней осенью. В миг, когда все спали, Земля ещё немножко обернулась вокруг Солнца, но не плавно, рывком. Так, что вывихнула бы шею, если бы  не была шаром. Но человек не шар, человека развернуло так, что долго ему теперь, очень долго смотреть в сторону снега, в сторону пустых равнин, твёрдых рек и молчаливых лесов.  В сторону бледного короткого дня, на горизонте которого легли попеременно, как слоёный торт, белые и сизые облака. Долго ему теперь смотреть сны.

   Явилось снова в мир и пошло гулять по нему первобытное, прабабушкино, тягучее слово "темняется". Оно означает, что день окончен. Но мы-то не сбавляем темпа, привычно летим вперёд, нажимая по пути на все кнопки, поворачивая все выключатели, смахивая в сторону изображение на экране смартфона. После шести вечера жизнь только начинается!

   Но каким-то древним сквозняком, каким-то чужим и страшным миром веет от этого смешного слова - "темняется". Необжитым, не нашим пространством, полным волчьего воя, пушкинских бесов, глуши, метели, полосатых вёрст. И безымянных ряженых-суженых, которые только и ждут приглашения на ужин.

   Скорее! Скорее туда, где пахнет сизым печным дымом и аппетитно скрипят по снегу чьи-то огромные подшитые валенки. Идеально было бы открыть при этом прозрачную банку, полную крепких и правильных солёных огурцов. И чтобы какой-нибудь кот лежал на ковре крепко, как приклеенная марка...

   Когда темняется, и с каждым днём сильнее, хочется думать о доме. Что он был у меня и тысячу лет назад. Тогда тоже в какой-то миг просто осень стала поздней осенью. И долго теперь смотреть снег и сны, сны и снег. До тех пор, пока они полностью не превратятся друг в друга.