Весомая кулинария

   Когда мне предложили забрать с собой эту книгу, я не смогла отказаться. Уж очень она была весомая: ровно три кило. "Кулинария" 1955 года. Елена Молоховец иных времён, коллективная. Три десятка авторов создавали трёхкилограммовый том. Им помогали девятнадцать консультантов, среди которых насчитала я целых пять профессоров. А это значит: написанному - верить! И если сказано в книге: парфе, то будьте уверены -  оно именно парфе и есть. И время варки говяжьих хвостов действительно колеблется от 2 до 4 часов. А из грибов вполне съедобны подгруздок чёрный и козляк. Кулинарные изделия для иллюстраций готовили шефы лучших  ресторанов, графику выполнили пятнадцать художников... 

   Сооружение монументальное, грандиозное. Гаргантюозное. С великим множеством цветных фотографий на любой вкус. Блюдо виртуозных бутербродов-канапе, похожих на костяшки домино, пышный десерт, всевозможная дичь, осетрина на вертеле и прочие рыбы, яичница с вареньем (как такое вообще можно есть?!), и муссы разнообразные, и фрукты, и, разумеется, парфе... Особого свойства фотографии, по которым безошибочно определяется время выхода книги в свет. Мягкие, как припудренные пыльцой, чуть-чуть как будто нарисованные, перетекающие в другую реальность, похожую на Тридевятое царство.

   Предназначен был трёхкилограммовый, тщательно проконсультированный труд для обучения поваров и повышения их квалификации. А не так, что у себя на кухне взял да и приготовил "медальон" из лососины или устриц в корзиночках под белым соусом. Повара учили те заклинания. А значит, в фильме "Девчата" показан не гротеск, а чистая правда. Когда коварный лесоруб Илюша демонстративно отверг обед, Тося со слезами и причитаниями "У меня всегда по борщам были пятёрки!" распахивает громадный том. Вот это та самая "Кулинария" и есть, цена 75 рублей (старыми).

    Очень похожая по духу и характеру на книгу "Торты и пирожные", которую я любила рассматривать в детстве. Какие там на картинках накручивали вавилоны кондитеры в белом! Какие розы, какие волованы рождались на свет из их кулинарных мешков и других неведомых приспособлений! Это были настоящие картины кремом.

   Но торт "Наполеон" казался вполне совместимым с реальной жизнью. Слоёное тесто очаровало. Тонко раскатайте, положите в центр кусок сливочного масла, заверните и снова раскатайте так, чтобы масло осталось внутри. Сложите в несколько раз, поставьте в холодильник на полчаса, затем снова раскатайте (а масло внутри), снова сложите и поставьте. Процедуру повторите трижды.

   Очень хотелось раскатать тесто так, чтобы масло виртуозно осталось внутри.

Но масло вылезло. Масло вылезло почти сразу и отовсюду, после второго или третьего проката по нему скалкой. Масло вылезло почти всё. А это очень противно - когда масло вылезло. Когда масло везде, и обратной дороги у него нет. Как у выдавленной из тюбика зубной пасты.

   Это так демотивирует. Настолько, что больше никогда в жизни не захотелось мне сделать самой слоёное тесто или испечь торт "Наполеон". А если их продают в магазине, значит, есть на свете профессионалы, которые выучились и повысили квалификацию настолько, что умеют раскатывать с маслом внутри. Им и доверимся.

   В тот день, когда мне предложили забрать с собой "Кулинарию", ждали гостей и пекли большой медовый торт. Придумали "Кулинарию" положить сверху как пресс, и она идеально подошла по размеру. Медовый вышел исключительный, как будто пропитался не только кремом, но и той мягкой энергией, которой пропитались за десятилетия все три килограмма, кропотливо созданные профессорами и шефами, фотографами и художниками.

   Поэтому я и не смогла отказаться.

Пушкин в пространстве

   Про "Арт-ель" сказано, что она пространство. И в самом деле - пространство. В подвальном этаже, за тугой дверью. Просторное, неярко освещённое. Я успела посетить пространство в последний день выставки плакатов, посвящённых 225-летию со дня рождения Пушкина.

   По периметру всего пространства плакатов было развешано множество, и самых разных. А все их авторы - студенты Института искусств. По простому - худграфа. 

   Худграф я вижу каждый день из своего окна. Если говорить точно - кусок худграфа. С тех пор, как прямо перед его лицом вырос Газпром. Но я хорошо помню то время, когда на месте Газпрома был сквер, в котором проходили пленэры. Там было очень приятно проходить наискосок, сокращая путь. Расцветал, май, студенты сидели в шляпах и смешных штанах. Пытались передать окружающее их пространство. Совсем небольшой скверик, просто клочок земли. Но там и воздух был, и жизнь насекомых. А потом втиснулся Газпром, как будто локтем подвинул. Показал, кто здесь главный, кто сильный. Кто право имеет. Если в первом акте повешен топор, то он непременно выстрелит.

   Были протесты. Но когда в истории человечества Газпром считался с худграфом? Сквер вырубили. А худграф - нет. И, когда я иду мимо, по-прежнему вижу студентов с большими чёрными папками, разноцветно и забавно одетых. И в случайно пойманных на лету обрывках разговоров я не один раз слышала слово "вдохновение".

   А в пространстве "Арт-ель" прорастал и произрастал к своему юбилею разнообразный Пушкин. Как водится, у каждого свой. С первого взгляда отличимый: где привиделся Пушкин девочке, а где - мальчику. И тропа народная по-прежнему наискосок, чтобы сократить путь. Даже если полностью вырубили весь сквер.

День одного цвета

   Хорошо, что всю зиму река стояла, и теперь не успела уйти далеко вперёд. Легко узнаваемая стояла в реке вода - такого же цвета, как весь этот бессолнечный, ровный день. Как весь этот бурый мир, с которым хорошо сочетаются ещё не одетые деревья, и дорога, и несколько уток возле самого берега.

   Без уток был бы неполон этот речной пейзаж, с преобладанием холодного: ветер, вода, а под водой утиные лапы, песок с отпечатками собачьих лап и лошадиных копыт... Ничего не греет, а уходить не хочется.

   Невзрачный день, очень бледный. Но если бы я была художник, и особенно передвижник, я только бы и хотела писать этот цвет, и утиный плеск, чёткий узор древесных веток в небе. И особенно дорогу, которая остановилась пока и думает, куда бы ей вести. 

   Всё вокруг - одного, неприметного тона - как будто собирается с силами, чтобы совсем уже скоро воплотить свой грандиозный замысел. В стотысячный раз как в первый. Такой, что никакими словами и никакими холстами не передать. Слишком уж непостижима для нас эта скорость воды и травы, и скорость света. Скорость холодных, но почему-то всегда и всё успевающих как надо утиных лап.

Босх и Брейгель

   "А почему бы мне, в конце-концов, не воспользоваться служебным положением? - задумалась моя давняя, ещё с филолого-студенческой скамьи, подруга. Отбросила смущение и воспользовалась. Попросила на работе пригласительные билеты в художественный музей на выставку Босха и Брейгеля. И так хорошо, так далеко отбросила смущение моя подруга, что пригласительные ей выдали сразу на две выставки, и на две персоны. А вторая-то персона - это я!

   Босха и Брейгеля (Питера-старшего), конечно, не подлинники, а копии. Зато сразу все в одном месте и в натуральную величину. "Сад земных наслаждений" оказался огромным. А "Извлечение камня глупости", наоборот, маленьким, скромным. И "Корабль дураков" тоже. Картины для интимного, так сказать, созерцания и глубоко индивидуального размышления. А всё вместе - целый мир. Не тот, который спасёт красота, а что-то совсем другое, странно и страшно привлекательное. Потому выставку и продлили - из-за чрезвычайного к ней интереса посетителей.

   Было похоже на то, что мы не в Новосибирске, а в Третьяковке. Или в Эрмитаже в самый разгар туристического сезона. Так хотелось людям смотреть на порождённые средневековым воображением и вдохновением угрюмые небеса, ирреальные пейзажи. Созерцать причудливых монстров, маленьких человечков, слепцов и кряжистых крестьян.

   Здесь все желающие могли покрутить колесо из картины "Семь смертных грехов" и узнать свой главный грех. Мне выпало уныние. Ну, ладно. Всё лучше, чем обжорство или зависть. Но разве Босх и Брейгель - это зрелище для унылых? Колесо приняло меня за кого-то другого.

   И всё-таки что ищут люди двадцать первого века в картинах странных старых нидерландцев? Ищут, не понимая ни строчки в этой книге смыслов и символов. Только смутно чувствуя какую-то глубокую, стыдную правду про людей, которая не может быть правдой, ведь мы хорошие. У нас цивилизация и прогресс, и раннее всестороннее развитие.

   Но вот упал в море Икар, только ноги виднеются над водой, через секунду исчезнут навсегда. А пахарь, пастух и рыбак  - ноль внимания, как будто ничего не происходит. Заняты своим, привычным. А солнце, к которому хотел подняться дерзкий, висит над самым горизонтом и вот-вот канет в море. Мир наизнанку. Тщательно скрываемую изнанку, которую старший Питер взял да и вывернул, как карман: нате!

   В книге про Урфина Джюса и деревянных солдат Элли с дядюшкой Чарли, пробираясь подземным ходом на выручку к друзьям, обнаружили вдруг окно, за которым простиралась удивительная страна Подземных Рудокопов. И стали по очереди подглядывать, открывая всё новые и новые подробности. Наблюдать с изумлением странный мир, живущий по своим каким-то законам. Так и картины двух нидерландцев - за толщей времени, как за стеной; а мы по очереди приникаем к окошку и рассматриваем долго, до самого горизонта, но всё равно ещё там осталось много фигурок, много непонятых чудовищ. И тот неизвестный автор, который сделал описание к каждой выставленной картине, тоже кое-что разглядел.

    "Меланхоличное чудовище" получило своё прозвище благодаря невозмутимому выражению лица. Кажется, его ничуть не тревожит тот факт, что его древесное тело высохло, а в чреве его пирует компания разудалых социопатов." И как после такого не вернуться, не посмотреть ещё раз?

   Для Элли и дяди Чарли подглядывание едва не закончилось грустно. Прилетел бдительный и суровый страж на драконе, пустил стрелу. А на обратном пути окно в тот мир оказалось тщательно заложено камнем. Но нам-то ничего не будет. Потому что Босху и Брейгелю с той стороны тоже интересно посмотреть на компанию разудалых социопатов. На то, как крутится колесо семи грехов, и не может остановиться на самом главном...

Опыт

   Опыт по биологии Игорян поставил возле окна, поближе к солнцу. В стеклянной кружке ярко-синяя жидкость, похожая на такой напиток, который хорошо и прочно окрашивает язык, а в жидкости стоит ветка. Цель: понаблюдать, как будет вести себя древесина в окрашенной воде ("Я чернила добавил", - сказал Игорян).

   Почти сразу древесина под воздействием чернил стала вести себя очень предсказуемо. Но опыт простоял на солнце все длинные выходные. Игорян время от времени вспоминал: "Надо проверить опыт!" Древесина синела, как зловещая грозовая туча. Но интереснее было другое.

   Все три почки на ветке раскрылись и совершенно явно, не смущаясь никакими чернилами, приготовились выпустить в мир маленькие зелёные листья. Древний закон подтверждал свою нерушимость.

    Я сама в детстве каждый год ставила в воду букет из веток, обязательно тополиных. Они были самые толстые и яростные. Ставила с таким расчётом, чтобы к 1 Мая листья были уже заметные, развесистые. Не сомневалась, что так и будет, но всякий раз это было удивительное чувство - как будто я управляю самой природой. Ничего не было и вдруг - настоящие листья, нежнейшие, как бабочкины крылья, и пахнут особой, тополиной смолой. Комнатные растения на их фоне казались устаревшей, слабо развитой цивилизацией. Зато бородатая, зеленовласая луковица начинала смотреть из своей майонезной банки величественно, как Лев Толстой: того же поля она была с ветками, того же подоконника, той же крови.

   Каждый день хотелось смотреть, как разворачиваются, просыпаются по эту сторону стекла первые в моём мире тополиные листья, и моё личное время года идёт чуть быстрее официального времени за окном. Смотреть хотелось потому, что люди нашего климата успевают очень сильно соскучиться за зиму по настоящим зелёным листьям. Не листья они нам, а Листья. И опыт Игоряна подтвердил в очередной раз: Листья - будут!

   Только почему вода чернильная, а листья зелёные?

 - Фотосинтез! - сказал Игорян.

   Да, но вода-то синяя. А мы знаем, что растения питаются водой. И значит...

У Игоряна в неделю один урок биологии, а у меня было два. Значит, я должна знать в два раза больше. Но выходит, что ничего не знаю. А когда ничего не знаешь, любой опыт пригодится.

   Древесина окрасилась, а листьям хоть бы что. Значит, дерево как человек. Какого бы цвета пищу мы ни ели, кровь остаётся красной. И если выпить сразу ведро кофе, в мулата не превратишься. Вот и деревья так же. Пусть даже мой вывод ненаучный и ошибочный. Всё равно это опыт. Третий урок в неделю, который проходили не по учебнику.

Беззащитный проект

   На уроке, который называется теперь "технология", сделал Игорян скалку с одной ручкой - можно и тесто раскатывать, и мять картофельное пюре. Деревянная вещь, полезная. А потом ещё сделал Игорян на технологии красивую фанерную лопатку, отшлифовал наждачной бумагой. Готово!

 - Давай, - говорю,  - и лопатку в хозяйство. Буду ей котлеты переворачивать.

 - Нет, - отвечает Игорян, - рано. Мне сначала нужно её защитить.

 - ???

Защитить лопатку? Зачем? И - главное - от кого?

 - Ну, это же проект? Проект! - разъяснил Игорян. - А проект нужно защитить. На оценку.

   Вон оно что. Я как-то не учла, что лопатка - это проект. Упустила из вида. А проект, конечно, нельзя оставлять без защиты.

   У нас как-то проще всё было в шестом классе. Технология называлась трудами. Очень удобно вписывалось в дневник это короткое слово - наискосок через две линейки. Впрочем, сейчас дневник электронный, и больше не нужно ничего заполнять от руки, скрывать от родителей замечания и двойки, радостно писать через весь четверг и пятницу слово "Каникулы!!!". Или просто "Не учимся!", если вдруг сильный мороз или 1 Мая. Ушла эпоха...

   Ушла эпоха, в которой мы шили на своих трудах фартуки как фартуки. А когда была кулинария, девочка из нашего класса Ира Лелюх однажды сделала простой и необычный салат - мне запомнилось яркое сочетание свежей капусты и гранатовых зёрен. Даже учительница заинтересовалась таким салатом и попросила рецепт - обычнейшее дело, тогда все делились рецептами. И уж, конечно, записала его дома в специальную кулинарную тетрадь. Тогда у всех абсолютно женщин были специальные толстые кулинарные тетради.

   Просто фартук, просто салат... А мальчики наши в это время ладили в своей таинственной мастерской на первом этаже просто табуретки.

   То ли дело теперь! Теперь возьму я в руку технологично изготовленный проект и растолку им картошку. Другим проектом переверну я котлеты. Положу всё красиво на тарелку, и выйдет третий проект! Надо бы его защитить как следует. Только остынет ведь всё, жалко...

   Поэтому давайте уж так съедим, беззащитного.

Где закончилась область

   То место, где заканчивается Новосибирская область, плавно перетекая в Кемеровскую, видно издалека. Трудно не заметить трёх разноцветных коней в причудливых, неукротимых позах: рыжий встал на дыбы, чёрный упирается. Не дают ответа, куда несутся. А вот белый, коренной несётся строго вперёд, как велит ему рука ямщика, про которую так и тянет сложить поговорку: в руках правды нет. Не верю я этой руке. И ноге тоже не верю. Не для того задуман ямщик, чтобы его рассматривать, а задуман он для того, чтобы область закончить. Проносись и ты мимо, как ездок в боярской шапке с красным верхом, отороченной уж явно соболями. Для того и создана Сибирь - чтобы длиться и длиться, чтоб не закончиться нигде и никогда. А зачем созданы здесь люди, сказать не всегда легко.

   Здесь преобладают не люди, а расстояния, и нет таких понятий, как "близко" и "далеко" - они сливаются на горизонте, как параллельные линии Лобачевского. Всё зависит от того, куда тебе нужно, и смотря что ты под этим "нужно" подразумеваешь. А если останавливаться где-то по пути, то явно не в такой день.

   Случаются такие дни и на исходе апреля. Когда прорвалась и вовсю хозяйничает в нашем огромном мире не менее огромная арктическая воздушная масса. Есть, где разгуляться массе, есть, что засыпать сухим крахмальным снегом - как будто стереть ластиком прекрасные, вот-вот готовые расцвести акварельные пейзажи. Задуть невыносимо пронзительным ветром прямо в лицо - в какую сторону его ни разворачивай. Зимой не бывает такого ветра.

   Но всё-таки здесь надо остановиться. Пройти по густой и сухой прошлогодней траве в совершенно неподходящей для такого случая обуви, придерживая капюшон моментально окоченевшими руками. Вот это и есть то самое, что подразумевали наши предки под сильным и выразительным словом "студёно". И лёд в нём, и зубная дробь, и заунывное подвывание, и суровая правда, но вместе с тем и что-то обнадёживающее, крепкое, вещее. Всё пройдёт, всё. Не было случая, чтобы не прошло.

   Не пройдёт только желание смотреть на воду. К ней-то и пробираюсь в неподходящей одежде, по сухой траве, в которой водятся камни, покрытые таким ярким, весёлым мхом, как будто они с неба упали. А может, и упали, кто знает. Только это было очень давно.

   А к воде я пойду, которая называется Танеев пруд. Надо же, всего лишь пруд, а как будто озеро. И длинное! Ветер у воды будет особенно нестерпимым, а на том берегу виднеются горы, покрытые узкими снежными языками. Название тех гор - Салаирский кряж - как будто специально было создано, как будто вырублено топором именно в такой день, когда прорвалась арктическая масса. Да так и застыло навсегда. Масса очень скоро уйдёт, может быть, даже завтра. Уйдёт снег, поднимутся новые травы. А Кряж останется, и пруд останется. Останется бесконечный мир, в котором так мало людей. Останется дорога, на которой закончится Новосибирская область. На которой Сибирь не закончится никогда.

Как обычно

   А передо мной зашёл в пекарню пожилой мужчина.

 - Вам как обычно? - спросила его девушка-продавец.

   И батон тот на полке есть. И буханка, ещё специально горячая. Место здесь очень и очень прохожее - площадь Лунинцев. Много людей. И город велик настолько, что ни одна картинка не выпадает в его калейдоскопе дважды. А вот человеку, пожалуйста, как обычно. Он может быть жителем соседнего дома, он пришёл за тем самым хлебом. И жизнь сразу стала чуть-чуть яснее и проще. Так всегда бывает, когда поиск завершён.

   Как обычно. Слово простое, как горбушка и краюшка. И такое же необходимое. Такой же трудный у него путь - от зерна и земли, в поте лица. И хорошо, если урожай. А если засуха, град, саранча?  В год, когда как обычно не уродилось, скребут по сусекам, метут по коробу. Испекут покруглее, остывать на окошко поставят, а оно и покатится куда глаза глядят.

   Неуловимое слово. Звери его на пути стерегут, в том числе хитрые. И всё же оно крепкое и находчивое. Оно держит и продолжает мир. И вот уже все жители до единого знают, куда идти, чтобы им упаковали как обычно. И так будет. Никто - ам! - и не съест. Не о чём беспокоиться. И завтра, и послезавтра, и всегда будет вовремя испечён заветный батон.

   Как обычно. Пока толком не распробуешь, кажется, что слово это скучное. Серое и неподвижное. Но вот когда пройдёт много засух и урожаев, и больших урожаев, и, может быть, даже премия за самый налитой в мире колос... Вдруг потянет встретить своё как обычно, которое с песней болтается где-то по большим и малым дорогам. И чтобы спросили. И чтобы дом был поблизости, и стоял.

Дополнительная вечность

   Маркеры ослабли, и уже с трудом, совсем плохо и бледно различимо писали на белой, рабочей моей доске: "Держа кувшин над головой, грузинка узкою тропой сходила к берегу." Грузинка сходила, что делая? На протянутой к деепричастию стрелке нужно очень чётко прописать вопрос. Да, мелкими буквами, но максимально чётко, потому что на следующей неделе у вверенного мне Лаврентия контрольная по русскому. 

   Что делая? Держа над головой. Деепричастный оборот, как известно, является обстоятельством (под-чёр-ки-ваем штрих-пунктиром) и во всех случаях выделяется на письме запятыми.

   Но это мне известно. А к Лаврентию, когда он будет спать, явится брат волшебника Оле-Лукойе (тоже Оле-Лукойе, только со знаком минус) и большим школьным ластиком, кохиноровским со слоном, аккуратно сотрёт из лаврентьевской памяти и кувшин, и грузинку, и проклятый, чётко прописанный вопрос. И слишком ясно увижу я во вверенных мне глазах, что вообще никогда не пригодятся в жизни их хозяину ни деепричастный оборот, ни все эти "Мцыри", а Лермонтов уж и подавно.

   Может случиться так, что и правда не пригодятся. Живут и без Лермонтова люди, сколько угодно. А без деепричастных оборотов и до ста лет живут. И всего моего словарного запаса не хватит, чтобы объяснить разницу между тем житьём и этим. Ладно, давай повторим ещё раз...

   А маркеры ослабли настолько, что не дотянут и до конца недели. Они хорошие и долго прослужили, и очень верно. Но попиши-ка столько причастных и деепричастных оборотов, столько однородных членов, сделай столько полных синтаксических и иных разборов.

   Я вспомнила, как в детстве мы заправляли уставшие фломастеры. Зубами откупоривали крышечку и заливали внутрь одеколон. На какое-то время оживал даже жёлтый.

   Так, ну зубы-то у меня не казённые, а родные, и хочу, чтобы они таковыми остались. Можно попробовать кухонными ножницами... 

   Не было у маркера никакой крышечки. Так, а если просто стержень в воду окунуть? Слегка. Маркеры ведь на водной основе? А в книге сказано, что подобное следует лечить подобным.

   Когда-то в школе, с первого урока химии, я решила для себя, что вот эта наука мне в жизни точно никогда не понадобится, и вся эта таблица, а Менделеев уж и подавно. И вот в неожиданный момент получила изящнейший из уроков.

   После осторожного погружения в воду чёрный маркер, самый сильный на фоне остальных, перестал писать абсолютно. Полностью. Вообще.

Как так-то? А вот так. Вывод: маркеры для белой доски оживить нельзя. Даже касторкой.

   В магазин я, к счастью, ещё успевала. Отдел канцелярии - это всегда лавка чудес. "Вечный карандаш с дополнительным стержнем"! Вот тоже кто-то думал, что русский язык ему никогда в жизни не пригодится. У каждого своя тема для дум. Только дополнительной вечности потом никто уже не даст. Да и та, что есть, какая-то не очень вечная.

   А маркеры я выбрала самые лучшие. На много оборотов хватит. На километры самых разнообразных оборотов.

Мой первый бюст

   Когда-то я заботилась о всестороннем развитии дочери, а теперь она заботится о моём. Подарочный сертификат для двоих на мастер-класс в гончарную мастерскую "Клевер" это подтвердил. Последний раз я лепила что-то такое из глины в детском саду. А второй персоной позвала с собой столь же давнюю, из детсадовских времён, подругу.

   Я не думала ни одной минуты, решила сразу, что лепить буду бюст Пушкина. Что же ещё можно слепить на первом в жизни глиняном мастер-классе? Скульптуру, конечно. Безумство храбрых - вот мудрость жизни.

 - Если вдруг Пушкин не получится, - поддержал меня сын, - можно будет слепить идола с острова Пасхи.

   А вот тут я засомневалась. Не знаю, не знаю... Древние "примитивные" изображения только кажутся простыми, а попробуй повтори. Их так же невозможно сымитировать, как детский рисунок. А у Пушкина хотя бы бакенбарды. И я крепко на них надеялась.

   Четыре двери открылись нам на пути к новым знаниям. Четыре двери и один турникет. Два охранника тщательно изучили наши паспорта.

 - Ирина и Ольга? - уточнил один.

   Так мы прошли на тщательно закрытую территорию. Три раза приложили к электронным замкам карточку, и вот... Мастер Аня уже нас ждала, помогла облачиться в длинные надёжные фартуки. Я видела такие на гравюрах из средневековой жизни.

   В гончарной мастерской было полутемно, таинственно. Большой рабочий стол освещался индивидуальными лампами. Два молодых человека - Роман и Богдан - раскатывали тонкие глинные блины и усиливали атмосферу. Но вот собрались все участники мастер-класса, и мы начали.

   Шар прохладной серой глины было очень приятно и весомо держать в ладонях. Глина особая, она не пластилин. Кто что мечтает сегодня слепить, спросила Аня. Три девушки по очереди ответили, что желают слепить чашку.

 - А я ещё не решила: вазочку или коня, - сказала подруга моя Ольга. И произвела впечатление. Конечно, не вазочкой, а конём. Я горячо поддержала коня. На том и порешили: конь. Декоративный, а не с бабками (нет-нет!) и не с копытами, не с гривой на ветру. 

 - В стиле дымковской игрушки? - воодушевилась Аня. - Игрушку сделаем!

 - А я, - говорю, - хотела бы слепить бюст Пушкина! 

   После коня мне было как-то легче признаться в таком желании, чем после вазочки.

В Аниных глазах мелькнуло беспокойство. Ведь на мастер-класс человек идёт за верой в себя, у него всё получится, и невозможного в мире не бывает, нужно всего лишь отпустить все свои комплексы и зажимы. И никак не скажешь человеку, что невозможное очень даже бывает, и довольно часто. Особенно если весь глиняный опыт этого человека закончились ещё в детском саду.

 - У вас есть скульптурные навыки? - спросила Аня на всякий случай. 

 - Нулевые! - честно призналась я. - Но мы ведь можем отнести то, что получится, к произведениям современного искусства. И назвать его "Я так вижу".

   И все мы стали разминать свою глину. Мой первоначальный Пушкин сначала был похож на шахматную пешку, но потом я как-то интуитивно сдавила его в ладонях, и вышел вполне африканский череп. Но главное - это нос. Вот уж чего я от себя никак не ожидала. С первой попытки вышел такой выразительный нос, что все зажимы во мне моментально разжались, а вера в себя как скульптора сильно увеличилась. Настолько, что не пугали даже предстоящие кудри. Аня подсказала, как надо: укрепить на черепе глиняный шарик, а потом стекой вырезать из него вроде как розанчик. И тем же манером бакенбарды. К тому же и очень успокаивает.

 - Скажите, - спросила у Ани девушка, которая лепила очень большую чашку. - А какие были самые странные желания у ваших посетителей?

 - Комплект посуды с глазами! - ответила Аня. - Человек сделал посуду с глазами. Чтобы смотрела, когда он заходит на кухню.

   Я не ожидала, что на кудри уйдёт столько глины. Я лепила и вертела, вертела и снова лепила... А впереди были ещё глаза, и отнюдь не посудные, а поэтические. Гениальные глаза предстояли мне. Самое тонкое, самое сложное. И второй вышел не похожим на первый. Как всегда. Но главный смысл заключался в том, что вышел Пушкин. Вышел именно Пушкин. И он смотрел!

   Теперь он как следует просохнет, будет обожжён в печи и покрыт глазурью. И, наконец, займёт место в моём доме. И если вдруг будущие посетители спросят Аню о прежних, ей будет что рассказать. О, ей очень будет что рассказать. Потому что конь ведь тоже вышел. Такой вышел конь, что и вазочек никаких не надо.

Сквера

   В сквере, где когда-то бывала я каждый день, теперь бываю не каждый месяц. И то чтобы только спрямить расстояние из пункта А в пункт Б. А больше зачем? Я ведь не бегаю по утрам. И мои маленькие дети выросли. Теперь у меня не сквер, а сквера. Моя искренняя и глубокая сквера. Что-то такое связанное с душой, иррациональное и непрактическое. Копающее до самой уязвимой сердцевины - куда никого не приглашают.

   Годы уходят на то, чтобы стать по-настоящему скверующим человеком. Миллионы шагов уходят. Килограммы орехов для прокорма всех встречных белок. Или просто часы созерцания - как лихо и легко, и даже вниз головой, шастают они по ветвям и стволам. И белкин цвет порой наводит на размышления. Про одну наполовину рыжую с серым хвостом шестилетний Игорян сказал: хвост просто ещё не понял, что наступила весна, потому что он является белкиным окончанием. А новое время года всегда начинается с мозгов. Мы ведь тоже сегодня думали, как одеться на прогулку.

   Да, мы думали. И переложили орехи в другой, весенний карман. Белкам. А голубей и без нас неплохо кормят. И летят они потом низко, грузно, тучно. Могут и голову невзначай снести. Берегись неплохо накормленных голубей пуще автомобиля.

   А здесь нашли мы однажды сиреневый куст аж с восьмилепестковым цветком. Это значит, что будет счастье и ещё половинка. Полтора счастья, даже чуть-чуть больше. Специально, чтобы делиться с тем, кто не нашёл.

   А здесь был дождь. А вон там - ветер, после которого желудей набрали не меньше сотни. А ещё собирали шишки. И разноцветные листья. И катали, катали снеговиков из каждый раз нового, первого большого снега.

   А на этой скамейке, давно, меня попросила девушка подписать бумагу в защиту сквера. Хотели отрезать его часть и построить ещё один торговый центр. И я подписала. И сквер спасли. И даже расширили его, и посадили на пустыре молодые деревца многих пород. Деревца прижились, и теперь они большие деревья, и летом дают тень. 

   А бумагу, которую мне предложила активная старушка - в поддержку некрасивых каруселей с лампочками, паровоза с вагончиками и чего-то ещё, столь же громко крякающего, я отказалась подписывать. И всё это действительно очень скоро убрали с глаз и ушей долой, а на месте большой неряшливой песочницы вдруг сделали деревянную детскую площадку.

   Но мы туда не успели. Потому что вырос уже даже и сын. Промелькнули шубы белок, дожди, снега и сирени с восьмью лепестками. Навсегда сгинула в прошлом бесноватая весна, когда сквер перемотали полосатыми лентами и запретили гулять.

   А сквера в душе осталась. И лужи здесь в апреле такие бездонные, что человек отражается в них весь, без остатка. И легко, ловко скачут по деревьям белки с зимой на хвосте, с головой, улетающей в новое время года.

Зачитаться, зачитавшись

Вот я, кажется, и зачиталась...

   Этим словом пугали меня в детстве некоторые деревенские жители самого старшего поколения, когда снова видели меня с книжкой в руках. Смотри, зачитаешься! Приводили историю Маши Созоновой, которая тоже вот читала без перерыва, а потом головой возьми да и повредись.

   А я не понимала, как можно не читать. Ведь это как не дышать. Мне казалось, что умение читать даётся людям с рождения. А те двоечники, которые в нашем классе мямлят у доски в час по букве, ещё по-настоящему не родились.

   Так будем снова и снова ворошить старую бабушкину этажерку! 

Баба Тася Машей Созоновой не стращала - некогда, солнце-то вон уже где! Насыпала до краёв огромную миску крупных полосатых семечек, в другую миску накладывала скороспелых яблок. Расстилала во дворе под черёмухой старый ватник-фуфайку и бежала по делам. Я никогда не видела, чтобы баба Тася просто ходила, она всегда бегала. А присланные из города на постой внуки валялись на свежайшем воздухе и читали. Лето продвигалось вперёд, созревала черёмуха. Очень чёрные и очень нежные ягоды можно было рвать без конца. Я запомнила их навсегда. И долго, очень долго волновал потом их яркий вкус.

   И я зачитывалась. Только не как Маша Созонова, а совсем в другом смысле. И этот смысл стал более явным, когда однажды забредший в наш двор сосед удивлённо, как неведомый предмет, разглядывая книгу, которую я перечитывала раз по сто каждое лето, выговорил по слогам её название: "Никита Коралов!"

   "Нитка кораллов" - хотела я поправить. И не поправила. Удивительно было, и даже неловко: как такой взрослый, и даже совсем уже старый (лет никак не меньше пятидесяти!), а читать не умеет. Ещё по-настоящему не родился.

   Но в истории про Машу Созонову определённо что-то есть. И теперь я это знаю. Стоит порой зачитаться, как незаметно и зачитаешься. Так случилось у меня с книгой "Пушкин в жизни" (систематический свод подлинных свидетельств современников) В. Вересаева. Уже невозможно, а всё читаешь. Глазам уже невмочь, а всё равно - ещё главу. У Пушкина как-то так получается, что он всегда живой. Иногда даже чересчур. И кишинёвские старожилы это подтверждают.

   "В своих любовных похождениях Пушкин не стеснялся и одновременно ухаживал за несколькими барышнями и дамами. Однажды он назначает в одном загородном саду свидание молодой даме из тамошней аристократической семьи. Они сошлись на месте свидания. Вдруг соседние кусты раздвигаются, и оттуда выскакивает смуглая цыганка с растрепанными волосами, набрасывается на даму, сваливает ее наземь и давай колотить. Пушкин бросился разнимать их, но усилия оказались тщетными. Он выхватывает из виноградника жердь и начинает колотить цыганку. Она оставила свою жертву и бросилась было на Пушкина, но, опомнившись, отшатнулась и важною поступью ушла прочь. Благодаря посторонним людям, подоспевшим к этой истории, весть о ней быстро разнеслась по городу. Пушкин целые две недели после этого не показывался в городе и заперся дома. Дама сильно заболела, и её увезли за границу."

   Неужели это Наше Всё так себя показало? Скажем прямо: могло. Даже если и привирают старожилы. Могло Наше Всё показать себя с самых разнообразных и неожиданных сторон. Но у Пушкина как-то так получается, что он всё равно...

   И дальше, мои глаза! Пожалуйста, дальше! Невыносимо читать про дуэль, пульсом чувствуя неминуемое приближение двух ужасных последних суток. И не читать нельзя. И не думать нельзя, как всё это нелепо, в сущности. И зачем, главное? Зачем?

   Но так было. Как надо, так и было. Что уж теперь?..

Так я и зачиталась до.

   А ночью приснился сон. Будто сидим с Пушкиным на берегу реки. В воде лежит очень большая и очень страшная мужская каменная статуя. Пушкин и говорит: "Хочу сочинить произведение "Каменный гость", а для этого статую надобно оживить. Таким образом: подплыть к ней и обнять. Только вот плавать, как на грех, я не умею." 

   Статуя настолько страшная, насколько бывает только во сне. И плыть-то надо мне, больше некому. Я это понимаю отчётливо, и в том состоит поворотный момент моей подсознательной жизни. Я плыву и я обнимаю. И знаю, что Пушкин спасён!"

   Не ради ли этого я столько летних дней пролежала на ватнике под черёмухой?

Главные по матрёшкам

   На весенних каникулах совершил Игорян школьную поездку в Нижний Новгород. Конечно, был в программе и старинный Городец. Окунулись на целый день. Из музея русского народного творчества отправили в родительский чат видео: девочки приплясывают от души с трещотками и погремушками всех родов; мальчики с непроницаемыми лицами, но довольно слаженно стучат деревянной ложкой о другую деревянную ложку. Сухой, особый, древний звук.

   Мгновенно отозвалась и мышечная память. Хоть сейчас отстучу песню "Во саду ли, в огороде", как учили нас в детском саду. Было два металлофона, один металлический, звонкий даже на вид, треугольник. Это для избранных членов группы. Массовке же раздали лакированные, расписанные под хохлому деревянные ложки. Очень яркие, но лично я предпочла бы металлофон. О треугольнике и мечтать не приходилось, ибо бил в него гордый Трусов.

   Нам показали, как следует держать ложки: развернуть друг к другу выпуклой стороной, зажать между ними указательный палец, и часто-часто стучать о ладошку другой руки. Вот так. Получается! Но лично я предпочла бы металлофон.

   И! "Во саду ли, в огороде...", - нежно начинали металлофоны, стучал молоточек по разноцветным плашкам. "Девица гуляла...", - вторил хрустально Трусов-треугольник. "У ней русая коса, да лента голубая!!!" - яростно врывалась деревянная массовка. Раз за разом. А называлось это: репетиция. И сейчас в музее народного творчества я бы показала высокий класс.

   После ложек была мастерская по изготовлению матрёшек. Городецкая матрёшка, как известно, имеет собственный, веками установленный канон. Должна она быть цветами насыщенной, с преобладанием красного, жёлтого и голубого оттенка, статной, симметричной.

   Статная и симметричная городецкая матрёшка рождается просто и одновременно таинственно. Видео в родительском чате показало настоящего матрёшечного мастера за работой. Очень интеллигентный облик, обязательная борода припорошена древесной пылью. Гудит, гудит станок, множатся гладкие, ладные заготовки. Совсем скоро они оживут, зарумянятся под кистью спокойных, неспешных мастериц. Глянут глазом, разодетые в основные цвета.

   Целый день создают городецкие умельцы симметричных разновеликих матрёшек. Это их дело жизни. Их тёплый смысл.

   Дали попробовать и школьникам. Дома Игорян, не сняв шапки и куртки, достал первым делом из рюкзака свою городецкую матрёшку. Получилась она очень яркая, с преобладанием красного, жёлтого и голубого. И - что особенно бросалось в глаза - чрезвычайно статная. На книжной полке прижилась она очень хорошо.

Зависнуть на баранках

   Когда задали учить наизусть Есенина, Игорян сказал, что, в общем, ему нравится, по энергетике. Как будто в деревне сидишь у печки в толстых шерстяных носках, с не менее толстым и шерстяным котом в объятиях. Это ощущение. А половина слов непонятна. Как перед живописной картиной, которая шедевр: свет идёт, а как сделано, как связано в единый мир - неясно.

   Скрупулёзный разбор стихов на детали - отличный оздоравливающий компресс для современного двенадцатилетнего мозга. Да и взрослому мозгу тоже не повредит.

   "Гой ты, Русь моя родная!" Что такое: гой ты? Ну, это легко можно найти в интернете: старинная славянская форма приветствия, которая означает "Будь здоров!" или "Будь жив!" В былинах "Ой, ты, гой еси, добрый молодец!" помнишь? Помнишь. А дальше?

   "В ризах образа...", "захожий богомолец"... Или вот это:

                                     А у низеньких околиц

                                     Звонно чахнут тополя.

   Однако, ребусы разгадывать полегче - там, где стоит запятая на месте пропущенной буквы, а ЛНА в кружке О означает: волна. А здесь? Дело явно идёт к осени ("Пахнет яблоком и мёдом по церквам твой кроткий Спас" - три загадки на семь слов), и подсохшие листья шелестят на ветру, как золотые монеты. Мне представляется именно "золотистый тополь", бархатный с изнанки; очень есенинский цвет, особенно на фоне сини.

                                     И гудит за корогодом

                                     На лугах весёлый пляс.

                                     Побегу по мятой стёжке

                                     На приволь зелёных лех...

   Я и сама не знала, что корогод - это хоровод, а лехи - луга. А когда все тайны разгаданы, хочется ещё, новых найти. Открываем наугад.

                                     На плетнях висят баранки,

                                     Хлебной брагой льёт теплынь.

                                     Солнца струганые дранки

                                     Загораживают синь.

   Милая, уютная картина: домик под жёлтой соломенной крышей, аккуратный плетень, на котором, как на самоваре, развешаны бусы свежих, ароматных баранок. В левом верхнем углу, естественно, солнышко...

   Всё хорошо. Только зачем баранки-то развешивать на плетне? Что за русская народная причуда? На плетне хорошо сушить перевёрнутые кринки, сапоги, подушки. Но зачем искушать баранками пролетающую в небе птицу и разгуливающего по двору зверя? А если дождь? Бельё успели занести. А баранки, баранки не забыли?

   В шестом классе я бы тоже проскочила мимо. А что? Всё нормально. Автор хотел сказать то, что сказал. Поэты, они вообще странненькие. И потом, уже в девятом, когда пришёл черёд "Мёртвых душ", я с такой же лёгкостью перепрыгнула через Гоголя:"...внизу были лавочки с хомутами, верёвками и баранками."

   Задуматься бы, да недосуг. Почему в лавке с конскими товарами продают хлеб? Я сама купила бы к чаю изделий, пропахших кожей, дёгтем и новенькими верёвками?

   Зато теперь самое время зависнуть на баранках. А великий, могучий и безотказный Даль поможет, растолкует. Баранки есть нанизанные на верёвку деревянные шарики; сворачивают кольцом, надевают на лошадиные ноги, чтобы не сбивали и не стирали. Вон оно что. Теперь всё ясно, и с Есениным, и с Гоголем

   Это совсем не про хлеб. Или всё-таки про хлеб? Про насущный и единый. Про тот, которым жив человек.

А выйдет запеканка

   С кем в жизни не бывало? Возьмёшь с молочной полки привычным жестом бутылку или тетрапак, и вдруг упрётся взгляд в творог. В матовом пакете творог какой-нибудь очень привлекательной жирности: пять, а то и все девять процентов. Это значит: нежный, трепетный. Очень и очень полезный. Не купить ли творог?

   Итак, решено. С завтрашнего дня буду регулярно есть на завтрак очень полезный творог. Вот так вот возьму красивую и толстую керамическую пиалу, вытряхну туда разумную порцию. Потом щепотку, а лучше две сахару. Ложку сметаны... Подумаю, как Жванецкий, и для мягкости ещё одну ложку добавлю. Так.

   Чёрную смородину или малину нужно достать из морозилки заранее. И такой огромный почувствуешь прилив любви к себе, когда поверх белого утвердишь ягодное. И потекли тонкие красные ручейки по молочному в разные стороны, как будто картину пишу. А если не захочется ягодного, можно порезать кружочками одинокий банан - и снова картина. И сделано прямо с утра большое и доброе дело.

   Так берётся с молочной полки свежий творог. И, в пару к нему, самая густая из всех доступных сметана. А завтра как раз понедельник.

   Как раз понедельник. А потом вторник. А потом и среда - маленькая пятница... И цифры на боку творога говорят, что срок его годности уже почти истёк. Но ещё не всё пропало. Ещё можно и нужно успеть!

   Из глубокой древности, из детсадовских времён пришло к нам это милое и всегда уместное блюдо. Имя у него совсем домашнее - запеканка. Перемешать мгновенно всем известные компоненты - и в духовку. И творог спасён!

   Теперь перевернём на красивое блюдо, разрежем как торт. На каждый кусочек уложим, как белую розу, произвольный клубок густейшей сметаны. Или заранее размороженную смородину и малину. Или одинокий банан. В конце-концов можно плеснуть художественно (чтобы стекало с боков) сгущённое молоко. От перемены мест слагаемых сумма не меняется.

    У меня так почему-то всегда: если глаза упираются в творог, то обязательно из этой затеи выйдет запеканка.

Многоптичие

   В марте на рассвете внезапно пришло сквозь сон, что слова "ворчать" и "ворковать" исторически однокоренные: что-то есть в них общее, без конца повторяющееся, полуясное, но в то же время эмоциональное...

   И в тот же миг за окном голуби грянули! Подтвердили хором, от всей души. Собралось голубей на архитектурном уступчике нашего дома немало. Утробно и страстно, и очень слаженно издавали они снова и снова звук, в котором чередовалась глубокая нежность птичьего сердца, томные порывы и переливы, с гулкими, унылыми, инфернальными завываниями, которые моментально прогоняют сон любой крепости. И то: зима прошла, сколько можно спать? А можно мне ещё полчасика?

   "Нет!" - рявкнет во всё горло поверх голубиных туманных и томных стонов резкий чёрный голос. С таким гневом и досадой, будто и правда сыр выпал. Но в центре большого города не бегают близёхонько лисы и не падают с неба завтраки. Значит, ворона просто так, на ель, а лучше на тополь взгромоздясь, призадумалась, но...

   Весна существует в мире не для того, чтобы призадумываться. Призадумывайтесь на здоровье осенью, а весна рвётся наружу. Голуби рвутся группой, вороны - индивидуально. Всей толпой рвутся мелкие, невидимые синицы и воробьи - такие привычные, что их весь год не замечаешь, как воздух. 

   И только ранним, уже по-настоящему весенним утром оказывается и слышится, что они все здесь. Где-то совсем рядом, в голых ещё ветвях. Все вместе создают огромное слово "гомон", которое нужно будет придумать человеку много тысяч лет тому назад.

Путь книги

   Иные книги приходят в дом неизвестными путями. Как-то появляются. Я не знаю, не помню, откуда у меня взялся "Онегин" 1964 года выпуска. Но точно я ни у кого не брала его "почитать". Это комично. Я бы скорее подумала, что "Онегин" этот самостоятельно завёлся на моих полках, в толпе других пушкинских изданий. Материализовался, в изначально потрёпанном, чтобы не сильно бросаться в глаза, виде. Отпочковался. Да только ведь высшие почкованием на размножаются.

   Стало быть пришёл сам, издалека, из рук в руки. И сколько было тех рук, теперь не установишь. Только самые первые руки я представляю себе очень хорошо. Осторожно открыли они ещё неподатливую обложку, хрустнул переплёт. Старательно вывела чернилами правая и первая рука, ни обронив по пути ни единой кляксы: "Мария Прокофьевна! Поздравляем вас с Международным женским днём 8 Марта! Ученики 3 "В" класса."

   Давно уже нет на свете Марии Прокофьевны, которая учила так писать: нажим, соединение... Ученикам 3"В" класса исполняется в этом году по 70 лет... Но всё это было, и это правда, записанная без единой ошибки.

   Ещё заранее, в феврале, стали задумываться Стриженые затылки и Косички в бантами. Стали обсуждать, тайно и сами. Это уж совершенно точно - сами. Потому что третий класс - не первый. Третий класс - большие, и в помощи родительского комитета они не нуждаются. Собираем по гривеннику? Да, гривенник будет в самый раз. Это выйдет со всего класса (арифметика, устный счёт!) три, а то и - страшно сказать - четыре рубля! Колоссальная сумма. "Онегин" стоит 55 копеек, значит, хватит ещё и на цветы. Или на вазочку. Что можно ещё подарить учительнице в 1964 году? А потом самая круглая отличница с лучшим почерком подписала. На память. На долгую память. На очень-очень долгую память.

   Наверняка у Марии Прокофьевны были дети. И в 9 классе им не пришлось идти в библиотеку - это так удобно, когда дома есть собственная книга. Вот только надпись на обложке... Это вещь интимная, не для чужих глаз. Такую надпись не принесёшь на урок в 15 лет, а текст нести надо, и другой книги нет. Поэтому - шариком уже - густо зачёркнуты поверх чернил и Мария Прокофьевна, и 8 Марта, и весь 3"В" класс. Сразу не разберёшь, но если постараться, всё равно видно...

   А может, всё было совсем не так. Не дети, а внуки. Или не было ни первых, ни вторых, зато были третьи. "Онегина" они тихонько присвоили, а следы скрыли. Путь книги непредсказуем, и даже иногда тернист.

   Одно можно сказать наверняка: читали. Уж так читали! Возле многих строф карандашные пометы: "Выучить, выучить наизусть, наизусть, хандра, деревня..." Неужели они в самом деле так учили? Готовились? "Хранили многие страницы отметку резкую ногтей..." Ногти тогда были запрещены, в 1964 и позже, но карандаш был. И это тоже наизусть, и это. Неужели так и учили?

   А почему бы и нет? Если даже 3"В" сообразил на 8 Марта для Марии Прокофьевны.

Взгляд на гриб

   Шампиньоны в упаковке такие ровные, как будто на них посмотрели. Это у нас в детстве было такое поверье: если посмотреть на гриб, то он больше не вырастет. Не скажу, что я верила, но с другой стороны... Гриб тоже можно понять. Только он поднялся на рассвете, таинственный и нежный, из душистых недр лесных, только вздохнул всем грибным телом: здравствуй, мир! И вдруг - жадные, азартные, проникающие под любой лист, под любую хвоинку, глаза грибника. Как-то это всё неприятно, грубо. А грибы ведь очень ранимые, странные. Грибы себя ищут меж растений и зверей. И не находят, потому и царство у них собственное. И всё, и не лезьте в душу.

   Нет, лезут! Идут со своими палками, ножами и корзинами. Идут на рассвете в сапогах. Смотрят, ненасытные. И как тут не перестать расти? Ведь это потрясение для шляпки и для ножки. Стресс.

   Не скажу, что я верила. Но как проверить? В один и тот же лес, как в реку, не ступишь дважды. И гриб тебя ждать не будет. Почему-то я это знаю точно: не будет ждать гриб, рождённый дремучим, вольным лесом.

   Вот шампиньоны из упаковки - другое дело. Выращивают их промышленно, на каких-то сумрачных фермах. А специальный человек, в должности взирающего на шампиньоны, приходит в определённый день и час, когда грибы достигнут нужного, одинакового размера, и смотрит. Готово. Партию можно срезать и отправлять в сеть магазинов.

   Где учат взирающих на шампиньоны, я не знаю. Это редкая профессия. Тонкая и чувствительная. Не всякого стобалльника ЕГЭ примут на тот факультет, там как-то по другому отбирают и собеседуют. Там с грибом должен быть симбиоз.

   Очень приятно режутся одинаковые шампиньоны для супа. На четыре части, или тонкими пластинками, в точности похожими друг на друга. Целая доска плоских грибов. Аромат от них исходит очень тонкий, а в супе будет ещё тоньше. Они ведь не лесные, тревожные, и точно знают, для чего появились на свет. Нашли себя и не боятся ничьих взглядов. Без комплексов и депрессий, один к одному. Идеальные представители царства.

   А...зачем тогда ходят люди на рассвете в сапогах и с корзинами? Зачем смотрят, не обученные ни на каких грибных факультетах?

Магия блина

   Сколько было уже зароков... Ложиться спать раньше, минимум за час до полуночи. Ведь в семь пятнадцать утра будет тяжело, местами просто невыносимо. Но бесполезны те зароки. К тому же бывает и приятно посмотреть в окно на пустынный родной двор, освещённый тремя лампочками над тремя подъездами. Двор трижды безлюдный, с первобытной кучей снега, которую днём сбросили с крыши и, может быть, когда-нибудь увезут. Какой бы ни была малоснежной городская зима, куча во дворе всегда рекордная. Это закон жизни. Поздней и глухой ночью снежная гора во дворе усиливает молчание  мира.

   А мне нужно поставить на проветривание и лечь наконец спать...

"Хруп-хруп... хруп-хруп..." О, это звук известный. Днём подтаяло, к ночи подморозило, и характерный хруст, усиленный пустотой двора, означает одно: идёт человек. И не просто человек, а человек идёт курьер, весь в красном и с красным коробом за плечами. Прямиком идёт к нашему подъезду, а это значит, что кто-то из соседей в этот поздний час не только не спит, но ещё и ест!

   Уж не блины ли он ест первый в мире, в честь наступившей Масленицы? Неминуемо наступившей, несмотря на на гору снега, на то, что подморозило. Несмотря на полный, подлинный "хруп-хруп" в ночи. Несмотря на то, что первый месяц весны в наших краях всегда выходит комом. Ледяным, как правило, комом выходит он на человеческом пути, коварным кукишем. Но в том и состоит магия блина: первый - комом, а зато потом - как по маслу. И не было ещё такого случая, чтобы не растаяли крыши, не обезумели голуби, не подули вдоль и поперёк улиц другие ветра.

   Не было ещё такого случая, чтобы люди не съели блин в честь нового солнца. А где один, там и другой. И немедленно третий. А в горячей стопке их ровно тридцать восемь. Или пятьдесят шесть. А то и вовсе сто двенадцать. Изжаренных непременно дома, кто же заказывает блины в доставке? И в коробе принёс курьер что-то совсем другое. Но если я всё равно не сплю, нужно ведь было придумать что-то фантастическое.

Новейший "Онегин"

   Новейшего, от режиссёра Сарика Андреасяна, "Онегина" посмотреть хотелось немедленно, в день премьеры. Несмотря на очень вечерний сеанс, желающих набрался полный кинозал. Удивительных, уникальных и очень-очень разных людей нашего времени.

   "Теперь сходитесь!" Четыре смертные ступени, выстрел! И падает, падает на снег, падает в вечность несчастный Владимир Ленский...

 - Неужели убил?! - горестно выдохнула дама в соседнем, по левую руку от меня, кресле.

   Так ведь в девятом классе ещё убил, сударыня. Право. Как же это вы так обдёрнуться изволили? Но и это всё тоже - Пушкин. И всё -  про него.

   Отмельтешила реклама, начался фильм. Решено: никакой предвзятости, просто смотреть. Смотреть, как едет в карете, а кругом - только просторы. В стотысячный раз слушать про дядю честных правил...

   Минут через десять стало ясно вполне: медленно. Всё очень неспешно, но в том и заключается правда. Это мы здесь привыкли к суете, к листанию ленты, мельканию новостей, дней и часовых поясов на высоте одиннадцать тысяч метров. А вот они там жили совсем в другом темпе, и говорили так, и перемещались в пространстве. И чувства были у них именно такие: краснели именно удушливой волной именно слегка соприкоснувшись рукавами.

   "Но мне порукой ваша честь, и смело ей себя вверяю"... Мудрено настучать такое сообщение пальцем в Телеграме. А тут - на полный широкий экран свежая чернильная строка, живая, ещё не просохшая; и слышно, как скрипит перо, и угадывается, как бьётся влюблённое сердце...

   Два с половиной почти часа непрерывного эстетического наслаждения, вот что такое новейший "Онегин". Настоящий звон настоящих хрустальных бокалов, наполненных настоящим шампанским, костяной стук бильярдных шаров, стекающее с ложки крыжовенное варенье... И зама, и лето. А что за осень! Палый кленовый лист поднимает тонкая рука в тонкой перчатке. И музыка. И выше всяких похвал костюмы. И танцы, в которых нет ни одного мешковатого, даже на именинах Татьяны. Что уж говорить про столичные балы? Глядя на то, как изящно подпрыгивают мужчины всех возрастов, облачённые в мундиры, обтянутые белыми панталонами, веришь безоговорочно: да, именно так они и жили. Каждый вечер они жили именно так.

   "Шум, хохот, беготня, поклоны, галоп, мазурка, вальс, меж тем, между двух тёток, у колонны..." Меж тем спасибо отдельное создателям фильма за медведя. За то, что не осквернили Танин сон несносной компьютерной фигурой, которая и когтистую лапу вполне натурально подаст, и понесёт через снега в неизвестность. Вот этого не надо. А этого и не было. Медведя не было никакого. Зато остался Пушкин.

    Не покинуло и слово "классика". Несмотря на то, что герои фильма говорят прозой. Хорошей, отнюдь не оскорбляющей слух. Но ведь так и было. Это нам уже потом Пушкин всё стихами рассказал, а Ларины, Ленский, Онегин - все они просто люди, и общаются между собой как нормальные люди. Как мы. Как мы почти.

   А вот поэтические вставки, читаемые Владимиром Вдовиченковым, были местами небрежны. В стихах Ленского он падет стрелой не "пронзённый", а именно "пронзенный". И про осень тоже. Не "наступала" довольно скучная пора, а "приближалась". Ведь рифму убиваете. Всем одержимым это слышать очень больно и досадно. И когда Онегин называет уже два года  замужнюю Татьяну "княжной"... "Как уст румяных без улыбки, без грамматической ошибки я русской речи не люблю"? Но Пушкин имел ввиду совсем другое.

   Впрочем, Виктор Добронравов в роли Онегина хорош. И все остальные, вплоть до второго плана соседки Скотининой. Кто-то скажет: возрастные они уж очень (кроме разве что "старушки Лариной"). Но я верю и увальню этому Ленскому, и похожей на счастливую матрёшку Ольге. И даже мужу её улану, у которого на лице написано, что он улан, и ничего сверх того. И Татьяне я верю тоже, и верю её письму. Кто сейчас помнит, сколько лет статуе Зевса или Афины? Они - вечный мрамор, потому что они созданы. И вечная в них загадка. Вечный не ответ на вопрос.

   Почему, ну почему Онегин выстрелил? Ведь он же не хотел.

В начале был куб

   Яркое воспоминание, из тех, что на всю жизнь. Тёмно-коричневый куб на прилавке, примерно на уровне моих глаз, от чего и кажется таким огромным. Огромная, гораздо больше всех известных мне взрослых людей продавщица берёт время от времени огромный, действительно бармалейский, нож! Уверенным, сильным, упругим движением отделяет она от куба пласт. Нож идёт вязко, и куб как будто слегка сопротивляется - неуловимое движение частиц, заметное только в детском микромире. В большом мире это называется: отрезать.

   Видно, что куб очень приятный по своему строению. Но проверить это, потыкав пальцем, безусловно, запрещается, это-то ясно. И руки не мыты, и куб чужой, магазинный. И у продавщицы вон какой бармалейский нож и связанный с мыслями о страданиях белый халат. Итак, трогать куб нельзя. Но зато можно купить пласт.

   И вот тогда наш собственный пласт завернут в хрустящую коричневую бумагу, которую ещё никто не называет крафтовой. А дома рассмотрим как следует этот матовый тёмно-коричневый срез - как будто бутылочное стекло протёрли наждачной бумагой. А имя у того куба было: мармелад.

   Наверное, его покупали все. Укладывали на бутерброды со сливочным маслом, пекли ватрушки и пироги. Продавщица отрезала и отрезала от куба, а он всё никак не мог закончиться. В микромире вообще никогда и ничего не заканчивается.

   Про бесконечный мармелад было известно, что он яблочный. Не очень-то в это верилось. Как могли превратиться весёлые, разноцветные, круглые яблоки в скучный, тяжёлый и приторно-сладкий куб? Зачем это вообще нужно: портить яблоки? 

   Сложные одолевали меня тогда вопросы. Крутилась, скрипела в тёмной комнате лента познавательного диафильма про водоросли, из которых добывают вещество агар-агар, необходимое для мармеладной крепости и упругости. Ведь существует в природе не только яблочный куб, но и разноцветные фигурки. И даже дольки - лимонные и апельсиновые, и другие вкусы, вплоть до фейхоа. Но это уже всё было потом. Что-то раньше, что-то значительно позже.

   А в самом начале был куб. Куб на уровне глаз. Чтобы рассмотреть хорошенько, какая это устойчивая, какая надёжная это вещь в мире. От которой сколько ни отрезай, а не кончится. Будет сопротивляться, но не кончится никогда.

Каша от Балды

   Про "толоконный лоб" в книге тоже не было никаких пояснений внизу страницы. А могли бы и сделать: толоконный лоб (народн., презр.,) - о глупом, бестолковом человеке, дураке. Но, в принципе, и так было понятно, на интуитивном уровне, что это отрицательное качество, и поп был выведен именно дураком. А мнимый дурак (народн., презр., - Балда), в полном соответствии с законами сказки, оказывался умным, ловким и находчивым. Можно и без пояснений догадаться.

 Но редакторы должны, просто обязаны думать о въедливых, беспокойных детях, которые болеют словами. Меня дважды мучила реплика удалого Балды:

Балда говорит: "Буду служить тебе славно,

Усердно и очень исправно,

В год за три щелка тебе по лбу,

Есть же мне давай вареную полбу".

   С одной стороны, я чувствовала, что здесь как-то очень ладно, как деревянные кирпичики в конструкторе, подставлены друг к другу слова: по лбу-полбу. Но со второй, тёмной стороны, что такое полба? Что? Как её едят варёную? И с чем?

   Пояснений не было. За пояснениями нужно было идти. К знаниям действительно был путь - в библиотеку. Там попросить словарь Даля (на букву П - отдельный целый том). Так, полба... Есть! Колосовое растение между пшеницей и ячменём. Про пшеницу понятно, я видела поля и ела прямо с полей зёрна. А вот ячмень... А ячмень уже в другом томе. Яровое хлебное растение. Яровое тут недалеко: см. ярый. И - длинный столбец в полстраницы, мельчайшими буквами: яростный, яровитый, яренье... Так о чём, бишь, я?

   Да, полба. Конечно, ни в какую библиотечную даль за Далем я не могла тогда пойти. Глотала варёную полбу просто так, без пояснений. Потом, в другие уже времена, как-то само собой получилось, что я увидела в магазине среди круп пакет: полба. Так вот ты какая. Купила, сварила. И поняла, что я не Балда, не буду такое есть. 

   Всё? Всё. Да не совсем. Даже Пушкин не знал, что из полбы может быть манная крупа - совсем другое дело! Очень доброе это дело - шлепок горячей каши на завтрак. Издалека его можно принять за произведение современного искусства: можно его назвать "Каша от Балды", продать на аукционе за миллион каких-нибудь денег. Но Пушкин, полба и Балда - это мне слишком дорого, чтобы выставлять, а потом продавать. Дорогое нужно узнавать, ждать. Безо всяких пояснений.