Весомая кулинария

   Когда мне предложили забрать с собой эту книгу, я не смогла отказаться. Уж очень она была весомая: ровно три кило. "Кулинария" 1955 года. Елена Молоховец иных времён, коллективная. Три десятка авторов создавали трёхкилограммовый том. Им помогали девятнадцать консультантов, среди которых насчитала я целых пять профессоров. А это значит: написанному - верить! И если сказано в книге: парфе, то будьте уверены -  оно именно парфе и есть. И время варки говяжьих хвостов действительно колеблется от 2 до 4 часов. А из грибов вполне съедобны подгруздок чёрный и козляк. Кулинарные изделия для иллюстраций готовили шефы лучших  ресторанов, графику выполнили пятнадцать художников... 

   Сооружение монументальное, грандиозное. Гаргантюозное. С великим множеством цветных фотографий на любой вкус. Блюдо виртуозных бутербродов-канапе, похожих на костяшки домино, пышный десерт, всевозможная дичь, осетрина на вертеле и прочие рыбы, яичница с вареньем (как такое вообще можно есть?!), и муссы разнообразные, и фрукты, и, разумеется, парфе... Особого свойства фотографии, по которым безошибочно определяется время выхода книги в свет. Мягкие, как припудренные пыльцой, чуть-чуть как будто нарисованные, перетекающие в другую реальность, похожую на Тридевятое царство.

   Предназначен был трёхкилограммовый, тщательно проконсультированный труд для обучения поваров и повышения их квалификации. А не так, что у себя на кухне взял да и приготовил "медальон" из лососины или устриц в корзиночках под белым соусом. Повара учили те заклинания. А значит, в фильме "Девчата" показан не гротеск, а чистая правда. Когда коварный лесоруб Илюша демонстративно отверг обед, Тося со слезами и причитаниями "У меня всегда по борщам были пятёрки!" распахивает громадный том. Вот это та самая "Кулинария" и есть, цена 75 рублей (старыми).

    Очень похожая по духу и характеру на книгу "Торты и пирожные", которую я любила рассматривать в детстве. Какие там на картинках накручивали вавилоны кондитеры в белом! Какие розы, какие волованы рождались на свет из их кулинарных мешков и других неведомых приспособлений! Это были настоящие картины кремом.

   Но торт "Наполеон" казался вполне совместимым с реальной жизнью. Слоёное тесто очаровало. Тонко раскатайте, положите в центр кусок сливочного масла, заверните и снова раскатайте так, чтобы масло осталось внутри. Сложите в несколько раз, поставьте в холодильник на полчаса, затем снова раскатайте (а масло внутри), снова сложите и поставьте. Процедуру повторите трижды.

   Очень хотелось раскатать тесто так, чтобы масло виртуозно осталось внутри.

Но масло вылезло. Масло вылезло почти сразу и отовсюду, после второго или третьего проката по нему скалкой. Масло вылезло почти всё. А это очень противно - когда масло вылезло. Когда масло везде, и обратной дороги у него нет. Как у выдавленной из тюбика зубной пасты.

   Это так демотивирует. Настолько, что больше никогда в жизни не захотелось мне сделать самой слоёное тесто или испечь торт "Наполеон". А если их продают в магазине, значит, есть на свете профессионалы, которые выучились и повысили квалификацию настолько, что умеют раскатывать с маслом внутри. Им и доверимся.

   В тот день, когда мне предложили забрать с собой "Кулинарию", ждали гостей и пекли большой медовый торт. Придумали "Кулинарию" положить сверху как пресс, и она идеально подошла по размеру. Медовый вышел исключительный, как будто пропитался не только кремом, но и той мягкой энергией, которой пропитались за десятилетия все три килограмма, кропотливо созданные профессорами и шефами, фотографами и художниками.

   Поэтому я и не смогла отказаться.

Пушкин в пространстве

   Про "Арт-ель" сказано, что она пространство. И в самом деле - пространство. В подвальном этаже, за тугой дверью. Просторное, неярко освещённое. Я успела посетить пространство в последний день выставки плакатов, посвящённых 225-летию со дня рождения Пушкина.

   По периметру всего пространства плакатов было развешано множество, и самых разных. А все их авторы - студенты Института искусств. По простому - худграфа. 

   Худграф я вижу каждый день из своего окна. Если говорить точно - кусок худграфа. С тех пор, как прямо перед его лицом вырос Газпром. Но я хорошо помню то время, когда на месте Газпрома был сквер, в котором проходили пленэры. Там было очень приятно проходить наискосок, сокращая путь. Расцветал, май, студенты сидели в шляпах и смешных штанах. Пытались передать окружающее их пространство. Совсем небольшой скверик, просто клочок земли. Но там и воздух был, и жизнь насекомых. А потом втиснулся Газпром, как будто локтем подвинул. Показал, кто здесь главный, кто сильный. Кто право имеет. Если в первом акте повешен топор, то он непременно выстрелит.

   Были протесты. Но когда в истории человечества Газпром считался с худграфом? Сквер вырубили. А худграф - нет. И, когда я иду мимо, по-прежнему вижу студентов с большими чёрными папками, разноцветно и забавно одетых. И в случайно пойманных на лету обрывках разговоров я не один раз слышала слово "вдохновение".

   А в пространстве "Арт-ель" прорастал и произрастал к своему юбилею разнообразный Пушкин. Как водится, у каждого свой. С первого взгляда отличимый: где привиделся Пушкин девочке, а где - мальчику. И тропа народная по-прежнему наискосок, чтобы сократить путь. Даже если полностью вырубили весь сквер.

День одного цвета

   Хорошо, что всю зиму река стояла, и теперь не успела уйти далеко вперёд. Легко узнаваемая стояла в реке вода - такого же цвета, как весь этот бессолнечный, ровный день. Как весь этот бурый мир, с которым хорошо сочетаются ещё не одетые деревья, и дорога, и несколько уток возле самого берега.

   Без уток был бы неполон этот речной пейзаж, с преобладанием холодного: ветер, вода, а под водой утиные лапы, песок с отпечатками собачьих лап и лошадиных копыт... Ничего не греет, а уходить не хочется.

   Невзрачный день, очень бледный. Но если бы я была художник, и особенно передвижник, я только бы и хотела писать этот цвет, и утиный плеск, чёткий узор древесных веток в небе. И особенно дорогу, которая остановилась пока и думает, куда бы ей вести. 

   Всё вокруг - одного, неприметного тона - как будто собирается с силами, чтобы совсем уже скоро воплотить свой грандиозный замысел. В стотысячный раз как в первый. Такой, что никакими словами и никакими холстами не передать. Слишком уж непостижима для нас эта скорость воды и травы, и скорость света. Скорость холодных, но почему-то всегда и всё успевающих как надо утиных лап.

Босх и Брейгель

   "А почему бы мне, в конце-концов, не воспользоваться служебным положением? - задумалась моя давняя, ещё с филолого-студенческой скамьи, подруга. Отбросила смущение и воспользовалась. Попросила на работе пригласительные билеты в художественный музей на выставку Босха и Брейгеля. И так хорошо, так далеко отбросила смущение моя подруга, что пригласительные ей выдали сразу на две выставки, и на две персоны. А вторая-то персона - это я!

   Босха и Брейгеля (Питера-старшего), конечно, не подлинники, а копии. Зато сразу все в одном месте и в натуральную величину. "Сад земных наслаждений" оказался огромным. А "Извлечение камня глупости", наоборот, маленьким, скромным. И "Корабль дураков" тоже. Картины для интимного, так сказать, созерцания и глубоко индивидуального размышления. А всё вместе - целый мир. Не тот, который спасёт красота, а что-то совсем другое, странно и страшно привлекательное. Потому выставку и продлили - из-за чрезвычайного к ней интереса посетителей.

   Было похоже на то, что мы не в Новосибирске, а в Третьяковке. Или в Эрмитаже в самый разгар туристического сезона. Так хотелось людям смотреть на порождённые средневековым воображением и вдохновением угрюмые небеса, ирреальные пейзажи. Созерцать причудливых монстров, маленьких человечков, слепцов и кряжистых крестьян.

   Здесь все желающие могли покрутить колесо из картины "Семь смертных грехов" и узнать свой главный грех. Мне выпало уныние. Ну, ладно. Всё лучше, чем обжорство или зависть. Но разве Босх и Брейгель - это зрелище для унылых? Колесо приняло меня за кого-то другого.

   И всё-таки что ищут люди двадцать первого века в картинах странных старых нидерландцев? Ищут, не понимая ни строчки в этой книге смыслов и символов. Только смутно чувствуя какую-то глубокую, стыдную правду про людей, которая не может быть правдой, ведь мы хорошие. У нас цивилизация и прогресс, и раннее всестороннее развитие.

   Но вот упал в море Икар, только ноги виднеются над водой, через секунду исчезнут навсегда. А пахарь, пастух и рыбак  - ноль внимания, как будто ничего не происходит. Заняты своим, привычным. А солнце, к которому хотел подняться дерзкий, висит над самым горизонтом и вот-вот канет в море. Мир наизнанку. Тщательно скрываемую изнанку, которую старший Питер взял да и вывернул, как карман: нате!

   В книге про Урфина Джюса и деревянных солдат Элли с дядюшкой Чарли, пробираясь подземным ходом на выручку к друзьям, обнаружили вдруг окно, за которым простиралась удивительная страна Подземных Рудокопов. И стали по очереди подглядывать, открывая всё новые и новые подробности. Наблюдать с изумлением странный мир, живущий по своим каким-то законам. Так и картины двух нидерландцев - за толщей времени, как за стеной; а мы по очереди приникаем к окошку и рассматриваем долго, до самого горизонта, но всё равно ещё там осталось много фигурок, много непонятых чудовищ. И тот неизвестный автор, который сделал описание к каждой выставленной картине, тоже кое-что разглядел.

    "Меланхоличное чудовище" получило своё прозвище благодаря невозмутимому выражению лица. Кажется, его ничуть не тревожит тот факт, что его древесное тело высохло, а в чреве его пирует компания разудалых социопатов." И как после такого не вернуться, не посмотреть ещё раз?

   Для Элли и дяди Чарли подглядывание едва не закончилось грустно. Прилетел бдительный и суровый страж на драконе, пустил стрелу. А на обратном пути окно в тот мир оказалось тщательно заложено камнем. Но нам-то ничего не будет. Потому что Босху и Брейгелю с той стороны тоже интересно посмотреть на компанию разудалых социопатов. На то, как крутится колесо семи грехов, и не может остановиться на самом главном...

Опыт

   Опыт по биологии Игорян поставил возле окна, поближе к солнцу. В стеклянной кружке ярко-синяя жидкость, похожая на такой напиток, который хорошо и прочно окрашивает язык, а в жидкости стоит ветка. Цель: понаблюдать, как будет вести себя древесина в окрашенной воде ("Я чернила добавил", - сказал Игорян).

   Почти сразу древесина под воздействием чернил стала вести себя очень предсказуемо. Но опыт простоял на солнце все длинные выходные. Игорян время от времени вспоминал: "Надо проверить опыт!" Древесина синела, как зловещая грозовая туча. Но интереснее было другое.

   Все три почки на ветке раскрылись и совершенно явно, не смущаясь никакими чернилами, приготовились выпустить в мир маленькие зелёные листья. Древний закон подтверждал свою нерушимость.

    Я сама в детстве каждый год ставила в воду букет из веток, обязательно тополиных. Они были самые толстые и яростные. Ставила с таким расчётом, чтобы к 1 Мая листья были уже заметные, развесистые. Не сомневалась, что так и будет, но всякий раз это было удивительное чувство - как будто я управляю самой природой. Ничего не было и вдруг - настоящие листья, нежнейшие, как бабочкины крылья, и пахнут особой, тополиной смолой. Комнатные растения на их фоне казались устаревшей, слабо развитой цивилизацией. Зато бородатая, зеленовласая луковица начинала смотреть из своей майонезной банки величественно, как Лев Толстой: того же поля она была с ветками, того же подоконника, той же крови.

   Каждый день хотелось смотреть, как разворачиваются, просыпаются по эту сторону стекла первые в моём мире тополиные листья, и моё личное время года идёт чуть быстрее официального времени за окном. Смотреть хотелось потому, что люди нашего климата успевают очень сильно соскучиться за зиму по настоящим зелёным листьям. Не листья они нам, а Листья. И опыт Игоряна подтвердил в очередной раз: Листья - будут!

   Только почему вода чернильная, а листья зелёные?

 - Фотосинтез! - сказал Игорян.

   Да, но вода-то синяя. А мы знаем, что растения питаются водой. И значит...

У Игоряна в неделю один урок биологии, а у меня было два. Значит, я должна знать в два раза больше. Но выходит, что ничего не знаю. А когда ничего не знаешь, любой опыт пригодится.

   Древесина окрасилась, а листьям хоть бы что. Значит, дерево как человек. Какого бы цвета пищу мы ни ели, кровь остаётся красной. И если выпить сразу ведро кофе, в мулата не превратишься. Вот и деревья так же. Пусть даже мой вывод ненаучный и ошибочный. Всё равно это опыт. Третий урок в неделю, который проходили не по учебнику.