Пихтовка

   Всего сто километров к северу от города, а мир совсем другой. Север - самая сильная сторона света, он никому ничего не обещает. И здешний лес - не светлый Караканский бор, где по обочинам выстроились машины грибников, и вот уже кто-то несёт полные вёдра; а в лесу осталось столько, что хватит на всех дважды и трижды. Здесь не везде и пройдешь - топко, дико. Березняки, колтуны трав и кустов. Во всём чувствуется близость самых больших в мире Васюганских болот.

   Раскинулись те болота на территории в 53 тысячи квадратных километров. Даже представлять не буду, сколько это, куда это. Не могу. Знаю одно: собак Баскервилей там среди трясин можно спрятать сколько угодно. Но нет здесь чудовищных собак. Зато есть предупреждающие дорожные знаки: возможно появление дикого зверя. Я раньше не очень-то верила таким знакам. Разве дикий зверь захочет появляться на дороге людей?

Но лось-то на дороге стоял подлинный.

Лось! Лось!!! Смотрите, там лось! Скорее! Настоящий лось!

   Надо отдать лосю должное: он милостиво дал на себя посмотреть секунды три, а потом... Я бы не сказала, что ушёл. Лось уплыл в заросли, сомкнулись над лосиной головой густые травы. Ухнул в яму - и как не было дикого зверя.

   А север всё усиливался, надвигался. Небо закрылось, как ставнями, плотными серыми облаками, и стало на целых пять градусов ниже. Скоро будет Пихтовка, за которой простираются болотные, полностью безлюдные пространства. Они появились задолго до того, как люди научились измерять мир километрами. Очень трудно заболеть в Сибири манией величия, потому что место человека в природе здесь определено раз и навсегда. Особенно если двигаться на север.

   В Пихтовке тоже стоял сентябрь. Но другой. У такого сентября не забалуешь. Без излишеств стоял сентябрь. Главным его украшением была тихая речка, заросшая миниатюрными, очень красивыми листьями кувшинки. Как узорчатое домотканое покрывало, глаз не оторвать. Небольшие, но крепкие каменные ступени вели с берега прямо в реку. Чтобы удобно было Водяному выходить из глубин, немного отдыхать в лунном свете.

   Вскрикивали что-то в прибрежных кустах неперелётные птицы, а в остальном тишина была полной. Близость многоклюквенных, густобрусничных Васюганских болот витала в воздухе. Витал дух затерянного мира. После того, как в 2000-м году разобрали железную дорогу, которая связывала Пихтовку и соседние сёла с "большим" миром, этот дух значительно усилился. Как триста лет назад, когда пришли в эти места со своими семьями первые поселенцы-староверы. Всё в точности. Только интернет ловит.

   В Пихтовке прожила семь лет ссыльная Анастасия Ивановна Цветаева. Ходила в крестьянской одежде, преподавала немецкий язык. Ни двоечники её, ни отличники не знали, что напишет Анастасия Ивановна книгу о своей жизни в селе Пихтовка Колыванского района Новосибирской области - "Моя Сибирь". Она как моя, только другая.

   Она бесконечная.
 

Пока сентябрь тёплый

   Пока сентябрь стоит тёплый, лучшее, что можно сделать в субботу - поехать прочь из города. Выбрать приглянувшееся, только не дачное, название. В окрестностях, но и не то чтобы совсем близко. Впрочем, в Сибири близко и не бывает.

   Как насчёт Криводановки? Или Чика? Тоже вот Коченёво - отлично звучит. Везде своя, разная жизнь. Ещё лучше - свернуть наугад: сначала с главной дороги на неглавную, а потом ещё раз, в полную неизвестность. Именно так была открыта Боярка. Придорожный столб с её названием стоял очень яркий - оранжевый и зелёный. Деревня оказалась более естественных тонов. Как триста, пятьсот и тысячу лет назад, всякий новый, проезжий человек в том обособленном мире чувствует себя нарушителем границы. Кроме того, весь мир в тот день копал в огородах картошку, и ходить по безлюдным улицам было как-то неловко. Будто отлыниваю.

   Ни души не было на улицах, кроме группы кур под началом крупного пёстрого петуха. По матовой поверхности заросшего ряской пруда плыла ровная цепочка уток. Двигались они быстро и в то же время плавно, очень быстро и организованно удалялись от берега.

   Заросшая тропинка оказалась улицей Комсомольской, и очень оживлённой. По ней катался на велосипеде мальчик лет семи, а возле дома сидел на скамейке, покуривая что-то крепчайшее, крепкий загорелый дедушка. Поздоровались. В деревне слишком мало людей,чтобы проходить мимо, не желая здоровья. Нельзя не поддержать простой разговор, не присесть рядом на скамейку, а то и просто на берёзовый чурбак.

   К кому-то в гости?  Просто так, посмотреть?   К-ха, а что здесь смотреть-то?

   И как объяснить,что вот лично я только что смотрела камыш? Смотрела на весёлые ворота с нарисованными лебедями, соболем, котом и кроликом. А ещё у вас утки...

   Утки?  Да это разве утки? Смех один, а не утки. Теперича не то что давеча. Раньше я, помнится, одним выстрелом десяток сшибал. Шомполом стрелял, а они жареные прямо в тарелку падали! Утки... И медведи раньше так не ходили, как сейчас. Боялись. Теперь не боятся. В Колывань вот надо съездить, чаю да кофе купить. А сейчас трактор заведу, за грибами с внуком поедем.

    Я думаю, что они в самом деле поехали - дед и внук. Медведя не испугались. А утки плыли по матовой воде слаженно и красиво. Не то что давеча, конечно. Но посмотреть хватит.

Именно тот

   Да, это именно тот музей. Тот самый! Я была здесь много лет назад, но крепко-накрепко запомнила советы из дамских журналов начала 20 века: "Мыть голову следует один раз в месяц; отруби с двумя яичными желтками; если волосы сухие от природы, смазать их вазелином..." Через месяц процедуру повторить. А вот кому помады для придания белизны шее и плечам: 3 грамма скипидара, 2 драхмы рыбьего жира...

   Музей истории Петербурга-Петрограда, что в Петропавловской крепости. Первые залы так, для общего развития: корабли, мундиры, письмо Вольтера Екатерине Великой: "Пчела, конечно, полезна, её любят и боятся"... Изящно, изящно. А вот отпечаток огромной руки царя Петра...

   Но скорее, скорее туда, в Петербург-Петроград конца 19- начала 20 века. Мой любимый цвет, мой любимый размер, мой несравненный русский язык. "Взять одну десертную ложку сарептской горчицы, немного 1-2 (растолчённых) куска сахара, 2 сырых желтка (но лучше крутых), мешать, подливая по капле прованского масла..." Это рецепт соуса провансаль из французской кухни, который умела приготовить всякая уважающая себя дама со смазанными вазелином или спиртом волосами. А ботинки они носили вот такие. Сто с лишним лет прошло, а всё как новые.

   И всё так же нетленны советы бывалого торговца, из которых первый и главный: дешёвое радует пять минут, добротное минимум пять лет.

   Блины с пылу, с жару три на грош; а ещё мне фунт груш на 12 копеек. Хочется разглядывать и разглядывать эти крепкие вещи, которые радуют не один год. Большая раковина для умывания в синих розах, новейший ватерклозет, тоже весь в цветах белых и рельефных, чтобы не так скучно было.

   Макет многоквартирного жилого дома сделан в человеческий рост. Можно заглянуть в каждое окошко, в далёкий, уютный, миниатюрный мир. Вот детская с железной дорогой и лошадкой-качалкой, а здесь кухня, вон там гостиная. В первом этаже - ателье дамского платья. Здесь примеряли воздушные шляпки с вуалями прелестницы с шеями и плечами неслыханной белизны.

   Висят на своих местах старинные телефоны. Можно снять трубку и услышать, как эмоциональный голос из неведомой какой-то дали зачитывает свежие городские новости, которым давно пошёл второй век. Новости дня, который был. Обыкновенного, буднего, как сегодня у нас. Примечательного лишь тем, что он никогда не вернётся.

И берег, и даль

   Хорошо, когда в не своём городе есть свои люди. Без них мы когда бы ещё попали... Да никогда, может быть, и не попали бы в Кронштадт. Ведь он где-то совсем далеко, посреди воды и неба, таинственный, как остров Буян. Даже и не думали, и вот попали. А по пути узнали, что есть на свете город Сестрорецк, и берег, и даль. Жемчужная холодная вода, сквозь которую просвечивают рыжие камни. Глубоко вековые сосны, поддержанные цепями - чтобы простояли хотя бы ещё сто лет...

   Мягкий серый ветер. Другой берег - не мой и не про меня. Но на большом округлом камне хочется посидеть подольше. Смотреть на малые волны, на плоское блюдо воды, на горизонтальный мир, мягко накрытый облаками.

   Когда-то здесь ничего не было. И вот: вознеслось из топи блат, Пушкин всё правильно сказал. И пока ехали в Кронштадт по дамбе, именно это слово носилось в мозгу, как чайка - "вознёсся". Заодно с новым, неслыханным городом вознёсся в очень короткие сроки и порт; и самый первый форт Кроншлот вознёсся первой же зимой, прямо из воды, ценой усилий, каких не бывает. Все промеры здешних глубин царь Пётр проверил лично. Может быть, и камни для строительства своими руками грузил на подводы, чтобы скорее, скорее. Зело нужен форт для защиты города, который только ещё будет. И стал форт. И были потом многие другие форты.

   Игорян сказал, что музей фортов в Кронштадте понравился ему особенно. Я и сама заворожённо смотрела в темноте на подсвеченные макеты, сделанные с большим мастерством и достоверностью: вот поднялся маленький мост, поплыл кораблик, в жилых помещениях тепло светятся окошки, указывает путь маяк...

   Больше всего поразил и запомнился форт "Александр Первый" (он же "Чумный"), где была когда-то создана вакцина против чумы. Страшное и спасительное место. Демонстрация фортов сопровождалась очень зрелищным и эмоциональным фильмом про историю Кронштадта - таинственного, как Луна, города. Который на самом деле оказался настоящим. И очень каменным.

Держат

   "Когда на сердце тяжесть и холодно в груди..."

   Если тяжесть где и была, то явно не на сердце: в желудке покоилась свежесъеденная булка с корицей из пекарни Вольчека. И в груди от этого тоже разливалось тепло.

   "К ступеням Эрмитажа ты в сумерки приди..."

   Можно и прийти. Нужно прийти. Не в сумерки, а всегда. Хотелось в этот раз прийти не внутрь, а именно к ступеням. Я помнила, что где-то здесь.

   "Где без питья и хлеба, забытые в веках..."

   Не сказать, что совсем уж забытые. Людей на крыльце было довольно много, и смотрели они не столько лица, сколько босые пальцы на ногах. Осторожно прикасались, делились впечатлениями: видишь, пальцы.

   И то: лицо там где-то, витает в облаках; до лица не добраться. А пальцы вот они, пожалуйста. Огромные, живо напряжённые от вечной, главной и нужной людям работы. Эта деталь всегда поражала в статуях, изображающих античных богов и героев: у них совершенно человеческие, босые ступни. Не всегда идеальной формы даже у статуй-женщин. Видно, что ступни рабочие: ими ходили и бегали по земле. Ими неосторожно наступали и прикладывали к ране какой-нибудь средиземноморский подорожник. На ступенях Эрмитажа всё это видно особенно, потому что...

   "Атланты небо держат на каменных руках..."

   Держат. Великанские, худые, но при этом навечно сильные. Даже если точно знать, что небо - не твердь, а набор всевозможных газов, всё равно - держат. Поэтому нам никогда не покажут вблизи атлантовы лица. Нам хватит и ног.

Полное непопадание

   Говорят, что Чижика-Пыжика с Фонтанки воровали уже семь раз. Род странного, с оттенком безумия даже, вандализма. Почему-то представляется, что все семь раз дело происходило глухой зимней ночью. Туристов в округе ни души, на всей Фонтанке лёд. Можно свободно подкрасться и с помощью каких-то специальных инструментов отодрать от каменного выступа маленькую металлическую птицу. Зачем? Чтобы орехи дома колоть? Нет, всякому настоящему вандалу важен риск, адреналин. Важно применить огромное физическое усилие, чтобы отодрать закреплённое. Чем больше усилие, тем счастливее вандал.

   Можно облачиться в гидрокостюм и нырять в этом месте с мешком, горстями собирать со дна мелочь, которую набросали туристы. Неужели никто так не делает? Не верю. Ведь туристы кидают без перерыва, хотят попасть прямо в углубление под лапами Чижика, а никак не получается. Я не знаю, зачем нужно кидать в Чижика монеты, но дала Игоряну горстку, он кинул и не попал. А много лет назад и я кидала, и не попала. Только в другого Чижика, которого украли.

   Тогда тоже шли из Летнего сада, и сад тоже был другим. Запомнился он уютной и густой, старинной липовой тенью; с деревянных тележек продавали солёный и сладкий миндаль в кулёчках из коричневой бумаги; играл духовой оркестр, а бабушки с дедушками и дети танцевали... Зачарованное место, очень даже понятно почему вдохновившее Анну Ахматову на поразительные строчки: "Где лебедь, как прежде, плывёт сквозь века, любуясь красой своего двойника." И другие, ещё более поразительные: "И всё перламутром и яшмой горит, но света источник таинственно скрыт".

   Таинственно! Именно. После глобальной реконструкции таинственность покинула Летний сад. Во всяком случае теперь про него совсем не хочется писать стихи. И даже прозу не очень хочется писать. Не воспевать же решётки, похожие на крупную сетку-рабицу, окрашенную в зелёный цвет.

   И статуи... Что с ними не так? Оказалось, это не статуи, а копии. Те, что помнят Ахматову молодой, те, что простояли в саду 300 лет, перекочевали в Михайловский замок. Их место заняли  другие, сделанные из искусственного мрамора. И хоть, по правилам грамматики, главным в этом сочетании является слово "мрамор", но по правилам красоты, по правилам тайны, которая вдохновляет на удивительные строки и удивительные дела, слишком уж явно выпирает "искусственный". 

   Что поделаешь, живой каррарский мрамор с годами, и особенно с веками, стареет и ветшает. А искусственному ничего не будет. Но если вдруг будет, то можно ведь сделать новую копию. Как седьмого Чижика-Пыжика. Прямо один к одному, никаких отличий.

По святым местам

   Я ни на чём не настаиваю, но первым делом мы пойдём на Мойку, 12. А вторым первым делом поедем в Лицей. Я так и сказала Игоряну. По святым местам - обязательно. Остальные пункты - как получится.

   Вдруг пришло в голову: Пушкину было, когда он поступил, как сейчас Игоряну - двенадцать лет. Домой нельзя даже на каникулы. Подъём в шесть. А Вальховский, по прозвищу "Суворочка", добровольно вставал в 5.30. Чтобы успеть сделать зарядку и обтереться до пояса ледяной водой. За чаем он не ел больших, свежеиспечённых булок с изюмом, таких приятных и желанных всякому растущему организму. Он решил, что будет генералом. И стал генералом.

   Пушкин-то от булок не отказывался. Он хотел стать поэтом, и стал поэтом. Но сначала подъёмы были в шесть. Первый урок (они говорили: класс) от семи до девяти утра, а потом только завтрак. Ему было двенадцать, как сейчас Игоряну.

   Словесность, французская грамматика, начала физики и космографии, математическая география, статистика, изящные искусства, гимнастика, танцы, фехтование, верховая езда... А в окрестностях свирепствовал царскосельский убивец Сазонов. Днём он служил в Лицее дядькой, исправно ходил за воспитанниками, ночами же душегубствовал. И далеко не сразу был разоблачён. Было, было что вспомнить о тех годах. 

   Каникулы составляли один только месяц, остальные одиннадцать - учёба, классы, классы. Подъём в шесть. А нужно было ещё выпустить очередной номер лицейского журнала и прочитать все книги на свете. В остальном они были самыми обыкновенными мальчиками, и очень любили булки с изюмом.

   Мы поехали в Пушкин, ничего больше не планируя в этот день. Ещё издалека заметили длинную, извилистую очередь и приуныли. Но оказалось,что это всё люди в парк и дворец, а в Лицей - свободно. Школьникам бесплатно, а через пять минут экскурсия. Я тогда ещё не знала, какой она будет роскошной и незабываемой. Мы облачились в бахилы и примкнули к небольшой группе таких, как мы: взрослые и мальчики, примерно как Игорян и постарше.

   И там, на Мойке, 12, все тоже были с мальчиками. Кажется, я знаю, почему.

В последние летние дни

   Я не думала, что снова попаду в Петербург так скоро. Но вдруг туда насовсем переехали друзья. А Игоряну 12 - самый подходящий возраст, чтобы увидеть город, в котором на самом деле происходило всё, что Игоряна так интересует. И лето закончилось не совсем, ещё оставались дни.

   Я предвкушала, как буду рассказывать и показывать: вот это Казанский собор, где майор Ковалёв встретил свой Нос в ранге статского советника, а вон там, у "Вольфа и Беранже", Пушкин выпил стакан лимонада по дороге на Чёрную речку. И эти два факта одинаково реальны. Как реален город, возникший здесь только потому, что царь Пётр так решил. Наперекор всему. И этот перекор здесь как-то очень чувствуется. Потому и тянет всё время куда-нибудь побыстрее свернуть с многократно воспетого и всемирно известного Невского проспекта. 

   Да, я предвкушала. Но на месте все слова куда-то пропали. Что говорить? Вот это - Аничков мост? Но для начала хорошо бы понять: зря мы сняли длинные рукава или так сойдёт? Солнце грело исправно, а вода в реке Фонтанке, в реке Мойке, и особенно в реке Неве выглядела темно и холодно, и ветер дул как будто прямо из их глубины. Именно в такой воде хотел майор Ковалёв утопить свой нос, когда тот ещё не был статским советником. "Он решился идти к Исакиевскому мосту: не удастся ли как-нибудь швырнуть его в Неву?.." Нет, не удастся. А вот на этой самой улице Гороховой, Игорян, гений Гоголя и жил.

   Много было кругом солнца, воды, много дуло ветра. Погодное правило "посмотри, как одеты люди" безотказно работает в Сибири, а в Петербурге очень слабо. Часть прохожих была в майках и шортах, другая часть в куртках и джинсах, а третья часть - в шортах и куртках. Ладно, сойдёт как есть.

   И сошло! Через полчаса небо над городом дождей полностью очистилось, грянула жара, и почётно уложенный в чемодан зонт снова не пригодился. Существует поверье, что так - хорошей погодой - Петербург отвечает на хорошее к себе отношение. Но ведь он не зря построен наперекор, и здесь никогда не идёт всё по плану. Здесь может быть неправдоподобно прекрасно, удачно, как по заказу, а потом то заблудишься, то не успеешь, то вдруг устроят ремонт именно там, где особенно мечталось побывать. А там, где хотелось так много сказать, молчится.

   Мы пробились сквозь толпу зазывал, которые с мегафонами и без предлагали прямо сейчас совершить прогулку по рекам и каналам Северной Венеции. А реки и каналы и без того были уже плотно забиты разными видами водного транспорта. Мы не сфотографировались ни с белыми голубями, ни с золотым человеком, ни с Елизаветой Петровной (или Екатериной Второй?), хоть она и очень настаивала.

   Но дело в том, что настоящая Екатерина действительно ездила здесь когда-то в карете. И Александр Второй ездил, пока не метнули в него самодельную бомбу народовольцы, за что и были посажены в Петропавловскую крепость - видишь вон там золотой стройный шпиль. А ещё раньше там сидели декабристы, которые восстали и были подавлены на том месте, где мы сейчас стоим. А "Медный всадник" Пушкина - именно про этого медного всадника. А Евгений спасался от наводнения на том льве.

   А Зимний-то! Зимний дворец, построенный итальянским зодчим Варфоломеем Варфоломеевичем Растрелли, кажется снаружи лёгким, изящным и даже не очень-то большим. А на самом деле не имеет начала и конца, в нём можно скрываться сто лет, просто переходя из комнаты в комнаты, пока бушует снаружи вся эта человеческая история.

Но никто не скрылся. И в историю вошли все. 

  А на той стороне, между прочим, Игорян, есть самые настоящие сфинксы, из Египта. Пошли?

 Но оказалось, что как раз тот участок набережной на ремонте, и подойти к сфинксам нельзя. Здесь так всегда. Зато на небе не было ни единого облачка.

Средство от депрессии

   В Новосибирске проходит выставка работ Василия Ивановича Сурикова. Привезли картины из родного города художника - Красноярска. Привезли из Третьяковской галереи. А самую огромную - три метра на шесть метров - "Покорение Сибири Ермаком" привезли из Петербурга; она не покидала родной Русский музей целых 84 года, и вот покинула. В Новосибирске и зала-то подходящего не было для шедевра такой величины, и не было освещения. Но сделали зал, и сделали освещение.

   Мечталось, конечно, увидеть в наших краях и "Боярыню Морозову". Но вердикт был такой: путешествие в Сибирь "Боярыне" не показано, состояние не позволяет. Может быть, картины, наполненные такой надчеловеческой энергией, имеют свойство истончаться со временем? Они тают под многими взглядами, как поздний снег под полозьями роковых саней. Становятся хрупкими и призрачными. Поэтому транспортировать "Боярыню Морозову" в Сибирь и не решились.

   Но даже и без "Боярыни" выставка имела удивительный успех. Оказалось, что все эти многочисленные люди в фойе пришли на Сурикова. И никогда не перестанут люди смотреть прекрасные произведения искусства. Это ведь окно в другое измерение, где не момент остановлен, а целая бесконечная жизнь Чужая, но как будто общая для всех.

   Я столько видела в своей жизни снега, чтобы увидеть однажды "Взятие снежного городка". Это картина-возвращение. Суриков рано овдовел и очень тяжело переживал смерть жены. Два года не мог писать. Уехал из Москвы в Красноярск к матери и брату. Именно младший брат Александр подсказал Василию Ивановичу идею: написать старинную игру сибирских казаков. Идея увлекла, творческая работа постепенно вытянула из депрессии, а картина получилась светлой и полной жизни.

   Картина получилась о людях: тех, что были, и есть, и будут после нас. Как выпадет снег, и станет городком, и будет взят, и уйдёт в землю. Как радость бывает простой и полной.

   "Покорение Сибири Ермаком" разместили в отдельном, специальном зале. Но и там не оказалось достаточной высоты потолка; полотно разместили почти вровень с полом, и оно от этого стало ещё грандиознее. Если шагнуть чуть-чуть вперёд, попадёшь ногами прямо в холодный Енисей. Или в туго набитую казаками лодку. Или в группу коренного населения. А на самом-то деле мы одновременно на том и на этом берегу, а до самого горизонта всё тянется и тянется, всё простирается Сибирь да Сибирь. И чтобы её покорить хотя бы вдоль, безо всякого поперёка, нужно прожить атаману Ермаку минимум тысячу лет.

   Сурикова ругали за эту картину: то не так изобразил, а здесь неточность. А царь Николай Второй взял да и выкупил её из частной коллекции для государственного музея за сорок тысяч золотых рублей.

   Но теперь, конечно, никакая цена не имеет значения.