Вечно голодная, вечно свободная

   Ночью пусть выпал новый, бесстрастный снег, а небо в марте уже другое. Высокое и головокружительное. Облака не как зимой - протягивай руку и бери, облака стали как рыбы - вёрткие и плывучие. Сколько ни закидывай взгляд, обтекают, уходят. Вечно свободные.
   Как же томили они нас в шестом классе, эти лермонтовские "Тучи"! Дело было как раз весной. "Что же вас гонит, судьбы ли лишения... судьбы ли решение... Ре, ре, решение. Судьбы ли решение, зависть ли тайная, злоба ль открытая...злоба ль..." Меня и сейчас разбуди, хоть днём, хоть ночью, а скажу наизусть без запинки. Да все скажут.
                                     Тучки небесные, вечные странники!
                                     Степью лазурною, цепью жемчужною
                                     Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники
                                     С милого севера в сторону южную...
   При этом весь школьный Лермонтов в целом был далеко не скучен. Страстно написанное "Бородино" запоминалось само собой, просто врывалось в память на всём скаку: "Забил заряд я в пушку туго и думал: угощу я друга! Постой-ка, брат мусью!" Не говоря уж про "Мцыри": "Ко мне он кинулся на грудь, но в горло я успел воткнуть и там два раза повернуть моё оружье..." "Парус" был воздушный и романтичный весь: "И мачта гнётся и скрыпит..." А на звезде, которая с звездою говорит, на спящей в голубом сияньи земле что-то чувствовали самые непробиваемые. Вот учить наизусть детям "Смерть поэта" совершенно ни к чему. "Пятою рабскою поправшие обломки..." Нет, совершенно ни к чему. Но в ней тоже была страсть, был гнев, а "Тучи" проплывали медленно, печально и бесконечно мимо нашего внутреннего мира. "Чужды вам страсти и чужды страдания..." Абсолютно чужды.
   Стояла, повторяю, весна. Стояла за окном жизнь, стоял свежий воздух и ни минуты не стояли воробьи. А мы на уроке литературы сдавали "Тучи" наизусть, по списку. Там, за окном, тоже были небесные тучки, но не классические, обыкновенные. Недосягаемые как никогда.
Кто проходил, тот знает.
   Список перевалил уже на вторую половину, шла уже буква П. Шла к доске Оксана Протасова - в веснушках и троечница. Мы сидели как могли, и нам капали на темя тяжёлые капли неважно выученных слов. Не пытка, нет. Урок литературы.
   И это была ещё только буква П. А впереди: Рубцов, Тодорашко, Харахинова и Юделис Коля, который лучше всех в классе пел, но не мог осилить ни Пушкина, ни Лермонтова, ни Некрасова.
   Меж тем борьба Протасовой с Лермонтовым у доски шла с переменным успехом. Но Оксана старалась изо всех сил.
                                Нет, вам наскучили нивы бесплодные...
                                Чужды вам страсти и чужды страдания;
                                Вечно холодные, вечно голодные...
   Жизнью повеяло. Это ведь был шестой уже урок, а лет всем нам двенадцать или тринадцать. Мы моментально ожили и захихикали.
 - Протасова! - грозно сверкнула глазами наша учительница (это она умела). - Какие ещё голодные? Ты где там голодных нашла?
   Оксана густо покраснела, а класс моментально умер. И, кажется, до конца учебного года больше не оживал ни разу. А потом пришло лето и мы всё забыли.
   И я никогда больше не вспомнила бы лермонтовские "Тучи", если бы не та живая случайная оговорка моей одноклассницы на том мёртвом уроке литературы. А теперь нет-нет да и подумаю весной, обязательно весной, что жизнь ведь так и пробуждается - случайно, и заучена нетвёрдо, и не всегда понятна. Она смущается и краснеет от каждого окрика - что она вот тут, у всех на глазах, такая неспособная и неуклюжая. Но всегда вырывается на свободу и расцветает. Не назло и не доказать, а просто потому, что это закон. Вечно голодная, вечно свободная.
   И неважно, что так гонит тучки жемчужной цепью. Они и с нашего милого севера однажды куда-нибудь да приплывут.